| Статистика |
Онлайн всего: 3 Гостей: 3 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
32)Часть третья
На первой стоянке они пересчитали патроны, гранаты и запасные магазинные коробки.
Они теперь были богаты, у них был солидный запас, который мог обеспечить им несколько лет спокойной жизни в тайге. Если понадобится, они могли вести борьбу в самых выгодных условиях, когда не приходится экономить каждый выстрел и стрелять только в случае крайней необходимости.
Виктор, улыбаясь, наблюдал, как Ашихэ осматривает свой автомат.
- Другие женщины радуются новому платью или какому-нибудь украшению, а ты...
- И мужчины таких женщин любят...
- Но радоваться так, как ты сейчас, эти женщины не способны.
- Нет. Правда, на твоей и моей родине...
Что-то в механизме автомата привлекло внимание -Ашихэ, и она, замолчав, принялась возиться с ним.
- Ты не договорила...
- Забыла, что хотела сказать. Потому что мне вдруг подумалось: наступит ли время, когда мы о твоей или моей родине скажем - наша? Посмотри, даже наши собаки, Волчок и Кунминли...
Обе собаки подняли головы, Кунминди - быстро, Волчок- нехотя, так как его имя произнес не Виктор.
- Один понимает только по-польски, другой - по-китайски, хотя они от одной матери.
- Знаю, Ашихэ, что тебе не дает покоя. Но напрасно ты так много думаешь о будущем, совсем напрасно! Все само собой уладится, родная, вот увидишь. А собаки наши разные потому, что разная у них была жизнь. Кунминди не видел злых людей и собак, а Волчок по-своему пережил то же, что и я.
Они были похожи - оба серые с рыжим отливом на спине, но у Волчка на голове было черное пятно, как будто ему облили смолой ухо и пол морды. И так как голова у него всегда была склонена набок, светлым ухом кверху, то казалось, будто с темного уха еще стекает смола. В неволе он сильно переменился- заморенный стал, худой, шерсть на нем свалялась грязными
клочьями, а в морде и глазах появилось что-то от Яги - какая-то язвительность чересчур острого ума.
Кунминди, одинокий дворовый пес, искал дружбы с ним, но Волчок, положив голову на колени Виктору, не удостаивал ни единым взглядом вертевшегося вокруг него брата и не отвечал на его умильные заигрывания. Он точно говорил: «Отвяжись, дурачок». Волчок понюхал жизни, пережил обиды, лишения и боль разлуки. Он еще не освободился от страха потерять хозяина, уже однажды исчезнувшего среди множества людей и городского шума, после чего пришла неволя, голод, побои. Хозяин появился так же внезапно, как исчез, и вот сейчас скребет у него за ухом, вытаскивая клещей. Зачем же ты, глупый Кунминди, мешаешь блаженству этой минуты?
Они поели, отдохнули. Перед тем как идти дальше, спрятали в дупле ореха старый карабин Ашихэ. В расставании с этим заслуженным инвалидом она видела чуть ли не измену со своей стороны. Но какой смысл тащить на себе несколько килограммов ненужного балласта, когда имеешь скорострельное и точное оружие?
- Отсюда недалеко до нашей фанзы. Заберу свой карабин на обратном пути,- оправдывалась перед собой Ашихэ, не вполне, впрочем, уверенная, вернутся ли они и где будет теперь их фанза.
Когда они обсуждали этот вопрос, она соглашалась с Виктором: лучше всего было бы поселиться у Люй Циня и разводить женьшень. Может быть, вместе с Хуан Чжоу. И еще взять в дом Пэна с его девушкой. Но имеет ли она право уйти с перевала? И как можно думать о себе, когда японцы строят форт на хуторе Домни? На эти вопросы Ашихэ не находила ответа.
- У Люй Циня сейчас уже тоже не безопасно,- рассуждал Виктор.- Рано или поздно Долговой туда доберется. Придется нам уйти в другое место.
- Там видно будет. А теперь главное - вовремя добраться до Люй Циня и предупредить его.
Долговой отправился туда за три дня до них, но дорогу он знал плохо, и они надеялись, что он немало будет плутать по тайге, прежде чем найдет фанзу Люй Циня. Однако встреча с ним была возможна, и следовало держать ухо востро. А Волчок упорно жался к ногам Виктора. Когда его заставляли ходить на разведку, он, побегав вокруг и обнюхав все, тотчас возврашался и начинал искать Виктора, боясь, как бы хозяин опять не пропал.
Летние звериные тропы, которыми шли Виктор и Ашихэ, были так извилисты и перепутаны, что легко было заблудиться. Тропинки эти вели на самое дно лесного моря, в зеленый сумрак и глубинную тишину, в душную сырость субтропиков. Зеленые заросли казались такими однообразными, как стена штрека в шахте, как ряска или водоросли на реке. Вокруг ничего не видно, разве только на метр-другой вперед. Никаких дорожных вех, кроме изредка встречавшихся зарубок на деревьях. Этой дорогой ходил когда-то Люй Цинь к Доманевским и дальше, разнося свои лекарственные травы. Два года назад, в годовщину смерти матери, и Виктор шел этой тропой на ее могилу и вдобавок к старым зарубкам Люй Циня делал для верности свои собственные.
