| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
37)Часть четвёртая
Fratres vitae communis
Мо Туань, Хэн и Чжи Шэн рубили деревья, а Коропка и Швыркин сдирали кору. Потом, погоняя мула и коня, Лентяя и Дракона, везли обтесанные до белизны и распиленные бревна под скалу, где Ашихэ и Тао обвязывали их веревками. «Готово!» И Виктор высоко над ними, вращая рукояткой снятое с арбы колесо, установленное между двумя брусьями, поднимал вверх бревно за бревном, как ведра из колодца. Терраса перед пещерой, заваленная кедровым лесом, напоминала двор лесопилки. А в пещере Багорный и Люй Цинь заняты были кладкой кана, который будет проходить через весь новый дом.
Дом. Это не только крыша над головой и сносное человеческое существование. Подходила зима. Внизу рыскали, прочесывая тайгу, отряды Долгового - казаки, маньчжуры... И теплый дом в безопасном подземелье был шансом на спасение, сулил новую жизнь этой пестрой, разноязычной компании беглецов и потерпевших крушение.
Построить дом до наступления морозов, построить его прочным и просторным, чтобы все в нем уместились,- вот что было теперь самое главное. Как уживутся в нем Тао, Виктор и Ашихэ, как уживутся русские, если Алсуфьев ненавидит Багорного, а Багорный презирает Швыркина, об этом сейчас не думалось. Все
личное подавляли в себе, откладывали «на потом», когда будет больше досуга и больше уверенности в завтрашнем дне... Работали до упаду, во всю свою силу, воодушевленные надеждами, самоотверженно служили большому общему делу. «Эпически» работали, по выражению Коропки.
Учитель, самый слабый из них и детски беспомощный там, где нужен был физический труд, первый пал духом. Будущий дом, пленявший всех заранее своими удобствами и размерами (тридцать метров на шесть), с большой общей комнатой и отдельными комнатушками, казался ему несбыточной мечтой, и
оставались только боль в хилом теле да страх, что эта тяжкая страда никогда не кончится.
- Вот уже ноябрь... А нас только двенадцать.
Коропка сказал это во время еды, когда все сидели вокруг кастрюли с рисом. Сказал Швыркину, с которым успел подружиться, пока вместе сдирали кору со срубленных деревьев. Онемевшие пальцы не слушались его, и рука, подносившая ложку ко рту заметно дрожала.
- Гляди, разольешь,- буркнул Швыркин.
Этот коренастый и крепкий мужчина был на десять лет моложе Коропки, в лагерях работал лесорубом и сейчас держался молодцом.
- Но ты пойми: ноябрь на дворе,- твердил свое Коропка.- Не поспеем!
- Что ж, работаем по плану,- отозвался Швыркин, не глядя на Багорного, автора этого плана. Они с Багорным не разговаривали, общались только через кого-нибудь третьего.- План - дело священное. Не будь его, мы с тобой сошли бы в шу-хай и перезимовали в обыкновенных шалашах. Было бы гораздо проще и теплее.
- Нас слишком много, чтобы укрываться в шу-хай,- напомнил ему Виктор.- И, во всяком случае, зимой это не годится: выследят по снегу.
- Ну, а так что? Ничего еще не построили, а зима на носу. Застигнет она нас на груде бревен, кто тогда выживет? На этакой высоте, в леднике, когда скалы будут трескаться от мороза...
- Будет тебе, Ваня, мы все это понимаем. Надо подумать всем вместе и принять твердое решение.
Коропка искал сочувствия и поддержки у Виктора - как-никак, соотечественник.
- Мы ведь теперь, как говорится, братья, члены одной общины.- И с грустной улыбкой привел латинское выражение, памятное Виктору с добрых школьных лет:-Fratres vitae communis.
- Ну да, коммуна,- подхватил Багорный, уловив из латинской фразы только это знакомое слово.- И подход к делу должен быть у нас коммунистический.
Он утер ладонью рот, отдал посудину хлопотавшей у печки Лизе и вернулся на свое место посреди пещеры. Он один стоял, опираясь на костыли, и обводил всех задумчивым и хмурым взглядом. Остальные сидели где придется - кто на шкурах, заменявших постели, кто на камне или бревне. Огонь в печке и подвешенная над ней коптилка едва-едва освещали пещеру. В этом полумраке все глаза, устремленные на Багорного, поблескивали тревожно, как у волка в западне.
- Вижу, что кое-кто тут уже впадает в панику. В чем дело? Давайте посмотрим на вещи трезво, а нервы будем держать в узде.
Он говорил это по-китайски, как всегда, когда у них бывали совещания, для того чтобы большинство присутствующих понимало его.
Иван Швыркин, Лиза и Лех придвинулись к Тао, она обычно переводила им то, что говорилось по-китайски.
