| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
40)Часть четвёртая
Глава последняя, в которой все начинается сначала (начало)
Через несколько дней предстояло идти к форту. Каким образом они, имея только сорок ружей, возьмут форт с многочисленным, хорошо вооруженным гарнизоном в бетонированных блиндажах - это знал один Багорный. Свой план он обещал открыть другим только на месте, накануне нападения, когда сойдутся вместе охотники обоих лесных сянов.
Между тем пришли Пэн и Ляо, сын Хуан Чжоу, арестованного в форте. И чтобы услышать принесенные ими вести, все собрались в большой комнате.
Ляо рассказал, что в форте опять начались работы, там заметны большая спешка и суета. Бетонировать перестали, блиндажи готовы и в них установлены пулеметы. Начали строить новое здание какой-то странной формы. Каково его назначение - непонятно. Арестанты работают с утра до ночи двумя партиями. Одна роет ров. Когда вода из реки хлынет туда и заполнит его, форт будет отрезан от тайги. Другая партия арестованных рубит лес. Видимо, это нужно для строительства или для расширения сектора обстрела. У арестантов вид ужасный.
Они, конечно, понимают, что конец их близок. Скоро они станут японцам ненужны и их расстреляют, так как им известен план форта... Японцы закладывают мины на подступах. Одна взорвалась, и на дереве в том месте висит голова козла. А на Высоком Коу стали появляться огни. Каждую ночь оттуда подают световые сигналы, но никто не умеет их читать.
- А какие они, эти сигналы? - спросила Ашихэ.
- Один долгий, потом два коротких и опять долгий.
- Это вызывают Седловину, это сигнал мне. Я должна вернуться на перевал, и как можно скорее.
- Да, надо торопиться,- подтвердил Ляо.- На «Домни» могут не выдержать. Вот Пэн вам расскажет, какая там беда случилась.
Должно быть, то, что случилось, совсем пришибло Пэна. Видно было, как трудно ему говорить.
Большинство присутствующих были ему незнакомы. Поэтому он обращался к Виктору.
- Старший брат, Ли больше нет в живых.
- Убили?
- Ли сама убила себя.
Он расстегнул воротник, и на шее стал виден ремешок из сыромятной кожи, какие обычно идут на упряжь.
- Вот этим... И я хотел сделать то же, но русская женщина сказала, что так сдаваться нельзя.
Швыркин знал эти два китайских слова «эго нэйжень»- русская женщина. Так китайцы называли его жену.
- Витя, о какой женщине он говорит? Может, о Нюре?
- Пэн,- промолвил Виктор.- Что мне тебе сказать? Сам знаешь... Мы росли вместе.
- Да. Вот я и пришел к тебе.
- Мы поклялись всю жизнь помогать друг другу.
- Старший брат, помоги мне умереть.
- Погоди, я ведь еще ничего не знаю... Возьми себя в руки и рассказывай спокойно.
- А разве я не спокоен?
Усталым, отсутствующим взглядом Пэн обвел окружающих, всех этих людей, кто хотел жить. Остановил глаза на Ашихэ, державшей у груди Малышку.
- У вас родился ребенок? И у нас с Ли тоже мог бы быть...
- Я слышал, что тебя и Ли схватили в Хайлине. И тебя отдали отцу, чтобы он сам тебя наказал.
- Это правда. Но отец меня не тронул. Погнал на работу и хотел в Праздник Лета женить на пятой дочери Тощего Шуня.
- А Ли отправили в барак арестованных?
- Ли копала с другими ров, потом работала на кухне. Ее приставили в помощницы к русской женщине, которая стряпает для солдат.
- Эту женщину Нюрой зовут?
- Да, Ню-эр. Она доктор.
- Витя,- снова встрепенулся Швыркин.- Да он же о Нюре говорит!
Пэн вгляделся в него:
- Это ее муж?
Виктор утвердительно кивнул, и Пэн поклонился Швыркину.