- Вот эта моя,- указал он на зарубку в виде двух скрещенных надрезов.- Она означает, что дальше дороги нет и надо идти в обход до самого ручья.
Преградившая им путь засека имела вид мрачный и заброшенный. Давно, лет тридцать назад, когда еще люди охотились этим способом, звероловы навалили здесь срубленные деревья одно на другое, чтобы звери не могли пройти.
Сквозь щель, неожиданно раскрывшуюся в лесном своде, пробилось солнце. И яркий сноп его лучей пробудил жизнь вокруг. За вспыхнувшей, как фитиль, зеленью побежала вдоль просеки молодая поросль елок, буков, пихт, но некоторые деревца уже поникли в мертвящей тени валежника, на другие накинулись разные черви - их много развелось здесь среди гнили и плесени, и они объели все, оставив буро-рыжее сушье. Лианы змеями оплели здесь все сплошь, и образовался вал, совершенно неприступный. Отвратительная мешанина, как везде, где старое падает в цвете сил, а новое вырастает из той же почвы слабым, нежизнеспособным, задавленным трухлявыми останками высокоствольных стариков.
- Не попробовать ли топором?
- Жаль время терять. Звери эту засеку обходят, обойдем и мы.
Над их головами сквозь ветви проглядывало небо, облачное, серое. Только сейчас, когда Виктор и Ашихэ шли краем засеки, они заметили, что идет дождь. Холодный мелкий дождик, столь необычный для маньчжурского лета, моросил противно, зарядив, видимо, надолго, а между тем уже наступал вечер. Поэтому путники, обойдя засеку, сделали привал на косе в излучине ручья.
Соорудили навес из нескольких слоев веток, покатый, чтобы вода с него стекала, и укрылись под ним.
Собаки тревожились, чего-то боялись и ходили с поджатыми хвостами. Особенно нервничал Волчок. Он все ловил ноздрями горный ветер, искал места повыше, наконец прыгнул на навес и ни за что не хотел сойти.
- Ну и пусть сидит там!
- Но это же очень странно. То он льнул к тебе, не отходил, а теперь...
- Должно быть, у него есть причины.
Только они задремали, как Волчок разбудил их. Он рвал лапами листву навеса и тревожно лаял. А он никогда не поднимал тревоги напрасно, и нелегко его было испугать. Видно, надвигалось что-то для него новое, грозное и непонятное.
Виктор поднялся. Ночь была темная, хоть глаз выколи. Снизу из долины доносился какой-то глухой шум. Пройдя несколько шагов, Виктор ощутил под ногами воду. Видно, где-то в горах долго лил дождь или прошла сильная гроза с ливнем. А здесь по-прежнему только моросило, и от такого дождика речка не
могла сразу разлиться настолько, чтобы залить их полуостровок.
Ашихэ вышла из шалаша в другую сторону. И оттуда закричала.
- Вэй-ту, здесь повсюду вода!
Неужели разлив отрезал их от берега. Виктор проверил. Вокруг была вода. Их коса стала островком.
Теперь уже отовсюду слышалось чавканье воды, по временам и тихий плеск. Подмытая земля сползала в речку и расплывалась. Да, земля уходила из-под ног! Оставался еще краешек- надолго ли? Ощупью в темноте брода не найдешь. Хоть бы продержаться до рассвета.
Они стали вбивать в землю колышки на шаг один от другого. Колышков на неразмытом участке поместилось всего семь. Теперь Виктор и Ашихэ следили за приливом, нащупывая колышки через определенные промежутки времени, чтобы знать, до которого из них уже дошла вода.
Хмурый рассвет открывал постепенно небо и речку. Они были одного цвета - белесые, как свежий бычий пузырь. Дождик накрапывал еле-еле, но вода продолжала прибывать. Из неё торчали уже только три колышка, а дальше расстилалась широкая гладь, окаймленная косматым лесом, из которого Виктор и Ашихэ только вчера вышли. Пойма суживалась в воронку там, где был раньше овраг, и в ней клокотало, как в котле.
- Ты хорошо плаваешь?
- Так себе. А что ты хочешь перебраться обратно к засеке?
- Нет, против течения нам не доплыть. И притом надо спасти оружие и патроны.
- Да, да, как быть с ними?
Виктор кивнул в сторону оврага: - Плыть можно только туда! - И, подумав с минуту, спросил: - Сколько у нас ремней?
Сосчитали: три от ружья, автомата и маузера, один - от охотничьей сумки, два пояса и еще ремешки, которыми связаны узлы. Всего шесть ремней и восемь ремешков.
- Пожалуй, хватит.
Виктор стал рубить сосенки, между которыми стоял их шалаш. Деревца были невысокие и толщиной в руку. Когда обрубили ветви, оказалось, что длиной каждая сосенка в три, самое большее четыре метра. Их срубили штук двадцать и, уложив тесным рядом на земле, поспешно связали маленький плот.