Люй Цинь ждал, пока наестся Гу-эр, сидевший на краю его мисочки, Лишившись Звездочки и бурундучка, Люй Цинь приютил дрозда с перебитым крылом. Старик нуждался в привязанности какого-нибудь живого существа.
А Мо Туань, Хэн и Чжи Шэн, сосредоточенно слушая Багорного, в то же время машинально, с привычной ловкостью, орудовали палочками, поднося их от миски с рисом ко рту и обратно.
- Я сейчас проверил в уме наши расчеты. Они точны. Дом будет готов через месяц.
- Но это же утопия! - воскликнул Коропка, как только Тао перевела ему слова Багорного.- Это невозможно!
Багорный пожал плечами.
- Не признаю этого слова. Что значит невозможно? Либо расчеты верны, либо нет. По-моему, верны. Стены поставим быстро, за каких-нибудь девять дней. Останется у нас половина всех бревен, ровно столько, сколько нужно на доски для пола, внутренние перегородки и мебель. Потребуется двести сорок двухдюймовок - и вот это может затормозить работу. Да, тут может получиться пробка. Ведь шутка ли - вручную распилить двести сорок бревен длиною в шесть метров каждое!
Да, все понимали, какая огромная и кропотливая предстоит работа,- это чувствовалось в их молчании.
Алсуфьев, сгорбленный и поседевший, отвел сплетенные руки от измятого лица. В мутном взгляде, которым он смерил Багорного, сквозь ненависть проглянуло вялое удивление: а ты еще хорохоришься, безногий? Все брюзжишь?
- Если поставим к козлам две пары пильщиков, двоих внизу и двоих наверху, то, работая от зари до зари, они с трудом напилят десяток тесин. И столько же за день может сфуговать и обстругать один человек, значит, только обработка досок займет двадцать четыре дня. А сложить кан? Настлать крышу? Пол?
- Так что же вы предлагаете, товарищ? - спросил Мо Туань.
- Работать не только днем, но и при огне.
- А керосин?
- Что поделаешь, будет санная дорога - привезем еще одну бочку.
- А что мы на этом выгадаем?
- Пять дней. Второй этап сократим на пять дней.
- Мало,- сказал Хэн.- Я думаю, что наше производственное совещание...
Китайцы очень любили это слово. Оно звучало солидно, по-ученому, оно пришло к ним из руководящих организаций.
Швыркин подтолкнул Виктора и спросил вполголоса:
- Что он говорит?
- Вносит предложения на производственном совещании.
- Ага, это мне знакомо. Только вместо Багорного у нас был технорук. И я тоже предложения вносил.
- Зачем? - рассеянно спросил Виктор. Шепот Швыркина мешал ему слушать, а Багорный как раз заговорил о распределении работы.
- Как зачем? Надо же было проявлять инициативу. От этого многое зависит. Вот и приходилось...
- А теперь это не обязательно,- отрезал Алсуфьев и трубкой, из которой выколачивал золу, демонстративно постучал о бревно, на котором сидел. Он уже готовился сделать громогласно какое-то язвительное замечание, но Ашихэ положила ему руку на плечо, и он промолчал.
Уже не в первый раз замечали окружающие влияние Ашихэ на Алсуфьева. <Что-то тогда случилось, может, она ему помогла»,- думал Виктор. Его не было здесь, когда Алсуфьев пришел с Люй Цинем в их пещеру и обомлел, увидев подле Ашихэ Багорного, труп которого он когда-то похоронил, свято поверив во все, что слышал от его «духа». Того самого Багорного, который послал его искать сокровища Дикого Барона... Алсуфьев, вероятно, был ужасно потрясен. Ашихэ рассказывала, что он тогда чуть не помешался. И то сказать, очень уж жестоко подшутил над ним Багорный. Оставил в дураках, отнял все - материю разумную и инертную, расщепление атома, существование «астрального тела». И Алсуфьев снова стал прежним неудачником Алсуфьевым, бывшим подпоручиком Цып-Цып, человеком, которого когда-то закопали на тигровой тропе...
- ...пусть Виктор командует бригадой пильщиков и плотников, а печников я беру на себя. Тогда дом будет закончен через тридцать два дня, в первые же недели зимы.
Виктор посовещался со своей группой.
- Ладно. Мы рубили деревья, будем и доски пилить. В две пилы. А ты кого берешь в помощники, Александр Саввич?
- Мы до сих пор работали с Ашихэ вместе, она уже наловчилась.
- Старшая сестра,- поспешно сказала Тао, и Люй Цинь повернул к ней лицо, похожее на сушеную грушу, а дрозд на его плече посмотрел туда же, куда смотрел хозяин. Оба были похожи на отдыхающих мудрецов и, казалось, добродушно улыбались одними глазами. Но Гу-эр был китайский дрозд, а Тао
говорила по-китайски плохо, гораздо хуже, чем ее покойный отец, и слово «це-це» произнесла в иной тональности, так что оно напоминало нечто совсем другое, чем «сестра».