- Скажи ему, Вэй-ту, что жена у него хорошая, очень хорошая. Она жалела Ли.
Он подождал, пока Виктор перевел его слова, потом заговорил медленно, глядя теперь в глаза Швыркину, словно надеялся, что таким образом русский скорее поймет то, что касается только их двоих!
- Там есть еще две женщины, но те старые и некрасивые. Поэтому поручик дал только Ли и Ню-эр по куску душистого мыла и велел им каждый вечер мыться, чтобы они были как сладкий плод для холостых солдат. Так он сказал. И Ли после первой же ночи повесилась в хлеву моего отца. Я хотел сделать то же и в том самом месте, чтобы все видели, какой у меня отец, и чтобы дух мой вызвал его на суд Великого императора Тун-чжи. Почему ты не повторяешь ему мои слова?
- Сейчас,- буркнул Виктор.- Сначала доскажи.
- Да, я хотел так сделать, но Ню-эр показала мне свои руки и ноги, все в рубцах от веревок. Она сильная, им пришлось ее связать... Да, она меня уговорила. И я ушел, чтобы принести ей кое-что, она это всыплет в котел, сварит, и это будет их последний обед. Тогда и мы будем иметь право умереть.
- Витя, он говорит что-то о Нюре. Не мучай, переводи... Жива?
- Жива...- сказал Виктор и осекся. Сказать Ивану всю правду все равно что добить раненого. А как же не сказать ? .. В глазах Ашихэ Виктор читал ту же душевную борьбу.
- Молчать нельзя,- вмешался Багорный,- Ему следует это знать.
Виктор начал переводить сказанное Пэном. Смягчить правду, чтобы она казалась не такой жестокой, было невозможно. Каждое слово раздирало человеку нутро, как всаженный в него кол. Ашихэ, Мо Туань и другие китайцы, не понимавшие по-русски, читали все по лицу Ивана. Оно посерело, как пепел, каждая фраза ложилась на него судорогой агонии. Он несколько раз пошевелил губами, раньше чем смог заговорить.
- Сладкий плод?.. А когда это началось?
- Пэн говорит, что восемь дней назад.
- Восемь... ночей? Странно...
Все молчали, не понимая, что Иван хотел сказать этим и сознает ли он вообще, что говорит.
Пэн помолчал немного. Но, не дождавшись ответа, сказал настойчиво:
- Ню-эр притворяется укрощенной. Если я не вернусь в полнолуние, перед «хлебными дождями» , то она зарежет японца, который придет к ней за любовью, а потом убьет себя. Так она сказала! Ну что же, вы дадите нам какой-нибудь надежный яд?
Багорный пожал плечами.
- Яда у нас нет, но есть динамит. Тридцать килограммов динамита. Знаете, какая это сила?
Они догадывались. Гром ударит по форту, от него останутся только развалины, а в развалинах - оружие, боеприпасы, продовольствие, приготовленные для нужд крупной воинской части.
- Можно подложить его под казармы ночью, а то и днем, когда придут обедать. Лучше бы днем, когда арестованные уйдут на работу за фортом. А если ночью, то пришлось бы кому-нибудь перед взрывом вывести их всех из барака... Есть там безопасное место - например, глубокий котлован?
- Есть яма, вырытая для погреба в новом здании. Это в другом конце, далеко от казарм.
- А сможешь ты вернуться туда незамеченным? Пронесешь динамит?
- Я «Домни» знаю с детства, а форт... Да его сами японцы не знают так, как я! И пронести сумею - есть способ.
- Один пойдешь или с группой?
- Еще один человек мог бы пойти со мной. Но не больше.
- Ну, тогда все в порядке. У меня был другой план, но твой легче и надежнее. Уцелеют только часовые, а с ними управимся, когда пойдем в атаку сразу после взрыва. Единственная загвоздка вот в чем: ведь фанза твоего отца примыкает к казармам, не так ли? Отец погибнет.