Клочок не затопленной земли все убывал. Виктор столкнул плот на воду, вскочил на него.
- Ну, если он выдержал меня - как-никак, добрых девяносто килограммов,- то тем более выдержит наш багаж... Давай ветки!
Посреди плота на возвышении из ветвей уложили корзину с оружием и патронами - все их богатство, все надежды и залог жизни. Потом, раздевшись, укрыли свои сокровища брезентовой курткой Виктора и халатом Ашихэ, обернули с боков брюками, для надежности наложили сверху еще листьев, чтобы ничего, боже упаси, не промокло.
Собаки не хотели без хозяев взойти на плот. Пришлось их перенести силой.
- Ну, держись за ремень и работай ногами. Правь к тому берегу. Постараемся, чтобы нас не снесло течением.
Они поплыли. Собаки и багаж на плоту, Виктор - сбоку, ближе к носу, направляя плот плечом на середину реки, Ашихэ - позади, вместо «кормила», как говорят сплавщики.
Так они переправлялись на противоположный берег. Но вот, когда суша была уже почти под ногами, вода внезапно рванула и понесла плот. Берег был высокий, глинистый. У Виктора рука соскользнула, он не смог удержать плот, и тот, отскочив, понесся, кружась, прямо в шумный водоворот. Овраг втянул их, заглотал мигом и через мгновение выбросил, задыхающихся, далеко назад, туда, куда уже не доходило ни течение, ни дневной свет, где не было никакого движения, в стоячую, гнилую воду.
- Ашихэ!
- Я здесь.
Из-под опутавших плот водорослей вынырнула ее голова.
Виктор выплюнул изо рта набившуюся туда зелень, сопроводив ее ругательством. Ашихэ уже знала это его любимое словечко.
- Хулела?
- Ты не смейся. Холера, конечно! Хуже не бывает.
Он, отфыркиваясь, пустился вплавь обследовать место. Ни единой кочки, куда можно бы выбраться,- все стволы да стволы, как замшелые столбы под мостом. Поискал дна. Здесь было как будто неглубоко, но если погрузиться в воду по плечи, под ногами - полужидкая масса, целые залежи вонючего ила, бездонная трясина, от которой надо поскорее спасаться, не то засосет с головой. И долго ли они будут в силах барахтаться в воде подле плота, на который влезть нельзя, потому что не выдержит?
- Отпусти ремень, плыви ко мне!
Он подсадил Ашихэ на склоненное к воде дерево, которому не давала упасть только сплетенная с соседними верхушками пышная крона.
Сидя на нем, Виктор и Ашихэ отбивались от тревожных мыслей и от кишевших здесь насекомых. Положение прояснилось. Речка через узкую горловину оврага вливалась в болото. В обычное время эту трясину легко обходили, идя от засеки вверх по крутому берегу. Но бурное половодье превратило болото в озеро, и выхода из него не было. Не было ни дна, ни берегов, некуда было ногой ступить. Обратный путь тоже был им отрезан. Бешеный водоворот в овраге удерживал их здесь, как пробку в бутылке.
Как выбраться? Тащить на буксире плот невозможно, когда под ногами нет дна. Пуститься вплавь? Но как же собаки и оружие? Плот, даже такой маленький, не потащишь за собой, как ни плыви - кролем или брассом. Так что же остается? Пробираться по лианам, как обезьяны, от дерева к дереву?
Слова их были бессвязны, беспомощны, как и движения, которыми они отмахивались от насекомых. Рои комаров жалили их, мошкара оседала тучами на голых телах, как жгучая черная соль.
- Оденься. Авось, ничего там не промокнет и без твоего халата.
Ашихэ вместо ответа указала на воду:
- Смотри, что творится.
Опять полил дождь, и с мокрых деревьев густо капала вода. Зеленая поверхность болота пузырилась, как масло на горячей сковороде.
- Так хоть штаны надень.
- Нет. Там каждая тряпка нужна, чтобы уберечь патроны. Что будет, если...
Виктор и сам это понимал. Бесценный их груз был хорошо укутан, и трогать его не следовало. Что будет, если замки и спусковые пружины заржавеют, а порох в патронах отсыреет? Ведь без оружия они погибнут в тайге. Измученных и безоружных Долговой возьмет голыми руками.
- Придумай что-нибудь, Вэй-ту, Потому что я... я только женщина... слабая женщина.
Ашихэ шуткой пыталась замаскировать свою слабость - как она еще способна была шутить? Но в ее печальной улыбке, в потухших глазах сквозило мужественное сознание конца: ненадолго у меня хватит сил, милый.
Виктор встрепенулся. Все его мускулы и суставы при каждом движении отзывались судорожной болью, тело жгло, но больнее обжигала душу эта улыбка Ашихэ.
- Все будет в порядке. Ты тут отдохни немного, обмахивайся...
- А ты?
- А я тем временем сооружу плот для нас всех.