- Старшая сестра, я хотела бы и впредь работать с тобой, если ты мною довольна.
- Тао сильная, сильнее меня,- сказала Ашихэ.- И очень старается. Работать с ней истинное удовольствие, и я была бы рада, товарищ, если бы вы нас не разлучали.
- Вот и отлично. Четвертым возьмем Люй Циня. Он будет после нас заравнивать глину шпателем. Работа нетрудная. А для того, чтобы возить камень и кирпич и месить глину, понадобятся еще двое крепких мужчин.
- Большого выбора у нас нет. Остаются только Иван, Павел и Лех.
- Тогда берем Леха.
Коропка чуть не застонал при мысли о новых мучениях. Однако это все же было лестное отличие, доказательство всеобщего доверия. Его считают сильным, верят, что справится. Он пошевелил усами и с достоинством скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что принимает предложение.
- А вторым кто будет?
- Ну что ж... Из этих двух...
Все ждали: кого же из своих соотечественников выберет Багорный? Алсуфьева он презирал как врага, давно бессильного и безвредного, фигуру только смешную, А Иван? Иван, советский гражданин, в его глазах был дезертиром, подлым изменником. А между тем именно он очень подходил для тяжелой работы. Сильнее Алсуфьева и не такой невменяемый, как тот.
- Пусть будет Швыркин.
«Переломил-таки себя,- одобрительно подумал Виктор.- Для пользы дела согласился работать с человеком, которого считает подлецом».
- Таким образом, все имеют работу, кроме Павла... Павел пусть пока законопачивает щели, а потом поможет настилать крышу. Как, согласен?
Виктор обернулся к Алсуфьеву, охотники же посмотрели на Люй Циня. Для них Алсуфьев все еще был «Закопанным», и его слово не имело значения. Люй Цинь откопал его после справедливого приговора, значит, он до конца жизни должен отвечать за него.
Алсуфьев не ответил, не шевельнулся, равнодушный ко всему. А Люй Цинь утвердительным кивком как бы поручился за него:
- Алсу-фу будет это делать.
- Ну, значит, договорились. Так не будем терять времени. Дорог каждый час. Тащите сюда балки. Виктор, Хэн и Чжи Шэн пусть притесывают, а мы с Мо Туанем будем фуговать. Сидя я работать могу.
- Руки у тебя сильные,- сказал Хэн.- Но не слишком ли много на себя берешь?
- Да, да, не много ли? - поддержал его и Мо Туань.- Мы все видим, что купанье в горячем источнике и лечение Люй Циня тебе очень помогли, но все же ты еще не совсем здоров. Смотри, не надорвись.
- Ну, нет, Мо Туань, скорее ты надорвешься, чем я.
Опираясь на костыли, Багорный стоял перед ними в своем шлеме летчика и кожаном костюме - олицетворение вызова и укора. Человек с другой планеты.
- Старый большевик! - заметил с улыбкой Мо Туань.- Ну как, уважим его?
Люди стали подниматься, распрямляя усталые спины.
Увидев это, Лиза закричала сквозь шум, чтобы ей наносили воды, а то загородят доступ к воде, и как тогда - не к ручью же ходить?
- Ладно, будет тебе вода!
По воду пошли вдвоем: Виктор с двумя кувшинами, Тао- с одним. Она несла еще фонарь.
Обошли все пожитки, сваленные в конце пещеры, арбу без колес, сундуки, мешки и живой инвентарь - козла и трех коз. Все это они привезли с Тайпинлина, не считая наличных денег- восьми тысяч гоби. Рысек взял только тысячу, больше не захотел - сказал, что и этого ему на год хватит.
Виктор и Тао шли молча, тяжело ступая. «Как вьючные животные,- с раздражением подумал Виктор.- Бедные загнанные мулы ».
Подземный ход в глубине горы был тесный и низкий. Местами приходилось нагибаться или даже ползти. Земля чавкала под ногами. Неровная и мягкая, она уходила куда-то вниз.
- Скользко...
- Ты бы рассказала что-нибудь!
Обоим вспомнилось, как они шли с динамитом. В последний раз они тогда были одни - на другой день встретили звероловов, среди них был Швыркин, которому удалось бежать с «Домни». Виктор и Тао вдвоем спускались к Муданьцзяну каменистой тропкой среди скал, скользкой после дождя, и несли на спине пятикилограммовые ящики с динамитом, уложенные так, чтобы не стеснять движений. А динамит был коварный - Рысек не советовал его брать, говорил, что он может взорваться при любом толчке, что уже был такой случай. Лучше было не думать об этом, а просто смотреть под ноги, чтобы не споткнуться и не уронить свою ношу. Они часто останавливались, и тогда Тао начинала рассказывать анекдоты. В этих анекдотах любовь всегда представлялась веселой утехой, Тао рассуждала о ней как о своего рода спорте. А ведь во время этих веселых рассказов им каждую минуту грозила смерть! И смерть и любовь вместе действовали как наркотик.