- Лишние слова говоришь,- отрезал Пэн.- Ведь ты не пожертвуешь ради него ни арестованными, ни фортом.
- Нет. Ты знаешь, что его ждет, если он попадет к нам в руки.
- Так зачем спрашиваешь? Делайте свое, а я и Ли встретим его у Серебряной реки среди теней.
- Об У и толковать не стоит,- вмешалась Ашихэ.- А вот о жене Ивана надо подумать. Вэй-ту, объясни ему, как все складывается.
Швыркин слушал молча, в каком-то оцепенении,
- Все равно, так или иначе, сна себя убьет,- пробормотал он наконец.
- Но что ты думаешь о нашем плане?
- Чего вы от меня хотите? Чтобы я согласие дал? Что ж, согласен. Чем скорее, тем лучше... Но с Пэном пойду я.
- Послушай, Иван Филиппыч...
В первый раз Багорный так обращался к Швыркину - назвал его по имени-отчеству, как принято между русскими.
- Послушай, у вас мало шансов уцелеть. Но коли такая возможность будет, ты ею воспользуйся, не глупи! Если только захватим форт, я тебе гарантирую полную реабилитацию и возвращение на родину.
Иван ответил кислой усмешкой.
- Амнистия? - сказал он беззлобно, с трогательной грустью обреченного.- Она пришлась бы нам весьма кстати, полковник, в лагере и еще здесь, в Маньчжурии. А сейчас. Дай пол-литра спирта и спиши Швыркина в расход.
Ночь выдалась подходящая, полутемная. Луна, правда, взошла, но светила тускло, заслоненная тучами. Ее уже почти круглый диск напоминал, что наступает пора «дождя на посевы». И что русская женщина ждет. На вид смирившаяся, покорная похотливым желаниям врагов, она еще ждет полнолуния.
- Наши с Багорным уже, наверно, сейчас подходят к форту,- сказала Ашихэ.
Никто не отозвался. Виктор разматывал в потемках запутавшиеся веревки, а трое остальных сидели на корточках, как три хомяка на страже.
Из темной пропасти под ними эхо донесло едва слышное курлыканье журавлей. Оно летело над тайгой и подхватывалось то тут, то там, подобно крику «Слушай-ай!» стражи на башнях... Было уже за полночь.
- Конечно, сегодня уже не отзовутся. Попробуем завтра, как уговорились - до полуночи.
Было холодно и голо вокруг. Ни лечь, ни приготовить еду нельзя, даже напиться негде - воды поблизости не было. Хорошо знакомой, протоптанной Ашихэ тропкой они стали сходить вниз, в тайгу, чтобы остаток ночи провести у костра над рекой, где раньше стояла фанза Третьего Ю.
Уже слышен был шум водопада, когда Виктор сказал трем мужчинам, чтобы они заночевали здесь, а для Ашихэ у него есть на примете теплый уголок.
- Недалеко отсюда, на токовище, так что перед рассветом можно будет и тетеревов добыть.
Он солгал, что это недалеко,- хотел отделаться от товарищей и остаться наедине с Ашихэ. Тетеревиный ток - зелено-бурая лента мшар, окружавшая овраг,- находился в нескольких ли от водопада и того места, где стояла прежде Фанза над порогами. Ашихэ там не раз бывала, но всякий раз далеко обходила это место. И надо было знать его так, как Виктор, и иметь глаза барса, чтобы добраться туда в темноте. Виктор шел уверенно - сначала высоким берегом реки, блестевшей внизу, потом, отдаляясь от нее, все вперед и вперед в густом предрассветном мраке.
- А знаешь, этот ток отец мой открыл, И каждую весну приходил сюда.
- Знаю. И там ты убил своего первого тетерева.
- Да. Мне тогда было четырнадцать лет.
Они уже входили в чащу.
- Постой! - Виктор бросился с Волчком в одну сторону, в другую, ища звериную тропу. Наконец окликнул Ашихэ и повел ее за собой, раздвигая ветви, чтобы не задевали ее.