То, о чем он до сих пор боялся и думать, ища другого выхода, теперь представлялось совсем простым и вполне осуществимым. Человек все может сделать! Нельзя рубить дерево и делать плот, болтаясь в воде и не имея дна под ногами? Да, но в этом сейчас нет необходимости. Надо забраться повыше на то дерево, куда он посадил Ашихэ. Оно уже наполовину свалилось,его держит только крона. Срубить ее... Возможно, что он шлепнется в болото вместе со стволом, но что же делать? Отрубленный конец ствола погрузится в воду, но нижняя его часть, где сидит Ашихэ, еще удержится на земле. И придется рубить, сидя верхом на стволе. Двух таких колод уже достаточно, чтобы ему удержаться на поверхности болота. Тогда он подберется под какое-нибудь дерево подходящей толщины и свалит его. Четырех бревен вполне хватит для плота. Его надо сделать достаточно массивным и как можно уже, чтобы он нигде не застрял и прошел между деревьями...
Орудуя топором, Виктор отрывочными фразами объяснял все это Ашихэ. Щепки летели, эхо ударов, отражаясь от воды, гудело по лесу как-то мертвенно, глухо и замирало вдали. Только один отголосок летел высоко и долго звучал где-то в южной стороне.
- Слышишь, Ашихэ? Слышишь?
- Да, да, это не показалось ему! Там эхо проносилось высоко.
- Должно быть, там взгорье!
- И недалеко, не больше двух ли отсюда!
Два ли - это меньше километра. Ли или километр - все равно. Не ими измеряется путь в тайге. Он мерится временем- сколько времени идти. И трудностью тяготами этого пути. Нередко - и жизнью.
Час шел за часом, а они все работали. Несколько часов-но сколько боли, пота, крови! Виктор рубил, Ашихэ вязала бревна. А оводы и комары ели их живьем, впивались в тело клещи и оленьи мухи, на раны тучами садилась мошка... «Вот, говорят, в аду грешники в смоле кипят,- думал Виктор.- А до
сих пор никому как-то не приходило в голову, что можно терпеть адские муки и без смолы. Попросту среди бела дня быть отданным на съедение комарам».
- Войди в воду! - кричал он Ашихэ.- Ополоснись хотя бы.
Это давало минутное облегчение. Но Ашихэ отказывалась от него, и Виктор не мог понять почему. Или ей так уж противна эта вонючая и черная вода?
Наконец они со всеми пожитками и собаками перебрались на новый плот. Можно было трогаться в путь. Но куда?
Виктор, закрыв глаза, пробовал ориентироваться по ветру. Теплее и суше как будто был ветер с той стороны, где эхо летело ввысь. Виктор глянул на Волчка. Пес в ту же сторону обращал свою унылую и сосредоточенную морду, и ноздри у него жадно раздувались.
- Туда, думаешь? Мы с тобой, я вижу, сходимся в мнениях.
И вот Виктор на переднем конце плота, Ашихэ - на заднем оттолкнулись баграми от ближайших деревьев. Плот двинулся и поплыл, шурша и потрескивая между ветвей и стеблей, от дерева к дереву. Он был похож на брюшко какого-то животного, то и дело уходившее в воду и выталкиваемое опять наверх последним усилием полумертвого тела. Усилием отчаянным, в слепом забвении всего - только бы дальше, только бы скорее выбраться из
этой трясины на твердую землю!
К вечеру выбрались. Несколько сот метров мучений - и вот перед ними открытая вода. Это была не то заводь, не то просто полянка в затопленном лесу.
- Придется тут заночевать. Как ты думаешь?
Вместо ответа Виктор услышал только жалобный визг Кунминди.
Ашихэ неподвижно лежала на плоту, и собака лизала ей лицо.
- Что с тобой? Рука?
Он схватил ее в объятия.
- Ничего, ничего,- шепнула она.- Обыкновенная женская слабость...
Виктор все еще не догадывался.
- У женщин бывают такие дни, знаешь?
Конечно, он что-то такое слышал. У женщин каждый месяц это бывает. И тогда им нужен покой, тепло. Некоторым приходится лежать.
- Лежи, лежи!
В своем смятении и бессильном сострадании он ничего другого сказать не мог. А она лежала голая на скользких бревнах, вся искусанная, покрытая ряской и грязью. Виктор бросился к тюку с оружием - достать какую-нибудь одежду.
- Не трогай! - умоляюще крикнула Ашихэ.- Вэй-ту, дождь утихает, потерпим еще немножко...
- А пока тебя окончательно мошкара съест.
- Достань-ка мне вот что,- попросила она, указывая на плывущие рядом большие сердцевидные листья кувшинок,- И укрой ими... Как тогда.
Виктор набросал этих листьев полный плот, а ведь в каждый из них можно было завернуть всю Ашихэ. Не лист, а целое одеяло в добрый метр шириной, мягкое и плотное. Виктор уложил Ашихэ на эти листья и стал укрывать ее ими, твердя свое «лежи, лежи!». Пусть только не двигается. Закутает ее всю с головой, и она будет лежать, как под периной.