- Мне несколько раз снился один и тот же сон,- сказала Тао.- Темно, скользко - мочи нет, ногам упереться не во что, а на плечах - динамит... Пророческий сон, правда?
Подземный ход расширялся, они уже могли идти рядом. Виктор взял оба кувшина в одну руку, а другую просунул под локоть Тао.
- Бредни все это. Скажи-ка лучше, как ты себя чувствуешь в нашей компании?
- Так, словно я много лет знаю этих людей.
- Да, с ними можно ужиться... Ну а работа? Грязь, холод?
- Что и говорить, работаем как лошади,- нет, пожалуй, у нашего Дракона работа много легче! Спим вповалку. Но все это хорошо - ни минуты не остается для себя, некогда решать всякие вопросы. Я даже не знаю, урвал ли ты свободную минутку, чтобы побыть с Ашихэ и потолковать с ней?
- Разговариваем с ней только за едой да перед сном. Но когда с одной стороны храпит Швыркин, а с другой все время бормочет что-то Лех, какой уж тут может быть разговор по душам!
- А вот мне все равно, храпит ли кто рядом или нет. Как бы я ни была утомлена, лежу и думаю, думаю... Ах, знаю, что ты не спишь с Ашихэ! Ты теперь принадлежишь ей не больше, чем мне. Но если мы не замерзнем зимой, если мы построим этот новый дом... Витек, как же будет с нами?
После разговора в шалаше Виктор и Тао не касались больше этой темы. Решать должна была Ашихэ. Часто во время переходов вдвоем бывало им тяжко, прежнюю простоту отношений сменила натянутость, потому что любовь требовала каких-то решений, а их приходилось откладывать. Но оба оставались стойкими.
- Как будет? Думаешь, меня это не мучает?.. Ну-ка, посвети.
Звук его голоса и свет фонаря упали в черную пропасть подземелья. Пещера как будто дрогнула. Дрожь пробегающих теней передалась и сталагмитам, но эти гномы в алых шубках скоро снова застыли в каменном сне. А порозовевшая от них вода, прошедшая через все пласты, была прозрачна, как свет, и четко отражала две фигуры на скалистом берегу. Мужчина, опустившись на колени, утолял жажду, черпая воду горстями, а женщина в ожидании стояла подле него с высоко поднятым фонарем в руке.
- День за днем уходит, на душе какая-то муть... Люблю вас обеих, а в сущности ни одна не моя.
- Ошибаешься. Это мы обе любим тебя, а ты... ты ведешь себя как каждый самец. Был бы у тебя соперник, ты бы дрался с ним, но соперников нет, и ты принимаешь нашу любовь, позволяешь любить себя. Этакий олень, гордый своей силой и великолепными рогами! Вертит головой то направо, то налево, милостиво взирая на одну лань, на другую...
- Не говори пошлостей!
- Но это же правда. Ты попросту изголодался и, если бы здесь не было так адски холодно, ты сейчас же взял бы меня.
- А вот и нет.
Виктор обвел взглядом грот, словно пытаясь вообразить себе жаркое лето и себя с Тао вдвоем среди нагретой солнцем поляны. И повторил так, что оба в это поверили:
- А вот и нет. Только взял бы тебя на руки и нес молча, без единого слова.
- Может, и правда... Прости. Меня все это так мучает и оскорбляет, грязнит...
И через минуту, набрав воды в кувшин, добавила уже спокойно:
- А если объективно разобраться, то как раз наоборот...
- Что наоборот?
- Ничего. Мелодрама под названием «Кто кого грязнит»...
Тао поднялась.
- Знаешь, она мне нравится.
Сказала это тоном женщины, которая решила купить платье, несмотря на невероятно высокую цену.
- Правда? Это меня очень, очень радует.
- А меня ничуть. Только лишнее осложнение.
- А не сами ли мы создаем себе эти осложнения? Вспомни, мы считали, что совершенно свободны. Но это не так. Привычные представления, понятия, суждения проникают повсюду, как космические лучи, и даже в тайге ни один человек не остается полностью самим собой. Посмотри на Багорного, на Леха, Ивана... Я сегодня наблюдал за ними. Все они только наполовину воспринимают все своим умом и согласно своей натуре, а второй половиной своего «я» крепко увязли в наследии предков. И с нами то же самое. Ведь, здраво рассуждая, из-за чего так терзаться? Разве это такое уж преступление или извращение иметь двух жен?
- Ну да, ислам, буддизм и разные другие религии. Не менее половины человечества признает многоженство.