- Устала?
- Немножко. Отвыкла, видно. И грудь болит.
- Сейчас уложу тебя. Уже недалеко. Но ты смотри, шагай за мной по пятам.
Вышли наконец на открытое место. Под ногами чавкало болото. Иногда они проваливались в него по щиколотку. Ночь редела, за два-три шага уже все было видно. И вот над их головами раздалось негромкое кряхтенье, и тень птицы, как лист по ветру, пролетела на фоне посветлевшего неба.
- Скорее, вальдшнепы!
Они пошли быстрее. Их стегали кусты, в одежду впивались колючки, но почва под ногами становилась уже тверже. Где-то поблизости раздался сверху громкий шелест.
- Пойдем, пойдем, уже слетаются!
Ашихэ побежала за Виктором. Неожиданно впереди выросла какая-то темная бесформенная масса - не то холмик, не то стог. Виктор исчез во мраке и через минуту, как из-под земли, послышался его тихий голос:
- Давай руку. Это здесь...
Они уселись на краю какой-то ямы между деревьев. Здесь стоял звериный запах. Под ногами сухо шелестело.
- Можно прилечь?
- А понаблюдать не хочешь? Сейчас начнется. Такое зрелище стоит посмотреть.
Однако пока ничего не было видно. Небо на востоке уже светилось перламутром. Время от времени где-то наверху шумели крылья. А то вдруг справа или слева от ямы, в которой сидели Виктор и Ашихэ, раздавался шорох. Но и он скоро затих. Только вода плескалась о камни - совсем как у них в гроте. И там, где недавно маячила темная масса, уже можно было различить склон обрыва... Где-то очень близко раздалось шипение - казалось, большая змея подняла голову, бросила в разгоравшееся утро свое грозное «ш-ш-ш» и сердито умолкла.
- А может, они и не будут сегодня играть,- усомнилась Ашихэ.
Но Виктор закрыл ей рот ладонью:
- Тс-с, они как раз сейчас проверяют, не опасно ли...
Опять шипение... Еще и еще... Со всех сторон. В этих звуках и впрямь слышалось что-то вроде змеиной злости, но вместе с тем они походили на воркованье. Они раздавались все чаще и отчетливее, в них был страстный призыв, и наконец все слились в захлебывающееся бормотанье и полетели по мшарам нарастающими торжественными фанфарами.
Под легким ветром колыхались белесые волны тумана, низко стелясь над землей. Повеяло мятой и гарью. Завеса тумана стала подниматься, постепенно открывая серый еще пейзаж: ровную местность, слегка понижавшуюся к оврагу, березки, а кое-где низенькие кусты и прыгавших среди них птиц.
Одни прыгали тесной кучкой, шумно суетясь. Другие, стоя отдельно, подскакивали на месте или ходили плавно, как лодка по воде. Все черные с белой опушкой внизу, как будто в спущенных белых панталонах. Комичное и немного жуткое впечатление производило это сборище, хоровод какой-то таинственной мистерии. Словно крохотные духи лесные в петушином обличье плясали на своем весеннем шабаше, полубезумные от любовной страсти.
Восток уже розовел, и бледная зелень неба таяла под брызгами пурпура и бронзы, а тетерева все еще играли наперекор заре, играли под заливающим лес потоком света. На болотах так и бурлило. Оглушительный шум вскипал и бился волнами о края котловины. Виктор помнил, что отец очень похоже подражал крику косачей. Как будто хор ошалелых подростков во всю мочь горланил по-польски: «Парень-у-парня-топор-украл».
Но как только засверкал над тайгой краешек огненного шара, гомон утих, и лишь эхо еще звенело вдали. Сразу наступила такая тишь, что Ашихэ даже вздрогнула и глазами спросила у Виктора, что случилось. А он, улыбаясь так радостно, как будто это он устроил ей неожиданное развлечение, сложил ладони вместе и поднял их кверху, объясняя этим, что птицы молятся.