Сумерки переходили в ночной мрак. За деревьями, в той стороне, где должно было находиться взгорье, несколько раз подряд ухнуло что-то. Должно быть, глухари сели или журавли. Где-то дикие утки сзывали друг друга на ночной шабаш.
Между туч кое-где уже выглядывали звезды. Погода налаживалась. Можно было разобрать тюк и вытащить из него одежду.
- Не надо, Вэй-ту. Мне и так хорошо.
Прохладные листья, должно быть, уменьшали боль в ее израненной, воспаленной коже. Виктор и сам прикрылся ими, потом сунул руку под голову Ашихэ и прижался к ней теснее, пытаясь сквозь листья обогреть ее теплом своего тела.
- Ашихэ, не каждый охотник мог бы вынести все это, а ты... Но почему ты мне прежде не сказала. Я бы не знаю, что сделал... Ах ты, чернушка моя славная! Самая лучшая на свете!
Слова бессвязные, скупые, сами по себе ничего не значащие. Но как их не сказать, если они душат, рвутся из груди. В шепоте Виктора слышалось биение его сердца и что-то похожее на молитву.
Он ощутил на руке губы Ашихэ. И не отнял руки - то был бы чуждый ему и неискренний жест, условность чуждого мира, где любят стыдливой и отмеренной любовью. Да, Ашихэ, можешь целовать мне руки, можешь и погубить меня, ведя за собой. Веди же меня на уничтожение форта и еще дальше - в твой коммунизм...
Его мучила жажда. Надо было дотянуться до воды, но он не мог и пальцем шевельнуть. Он словно одеревенел, болели все мышцы. От изнеможения и голода темнело в глазах, и в мозгу вставали какие-то бредовые видения.
Звезды, ныряя средь туч, плыли сверкающими стаями, и он плыл за ними. Гоготали гуси. Лодка шла по течению речки Упрямицы в полумраке лесного туннеля. А на носу лодки стояла Ашихэ в плаще из двух листьев кувшинки, связанных черенками. «Такие водяные лилии увидишь только на Сунгари, у нас в Маньчжурии». От близости этой девушки у него кружилась голова и мучили горькие сожаления: зачем они встретились, если она - жена Третьего Ю? Ю стар и безобразен, как гриб «иудино ухо», а она спит с ним и, видно, любит его - вот ведь пошла охотиться на гусей только потому, что Ю очень любит гусятину...
Неправда! Ю давно уже нет в живых, и Ашихэ не была ему женой. Вот она лежит рядом, укрытая листьями, любимая, такая близкая, словно оба они родились уже с мыслью друг о друге.
И зачем все это повторяется? Неправда, это сон, наяву прошлое никогда не возвращается. На Ашихэ листья уже других кувшинок, и воздух вокруг, и деревья, и сами они - все другое.
Даже звезды светят иначе. И только крупный шмель все так же жужжит над головой, ища цветок под веткой актинидий...
«Быть может, цвет любви вот так же укрыт, мой милый?»
В этом тумане и бреду прошла ночь.
День наступал погожий. Ясное небо, лес как умытый, все так и сверкало свежестью.
Виктор и Ашихэ оделись, стали осматриваться. Деревья за их озерцом снова смыкались, и до берега было, видно, недалеко, об этом свидетельствовали крики удода. Вода заметно убывала. Созданное паводком озеро опять становилось болотом, Виктор и Ашихэ понимали, что, если они вовремя не выберутся отсюда, плот их застрянет в иле, через который ни пройти, ни переплыть.
И они стали продираться дальше. Трудился, собственно, один Виктор, Ашихэ лежала. Он не позволил ей встать. Дважды плот увязал. Пришлось разделить его на две части и двигать каждую отдельно.
Дальше воды не стало, пошли сплошь болота. Надо было мостить себе дорогу ветками и жердями и по ним добираться до сухого места. Только около полудня выбрались наконец на твёрдую землю.
Некоторое время они отлёживались на залитом солнцем пригорке. Не могли шевельнуться. За всё расплачивались теперь полным изнеможением и болью. Сказалась тяжесть пройденного пути, раны, треволнения, безмерное душевное и физическое напряжение, трое суток без сна, двое - без еды.
- Как ты думаешь, добро наше не пострадало?
- Не знаю. Вот было бы гнусно, если бы мы после всего лишились оружия!
Вещи, обеспечивавшие им несколько лет жизни в тайге, добытые страшными усилиями, буквально окропленные их потом и кровью...
Виктор и Ашихэ принялись вынимать все из корзины, раскладывать на траве, осматривать каждую вещь отдельно. Нет, вода не проникла в корзину и ничего не попортила. Правда, мука и чумиза, взятые ими с собой, превратились в полужидкую серо-бурую кашицу. Отсырели и заряды дроби в картонных гильзах. Но оружие и пули только слегка припотели и не вызывали никаких опасений.
- Протрем, выставим на солнце - и будут, как были, в полной исправности.