- А вторая половина, цивилизованная, не признает его, но... практикует. Так кто же вправе осуждать нас? Кто живет в этой - смешно сказать - примерной моногамии? Таких у нас можно по пальцам перечесть. А уж после этой войны, на которой перебьют столько мужчин, многоженство наверняка будет узаконено. Этого женщины потребуют. Встанет вопрос о их правах, о детях.
- Меня мало интересует, что будет с другими людьми после войны. Дело идет о нас троих - обо мне, тебе и Ашихэ.
- Что ж, при первой возможности, когда нам с Ашихэ удастся поговорить с глазу на глаз, я ей все скажу. Объясню, думаю, что она поймет.
- До чего ты наивен! Ну хорошо, Ашихэ поймет, погорюет и в конце концов согласится. Согласится из жалости ко мне, из любви к тебе. Но что же дальше? Как ты себе это представляешь? Допустим, дом готов. Вам с ней отведут комнату, и вы наконец останетесь вдвоем. А ты понимаешь, Витек, что я в своей клетушке все пальцы себе изгрызу, переживая эту вашу брачную ночь? Нет, помолчи, додумаем все до конца. Проходит день, другой - и ты приходишь ко мне. Я тебя принимаю и ревниво осматриваю - нет ли где синяка от поцелуев Ашихэ...
- Перестань! Так мы ни к чему не придем.
- А твоим путем - тем более.
- Так что же ты предлагаешь? Жить втроем?
- Разумеется, втроем. А можно и отдельно, не в этом дело. Что я знаю о любви? Подглядывала в замочную скважину, а потом отдалась тому докторишке... Порой мне кажется, что любовь могла бы стать для нас просто утехой или наркотиком, и тогда не было бы этих одиноких мук бешеной ревности, которая бог знает как разнуздывает фантазию. В конце концов, можно себя переломить, привыкнуть - вот как можно привыкнуть ходить голой... Но потом я говорю себе: нет, это плохо кончилось бы. Любовь стала бы уже ненастоящей, так только - для здоровья или дозволенного развлечения... Мне не стыдно стать голой рядом с Ашихэ - я не хуже ее. Но душу обнажить? Ох, Витек! У меня есть ласки и слова, выношенные в сердце только для тебя, я эти нежные слова шепчу по ночам тысячу раз, снова и снова - и только для тебя одного.
- Теперь я уже и вовсе не понимаю, Таоська, чего ты хочешь. Мы с тобой как в чаду ходим, как я тогда, после видений в гроте. Ну скажи сама, что делать?
- Я думала, что все зависит от Ашихэ. Нет, теперь вижу- и от меня и от нее. Обе мы одинаково должны решать.
- А я?
- Ты? - удивилась Тао, и в глазах ее мелькнуло что-то похожее на презрение, злое и горькое презрение.- Что тебе решать? Ты ведь уже сказал, что... можешь. А мы с Ашихэ пойдем на это, только если полюбим друг друга больше, чем сейчас, больше, чем родные сестры. Если сблизимся с ней так, как только могут быть близки две женщины, и если эта близость будет нам так же нужна, как ты. Веришь ты в это? Я не очень. Но чувствую, что иначе никакая жизнь втроем для нас невозможна. Тут все зависит от чувств, от каких-то бессознательных ощущений. А ты хотел все умом понять. Как будто ум тут что-нибудь значит! Нет, нет, не говори ничего Ашихэ. Я сама с ней поговорю.
- Когда же?
- При первой возможности. Наверно, когда кончится стройка.
Работали без передышки. С рассвета до поздней ночи. Спали мало, зато питались хорошо. У них имелся запас привезенной муки, круп, бобов, козье молоко и мясо - замороженная оленина. А Лиза была стряпуха несравненная.
После второго ужина все ложились вповалку, не сняв даже полушубков, на тростниковые циновки и засыпали под одеялами - теперь у каждого было уже свое одеяло.
Однажды ночью Виктор, повернувшись на другой бок, ощутил на шее чьи-то губы. Еще в полусне обнял ту, что его целовала, и шепнул: «Циньайды!»
- Ты ошибся. Ашихэ с другой стороны...
Слова эти хлестнули Виктора, как пощечина. Он окончательно проснулся и долго лежал в темноте, борясь со своей раздвоенной любовной тоской, с любовью, у которой было два лица, а взгляд один, и такой скорбный, что, казалось, никогда он иным не будет.
Уже отшумели декабрьские вьюги, и землю покрыла ослепительно белая пороша. Только к этому времени строители управились с работой. Вырос дом - не какая-нибудь фанза или другое лесное жилье, а настоящий, большой дом, размером тридцать метров на шесть, остекленный, с гладко оструганным полом и всеми удобствами. Такого дома не было нигде на сто километров вокруг.
- Кто знает, что за этим последует и чего мы только не сотворим! - разглагольствовал Коропка. Все стояли тесной группой, глядя на дело рук своих.- Быть может, мы даже когда-нибудь войдем в историю.
- А ты брыкался изо всех сил, помнишь? Открещивался от нашей затеи.
- Так и рождается эпос. Из крайней необходимости, на грани жизни и смерти!
Один Алсуфьев не разделял общей гордости и радости. Ни-что не могло вывести его из апатии, отвлечь мысли от разбитых надежд и планов.
В обширном и теплом новом доме можно было наконец зажить по-человечески и не бояться, что их здесь отыщут. Ничей глаз не мог увидеть их ни снизу, если бы кто вышел из тайги, ни с Седловины, ни даже с самолета, хотя бы он кружил низко, ниже горных вершин. Уже два раза им довелось видеть самолет-разведчик над лесным морем, а он не заметил их. Ниоткуда не видно было ни их постройки, ни дыма. И только если взобраться по высеченным в камне ступеням на лесистую гору, можно было увидеть вход в пещеру и дом внутри - собственно, только его бревенчатый фасад, два окна и дверь.
Первая комната служила кухней, столовой, местом работы и отдыха для всех обитателей дома. Она была и самая светлая и уютная. Здесь всегда пылал огонь под чугунной плитой (в какой фанзе увидишь такую плиту?) и под вмазанным в кан котелком, а рядом оставалось пустое пока углубление для большого котла, который предстояло еще добыть. У стены стоял Лизин «станок» - кухонный стол, а посреди комнаты - длинный обеденный стол, скамья и две табуретки - все это соорудили главным образом Виктор и Швыркин. Впервые пригодилось Виктору в тайге то, чему учили в школе. Работа в мастерской два часа в неделю в течение четырех лет научила его строгать, пилить и сколачивать доски разными способами.
Через весь дом проходил узкий коридорчик. Налево от него были расположены спаленки. В первой - для Ашихэ и Виктора - было довольно светло, так как рядом, в кухне, высоко наверху во всю длину стены прорублено было окно. В следующей комнатке, у Лизы и Леха, было темновато, а в спальне Тао царил уже густой полумрак. Дальше свет и вовсе не доходил. В комнатах Багорного, Алсуфьева и Люй Циня и там, где помещались
Швыркин и три зверолова, было уже совсем темно, так что, отправляясь туда ночевать, брали с собой коптилку. Это было единственное большое неудобство дома в пещере.
Параллельно коридору, вдоль всей стены дома, тянулся кан. Он был пониже стола и шириной в метр двадцать сантиметров. Кан обогревал помещение, служил всем лежанкой для сна и проходил в последнюю просторную комнату, пока пустую, оставленную на случай, если появятся новые жильцы. Кончался кан за пристройкой, разделенной перегородкой на склад и хлевик для коз.
Внутри еще требовалась большая отделка, но уже можно было из кухни, где прежде все ночевали, вселяться каждому в свою комнату.
Начали выносить сор, стружку, камни, соскребать с полов грязь и глину. Лиза устроила генеральную стирку. Когда она стала раздавать всем чистое белье, Коропка вдруг встрепенулся:
- Ах боже мой, Витек, как мудр наш польский язык! Знаешь ли ты, что в старые времена в Польше подштанники назывались «последыши»? Потому что они и в самом деле последние на теле.
Виктор взял в руки эти белоснежные «последыши», представлявшие такой резкий контраст с его грязными лапами, и ощутил зуд во всем теле, от подмышек до немытых ног. Другие тоже в той или иной степени испытывали это ощущение. Все были убийственно грязны.
Сразу после обеда началось мытье. Грели воду в котелке и горшках. Женщины мылись в комнатах, мужчины в кухне устроили настоящую баню. Дом был полон пара, запаха мыла и суеты, как перед большим праздником.
Ашихэ стояла у себя в комнате в одной рубахе, погрузив ноги в горячую воду. Ей не хотелось выходить из плетеной корзины, заменявшей лохань. Перед ней на стене висел кусок оконного стекла, оправленный в кожу, он заменял зеркало. Ашихэ расчесывала волосы, напевая песенку, мотив которой сегодня с утра звучал у нее в памяти. Извечная деревенская песня о парне и девушке, простая, но пленительная, с припевом: «птицы летят на юг, а люди - к счастью».
В комнату заглянула Тао.
- Можно?
- Да, да, входи, дорогая, зачем спрашиваешь?
Тао, войдя, придержала дверь рукой, словно хотела закрыть ее на засов, и осмотрелась. В клетушке было очень чисто, тепло, по-семейному уютно. Кан застлан одеялом, из-под которого виднелся край белой простыни, наброшенной на шкуры. На стене - ружье Виктора, его сумка и «лимонка> японская граната. (С маузером Виктор никогда не расставался, носил его в починенной наконец деревянной кобуре.) Вместо цветов - повсюду сосновые
ветки. Эта зелень и запах хвои напоминали о сочельнике.