Они ободрились, повеселели - теперь они действительно спасены!
Виктор высек огонь, принес воды.
- Я вчера уток слышал. Попробую к ним подобраться.
Он взял ружье, позвал Волчка и ушел.
Ашихэ бросила в котелок размокшую смесь муки и чумизы - во всяком случае, получится какая-нибудь мучная похлёбка.. Поплелась собирать хворост и, собирая его, увидела на стволах свалившихся деревьев грибы, те грибы му-эр, за которыми люди приходят издалека. Виктор брезгливо называл их «иудино ухо». Еще недавно едва приметные, похожие на какие-то сухие бородавки, они после дождей сразу разбухли, превратились в студенистую массу в форме ушной раковины.
Ими можно было хорошо заправить варившуюся в котелке похлебку. Но как только Ашихэ дотронулась до одного большущего «иудина уха», вдалеке, на мшарах, куда ушел Виктор, внезапно послышался треск и чей-то хохот. Что-то большое, злое хлопало там крыльями и кричало «давей-хек» и еще какие-то слова, которых она разобрать не успела, потому что так же внезапно все стихло. Однако в сумраке лесной чащи как будто притаилась тень человека, который повесился, после того, как предал своего бога,- про него Ашихэ рассказывали когда-то в приюте сестры-францисканки. Отпечаток его уха остался на дереве, на котором он повесился, и здоровое дерево сгнило, от него пошли грибы му-эр... А Третий Ю говорил, что по ночам в лесу людей
и зверей сводит с пути Шу, дух болот, а днем этот дух спит в грибе му-эр, на котором видна двойная сине-желтая полоса. Такой гриб нельзя трогать, потому что...
Ашихэ вздрогнула: на грибе, -который она хотела сорвать, она увидела именно такую полосу.
«Глупые суеверия! - сказала она себе, однако не тронула «иудина уха».- Но есть же и другие грибы, не обязательно брать именно этот...»
Правда, этого одного хватило бы на целый котелок похлебки. Зачем же она отошла от него? Как могла поддаться пустым страхам, пережиткам старины? Но прошлое всегда побеждает, когда человек слаб.
А она очень ослабела, едва шла, ноги ее не слушались. Еще шаг - и вот оно, дерево, из-под которого она сбежала.
Вдруг снова треск вдали, пронзительный хохот. Он звучал злорадно, насмешкой над ее Вэй-ту. Она ясно расслышала:
- Да-вей-хек, Вэй-ту, хек!
Грибы, которые Ашихэ успела собрать, посыпались из платка. Она вся тряслась, перед глазами плыл зеленый мрак, из-за елок веяло жаром, и злой дух болот Шу шептал оттуда, что уже нет Вэй-ту, нет его в живых... Ты вернешься, Ашихэ, к монахиням, будешь снова стоять в часовне, искупишь грехи свои...
- Наверно, я больна!..
В эту минуту в тревожной духоте грянул выстрел - и сразу исчезли смутные видения, затих зловещий шепот.
Опять светило солнце, ели стояли, как ели, вокруг шла обычная лесная жизнь. И в душе Ашихэ пела радость: Вэй-ту стреляет - значит, жив, значит, ничего с ним не случилось.
Она вцепилась обеими руками в гриб му-эр, дернула раз-другой и оторвала его от ствола. Понесла к костру и здесь, ободрав кожицу, стала резать гриб на ломтики.
Вернувшийся Виктор протянул ей убитую птицу с рыжеватым оперением и красным гребешком. Ашихэ впервые видела такого лесного петуха - на перевале они не водились.
- Белая куропатка. Я мог подстрелить три штуки, да патроны отсырели, только третий выпалил. Знаешь, дробью нам уже не удастся стрелять. Впрочем, беда невелика.
- Так вот чей это был смех!
Ашихэ просто не верилось, что такие ужасные крики могла испускать птица немногим больше куропатки. Но Виктор подтвердил:
- Самец всегда так кричит, когда стая в опасности. Он хочет отвлечь охотника на себя, спасает своих, как умеет... Смотри-ка, костер погас. Ты не подбрасывала?..
«Действительно, забыла! Что со мной творится? Задумалась насчет этого гриба и не принесла хвороста».
Ашихэ хотела встать, но, глянув в ее изменившееся лицо, Виктор придержал ее за плечо:
- Не надо, займись лучше стряпней.
Он натаскал хворосту, разжег костер и опять ушел.
Ашихэ нарезала грибы и, очистив куропатку, положила и птицу и грибы в кипящую воду с мучной заправкой. А Виктор между тем бродил где-то поблизости. Его шаги в ельнике и треск срубаемых сучьев она слышала словно издалека - на нее нашло какое-то странное оцепенение.
Когда они наконец засели за свой суп, ей уже и есть не хотелось. Она проглотила несколько ложек, досыта поели только Виктор и собаки.
- Что поделаешь, оставлю тебе немного, съешь потом,- сказал Виктор.- Ну, теперь пойдем.