- Старшая сестра, я не раз собиралась поговорить с тобой...
- Вот и хорошо. Теперь у нас есть время.
Ашихэ выскочила из лохани, вытерла ноги о циновку и, поджав их, села на кан. Сорочка соскользнула со смуглого плеча, обнажив сформировавшуюся уже грудь. Только эта грудь мешала принять Ашихэ за девочку.
- Хорошо, что ты зашла. Смотри, разве здесь не чудесно?
- Да, чудесно.
- У меня такое чувство, словно только сегодня наша свадьба...
- Да, я слышала, как ты поёшь.
- Мне вспомнилась одна песенка. Я певала ее в те времена, когда мы, Вэй-ту и я, познакомились и плыли за гусями. Он мне тогда сразу понравился больше всех, кого я встречала. Но меня занимали дела поважнее, и притом я была женой Третьего Ю- только не всамделишной, конечно.
- Знаю. Ты говорила.
- Мы с Третьим Ю собирались на другой день идти в Эму продавать шкуры и мясо тигров. Вэй-ту непременно хотел ехать с нами. Хорошо, сказала я, но после этого ты не должен со мной больше видеться, Вэй-ту, не приходи никогда в Фанзу над порогами. У меня уже тогда было предчувствие... Однако мне и в голову не приходило, что он будет моим мужем. А теперь - этот дом! И я, вот видишь, забыла о тех старых делах, хлопочу тут, как всякая женщина, украшаю комнату, только и думаю, что бы повесить на стену и не слишком ли тут темно будет для малыша...
- Для кого? О чем ты говоришь, не пойму.
- Ах, да, ты ведь еще не знаешь! Мы с Вэй-ту решили пока никому не говорить. Ты первая узнала... У нас будет ребенок. Не веришь? Правда, правда! Я уже его чувствую... Вот сама послушай.
Она взяла руку Тао и сунула ее к себе под сорочку, пониже сердца.
- Слышишь?
- Нет.
Ашихэ притихла, вслушиваясь в то, что происходило у нее внутри.
- Верно, сейчас и я ничего не слышу. Маленький застеснялся, должно быть. Как бы я хотела знать, кто это будет, мальчик или девочка! Вэй-ту хочет дочку - ну, не странно ли?
- Странно.
- Что с тобой, Тао? Ты так побледнела. Нездоровится?
- Да, мне что-то нехорошо. Переутомилась. Все это было мне не по силам.
Тао встала. Зачем ей сидеть тут на краешке теплого чужого кана, как бедной родственнице?
- Но ты же хотела о чем-то со мной поговорить?
- Я? - удивилась Тао, неподвижно глядя в счастливое, просветленное лицо Ашихэ.- Не помню. Зашла я, собственно, за гребнем. Одолжишь его мне?
- Конечно. Он там на полочке, справа. Прими его от меня в подарок.
- Нет, я его верну. Непременно верну.
- Иди, приляг, Тао, раз ты себя плохо чувствуешь. Теперь можно себе это позволить. Спешить некуда.
- Ты права, некуда. Покойной ночи!
Скоро пришел Виктор, розовый, чисто вымытый. От него валил пар, а волосы заиндевели, так как после бани он еще вывалялся в снегу.
Остановившись на пороге, он даже глаза зажмурил, словно от яркого света, таким чистым и теплым, человечески уютным казалось это новое жилье после дней странствий и ночей под звездным или облачным небом. А запах хвои навевал ему дорогие воспоминания об отцовском доме.
- Ты нарочно принесла эти ветки? Знала, что через несколько дней рождество?
Ашихэ, съежившись, сидела на кане и смотрела на него тревожно, словно спрашивая о чем-то.
- Вэй-ту, я ничего не чувствую...
- Как это ничего?
- Он не отзывается. С утра я все время ясно чувствовала в себе два сердца, а теперь вдруг только одно, мое... Может, с маленьким что-то случилось?
- Ни с того ни с сего? Не может быть. Во-первых, еще слишком рано для каких-нибудь осложнений. Во-вторых, ты молода, здорова... и, наконец...
Утешая ее так, Виктор в первый раз по-настоящему подумал о ребенке. До этих пор он только знал, что ребенок когда-то там родится. Оказывается, что не «когда-то», что он уже сушествует. То тревожит, то радует их, властно входит в их жизнь новыми чувствами и ощущениями.
- Не с кем мне посоветоваться... Ни одной пожилой женщины. Я бы у нее спросила: когда ребенок отзовется, он уже потом все время дает знать о себе? Или, может, бывают перерывы, может, он дремлет иногда?
- Как я могу это знать, дорогая моя, как могу знать? Он сел у ее ног, целовал ее колени:
- А знаешь, Ашихэ, моя мать вспоминала, что с ней так же было, когда она ждала меня.