Ашихэ думала, что он намерен пуститься снова в путь. Ведь надо было во что бы то ни стало идти дальше, обогнать Долгового, чтобы он не застал врасплох Люй Циня, неожиданно напав на фанзу.
Однако Виктор повел ее в тот ельник, где час назад мерещился ей и бормотал дух болот Шу. Там теперь стоял готовый шалаш, со всех сторон защищенный деревьями, а в нем - постель из трав и мха.
- Но нам надо идти...
- Никуда мы сейчас не пойдем.
Это звучало решительно, почти как приказ. Никогда еще Виктор так не говорил с нею.
- Но казаки, верно, уже недалеко...
Виктор вместо ответа только поднял ее и уложил.
- Родная, ты на ногах не держишься! - Потом лег рядом, обняв ее.- Спи, завтра мы этот день наверстаем.
«Все спуталось, все переменилось»,- думала Ашихэ. Ее мальчик так быстро возмужал! Он уже настоящий мужчина, который сам все решает, с которым никто не сравнится силой и разумом... Теперь не она его, а он ее ободряет, служит ей опорой. Он согревает ей сердце теплом своих слов и нежной лаской, которой она не знала в детстве, которая даже как-то удивительна ей, обыкновенной девушке с ружьем! Она не привыкла к тому, чтобы щадили ее слабость, и было ей сейчас и странно и хорошо, как никогда в жизни.
А Виктор, держа ее в объятиях, испытывал чувство полноты жизни и уверенности в себе. Они лежали наконец в сухом шалаше, в безопасности и сохранили свою богатую добычу. Вот отдохнет Ашихэ, и они пойдут спасать Люй Циня, а там и дальше, поддерживая друг друга, как и прежде, добывая все, что нужно для существования. Быть может, придется воевать, а может, только землю пахать да скот пасти. Но где бы они ни были и сколько бы ни прожили, они исчерпают до дна все, что дано пережить людям, все то подлинно прекрасное, что мужчина и женщина могут дать друг другу.
Из-за наводнения они потеряли трое суток. Но отдых сделал свое: проспав конец дня и целую ночь в тепле, Ашихэ почувствовала себя лучше, хотя и была еще сильно переутомлена. Идти дальше пришлось медленнее, так что, когда они наконец дошли до жилища Люй Циня, то застали здесь только опустошение и разгром.
Ничего не осталось. Обугленные развалины фанзы. Труп Звездочки. И свежая могила.
Несмотря ни на что, они все же опоздали. Из того, что они здесь увидели, стало ясно, что все произошло только вчера.
Казаков было шестеро. Они пришли со стороны Рогатой сопки. С сопки сходили врассыпную, окружая фанзу со всех сторон. Но перед садиком, где у Звездочки была своя «купальня», один из них выстрелил - должно быть, кабан напал на него. На этом месте валялись пустая гильза и клочья одежды. Звездочка, видно, дрался отчаянно и не напрасно. На могиле стоял православный крест - значит, один казак погиб здесь. А отпечатки ног на берегу озера рядом с бороздой от лодки, которую волокли по песку и столкнули в воду, показывали, что Люй Цинь и Алсуфьев, услышав шум нападения, успели спастись в камышах.
А Звездочка пал, прошитый пулями. И убитого кабана казаки еще рубили саблями чтобы натешить бессильную злобу.
- Ты его любил, Вэй-ту?
- Не знаю, право. Он к себе и подпускал-то неохотно. Был удивительно угрюм, заносчив и ужасно ревновал Люй Циня. Мне Он иногда позволял почесать ему спину, да и то только в последний год.
- Он был предан и храбр.
- Да, если бы не он, Люй Цинь и Павел наверняка были бы убиты.
Следовало зарыть Звездочку, но нечем, да и некогда было копать яму. Они только отогнали собак, добиравшихся до кабаньего мяса, и продолжали осмотр.
В жилой горнице и чуланчике глиняный пол был весь взрыт. Нападавшие, видимо, искали чего-то. Они забрали книги Алсуфьева и тетрадки с его записями. Переночевали здесь, а утром сожгли фанзу и ушли. Свежие следы в примятой траве вели, однако, не обратно к сопке, а в тайгу.
- Значит, они не вернулись к У?
- Похоже на то. Или, быть может, это только хитрая уловка - они отошли недалеко и где-то подстерегают Люй Циня в надежде, что он рано или поздно непременно придет поглядеть, уцелело ли его имущество.
- А может, они действительно ушли в другом направлении?
- Зачем?
- Кто их знает? Вероятно, им дано еще какое-то задание в тайге.
- Тогда надо идти за ними!
- Нет, сперва отыщем Люй Циня.
- А где будем искать?
- Я знаю, куда он мог укрыться. Есть только одно такое место.
Они собрали все, что можно было собрать, с истоптанного огорода, за которым с такой любовью и знанием дела ухаживал Люй Цинь; взяли бобов, луку, початки кукурузы. Затем побежали на Отрезанный Рог.
- Выбравшись в лодке на озеро, старик только там мог спрятаться,- сказал Виктор.
Неподалеку, между Цзинбоху и Гусиным озерком, тянулся узким перешейком лесистый гребень, пересеченный руслом Упрямицы. За речушкой начинались топи. В летнее время через них можно было пройти одной-единственной очень запутанной тропкой. Эта волчья тропа была известна только Люй Циню. Он
когда-то указал ее Виктору на тот случай, если тому понадобится укрыться от опасности.
Мрачные эти болота выходили на большой луг с сочной травой, где водились бекасы и коростели, шумливые, драчливые, щеголяющие ярким оперением. Дальше за лугом Рог сужался делал изгиб, входя глубоко в озеро, и кончался песчаной горкой, где несколько исхлестанных ветрами сосен вздымали темно-изумрудное облако своих крон над необозримой водной пустыней.
Между соснами еще стоял шалаш из тростниковых циновок, в котором жил Виктор, когда охотился на болотных птиц или рыбачил на побережье Отрезанного Рога. Именно здесь он надеялся застать обоих беглецов. Но шалаш оказался пуст, заброшен, и не было никаких признаков, что здесь недавно побывали люди.
Виктор и Ашихэ пошли берегом, высматривая лодку Люй Циня. Обследовали весь Рог.
- Может, они спрятались в другом месте?
- Но поблизости нигде нет такого удобного и безопасного укрытия. Они непременно сюда придут. Подождем немного.
Они починили прогнившие кое-где циновки и, приведя шалаш в порядок, расположились в нем вполне удобно по сравнению со своими прежними стоянками. Теперь у них была крыша над головой, постель, вдоволь кукурузы, бобов и лука. Они могли безбоязненно готовить себе пищу: если бы даже Долговой и кружил где-то вокруг сожженной фанзы Люй Циня, он с берега никак не мог увидеть дым. Только от охоты пришлось отказаться - отголоски выстрелов несутся по воде далеко. Поэтому Виктор и Ашихэ, не трогая бекасов, ловили рыбу.
Погода стояла солнечная и безветренная, как всегда в эту пору года, когда уходящее лето, свершив все, что могло, дышит ясной умиротворенностью.
Дни начинались и кончались хлопаньем крыльев - шумели птицы, отправляясь в утренние и вечерние перелеты. С самого распсвета сероватое небо начинало гудеть от кряканья уток, гусиного гогота. Потом все рассеивалось по камышам, заводям, и на гладкой жемчужной поверхности озера уже только нырки сверкали на солнце белоснежной грудью. Их хохлатые головки то и дело высовывались из воды, как расшалившиеся гномики таинственного затонувшего мира, где раскинулись долины и леса, а быть может, и города, где меж скал редчайшие, почти слепые рыбы водных глубин, сонно обмахиваясь плавниками, колышут водоросли на памятниках исчезнувших из мира людей и богов, давно и окончательно забытых.
- Ю говорил, что в старые-престарые времена дракон, разгневанный злодеяниями и глупостью людей, перевернулся на другой бок внутри священной горы Байтоушань, и тогда началось великое землетрясение, потоп. И погиб этот грешный мир.
- А ведь про этот потоп мы в школе читали в учебнике географии! Помню, там было сказано, что озеро Цзиньбоху образовалось после вулканических извержений. Потоки лавы загородили прежнее русло Муданьцзяна, и воды его затопили всю эту местность до самых гор, до первого перевала.
Потоп произошел здесь во времена незапамятные, но Виктор и Ашихэ словно еще ощущали его дыхание и снова радовались своему спасению.
Когда они с первым светом утра, после крепкого упоительного сна, сна утомленных странников, сходили вдвоем голые к матовой глади озера, не тронутой еще ни малейшим дуновением ветерка, им казалось, что весь мир затонул, что все начинается сызнова - и только для них двоих.
Купались ли они, или грелись на песке, нанесенном сюда ветрами на базальтовые глыбы - остатки извержения вулкана, или шли по звеневшему цикадами девственному лугу, все было для них одних - эта вода, песок, травы и небо, не такие, как прежде, увиденные по-новому сквозь пережитое, неотделимые от счастья доверчивых признаний, ласк и ошеломительных открытий.
Ашихэ смеется - и Виктору кажется, что до сих пор он еще никогда не слышал, как она смеется. Ее смех - негромкий, но звонкий, неудержимый, радость и удивление переливаются в нем через край. «Ну подумай, Вэй-ту, с чего это я вдруг смеюсь?»
У Ашихэ бывают и свои минуты тихой задумчивости. В такие минуты не надо с ней заговаривать, Надо оставлять ее наедине с чем-то, что сходит на нее, как ранние лиловые туманы, когда густо цветет вереск.
Виктор открывал в ней все новые особенности души и тела, недоумевая, как это он раньше их не замечал. Вот, например, ножки у нее маленькие, детские, просто даже не верится, что они способны были выдержать страду труднейшего пути.
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 31.12.2009
|
| Просмотров: 2537
| Рейтинг: 3.5/2 |
|