- В самом деле?
- Честное слово. По ее словам, я ужасно лягался, а потом по две недели и больше лежал смирнехонько.
- Так это, может, у нашего наследственное? А меня мучил страх, какая-то непонятная тревога... Наверно, потому, что я так долго ждала тебя.
Они нескоро уснули этой ночью.
Огонь в кухне давно погас, да и из окна наверху ни один луч света не проникал в темноту их комнаты. Было тихо, весь дом спал. Виктору показалось, что и Ашихэ сморил сон.
За перегородкой не слышно Лизы и Леха. Видно, спят и они. Виктор живо представил себе, как Коропка уткнулся под мышку к Лизе, выставив только острый носик, точно сурок из теплой норы. Только сумрачного лица Багорного никак невозможно было себе представить блаженно успокоенным. Багорный страдал бессонницей и по ночам лежал, глядя в одну точку своими ястребиными глазами. Что он за человек? Прометей? По-гречески имя это означает «вперед смотрящий»... Коропка говорил, что был еще Эпиметей, забытый всеми брат Прометея, смотревший назад, в уходящее прошлое...
Вот Швыркин - тот совсем другой человек. Он способен плакать от радости или отчаяния. У него бывают сны фантастически-красочные, и днем он еще помнит их и вновь переживает наяву. Ему снится родина, то светлая, то жестокая, снится его жена Нюра, «товарищ доктор», за которой он пошел в лагерь за Байкал. От своих они бежали, а к японцам не пристали и укрывались в глухой деревушке в низовьях Муданьцзяна; там он, Виктор, и встретился с ними. Позднее японцы их там схватили и после нескольких месяцев тюрьмы отправили с партией осужденных строить форт. Иван бежал, а Нюре не удалось. Она осталась в арестантском бараке на «Домни».
У каждого из обитателей дома были свои заботы, и ночи их были похожи на их жизнь. Виктор словно видел сейчас их всех. Алсуфьев спит на боку, скорчившись, и бормочет что-то бессвязное, а Люй Цинь лежит навзничь, сложив руки на груди, с видом человека, который обрел покой среди мирской суеты. Спит его сердце, вместилище радости, спят легкие, местопребывание печали, и бессмертный дух Гун, перешедший в него от отцов, уже только тоненькой нитью соединен с его смертной и чувственной душой, унаследованной от матери. В любое время может наступить момент, когда Творец Перемен решит, что делать с Люй Цинем. Быть может, он превратит его в мотылька, а может, в жабры рыбки или в дрозда, вроде Гу-эра, который дремлет сейчас на жердочке, спрятав клюв под крыло.
Виктор мысленно переходил от лежанки к лежанке, но над всем неизменно витал образ Тао. Она шла перед ним и так же, как он, наклонялась над каждой постелью. Он не смотрел на нее, боялся заглянуть ей в глаза, чтобы не увидеть в них тоску, и боль, и горький укор - ведь он, хоть и без вины, был виновником ее страданий. Это не могло длиться долго, они уже дошли до предела.
Воображение рисовало Виктору пещеру Видений, свет фонаря. Вот потревоженные тени сталагмитов заметались, как летучие мыши, и за ними открылась зеркальная гладь подземного озера. Он с кувшином в руках стоял на коленях у воды, такой прозрачной, хотя озеро было глубокое, и никому еще не удалось измерить, сколько саженей до дна. Окаменевшая глыба, похожая на зеленоватую раковину, нависла над водой в том месте, где стояла Тао. Голос Тао ломался от душевной муки, в нем звучала раздирающая жалоба:
<Витек, а ты понимаешь, что я пальцы себе изгрызу, воображая эту вашу ночь?»
Погруженный в свои думы, Виктор ощутил вдруг щекочущее прикосновение ресниц к своему плечу.
- Чего ты там глазами моргаешь, чернушка? Я думал, ты спишь.
- Я еще забыла тебе сказать, что приходила Тао.
- Вот как?
- Да. И мне кажется, что не просто так она зашла...
Ашихэ пересказала Виктору весь свой разговор с Тао.
А он, слушая ее, все еще видел перед собой Тао на самом краю озера и глыбу, повисшую над кристально прозрачной глубиной.
- ...пожелала мне доброй ночи и ушла. Может, у нее что-то на душе? Надо будет утром спросить.
- Ни о чем не расспрашивай, родная. Тао - человек прямой. Если ничего не сказала, значит, ей нечего было сказать.
И после паузы добавил:
- Надо уважать молчание. А гребень возьми. Подарки не навязывают.
Тихий плеск, разбежались круги на гладкой поверхности озера - и все. Она падает, падает, идет ко дну. Только голос трепещет болью во тьме, но и он сменится молчанием.
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 08.01.2010
|
| Просмотров: 2288
| Рейтинг: 5.0/2 |
|