Все косачи замерли на месте. Испугались или что-то их поразило? Вытягивая шеи, они, как завороженные, смотрели на восходящее солнце или, свесив головы, действительно как будто молились... Два только что дрались - и вдруг остановились рядом, задумались. Они были так близко - шагах в двадцати,-
что ясно видны были выпуклости над глазами - точь-в-точь нашлепки из красного бархата. Пышные черные лирообразные хвосты подбиты мягким белым пухом. Темно-синие перья на шее отливают металлическим блеском. Настоящие рыцари на турнире!
Вдруг среди токовища высокими трелями поднялся птичий крик. На него откликнулись другие, все зашумело, взвилось, и косачи с места в карьер ринулись в бой.
Те двое, что были ближе всего к яме, взъерошили перья, бородавки над глазами у них налились кровью. Ударяя о землю крыльями, они на хвостах подъехали друг к другу, сшиблись выпяченной грудью и, отскочив, разинув клювы, словно мерили друг друга глазами,- ага, ты вот как! Ну-ка, попробуй, подступись!.. Опять налетели, клюнули яростно один другого и отскочили.
Волчок, карауливший на краю ямы, жадно облизнулся и глянул на Виктора. Соблазн был действительно велик: двух таких птиц уложить одним выстрелом, и будет четыре килограмма мяса, хватит и для людей и для собак... Виктор поднял ружье и стал осторожно просовывать его между свежими листьями орешника. Но рука Ашихэ прижала дуло к земле.
Ашихэ не хотела мяса, добытого таким путем. «Не надо!»- молили ее глаза. Ей было жаль красивых, опьяненных весной птиц и, быть может, хотелось сберечь что-то, пережитое в это утро.
- Ну, не хочешь, так поохотимся в другой раз,- сказал Виктор. Ему передалось настроение Ашихэ.
Он встал. Тетерева вспорхнули - но только те, что были ближе, и, усевшись поодаль, продолжали токовать.
- Отец случайно открыл эту низинку и полюбил ее.
- Смотри, здесь кто-то лежал.
- Наверно, козел. Подходящее местечко. Позади скала, а перед глазами все как на ладони.
- Я хотела бы лечь.
- Так ложись. Нам надо выспаться.
Ашихэ с трудом улеглась на траву, примятую телом косули. Потрогала набухшие груди:
- Болят! Должно быть, нельзя так сразу отнимать ребенка от груди. Как бы не было воспаления...
- А не попробовать ли мне вместо Мартуси?..
- Ах, Вэй-ту, если ты не брезгаешь...
- Глупая! Ложись поудобнее. Ведь для меня твое тело все равно что мое...
Соски были уже не холодные, как тогда, когда он целовал их, а потрескавшиеся, воспаленные. Он бережно приник к ним губами. Выплевывал теплое, сладковатое молоко и снова сосал, как высасывают яд из опасной раны.
Ашихэ запустила пальцы в его волосы, но скоро высвободила их и положила руку ему на лоб. Он ощутил легкое благодарное поглаживание. Означало ли это, что ей уже легче, или она просит еще немного..
- Достаточно?
- Да, любимый. Теперь лягу с тобой.
Она расстегнула воротник его ватника и, по своей привычке, нащупав ямку между шеей и ключицей, уткнулась в нее губами и носом. Виктор привлек ее к себе. «Спи, Чернушка». Он обнимал Ашихэ все с тем же, но всегда новым чувством горячей нежности и полноты счастья.
Ему долго не спалось. Не давало уснуть влечение к Ашихэ, бессильно лежавшей в его объятиях, и яростное бормотанье тетеревов, и манящие призывы их подруг в траве. А когда его наконец усыпил этот хор, глухой и страстный, он во сне увидел отца. Отец сидел, сгорбившись, на срубленном дереве, держа ружье между колен,- таким Виктор запомнил его в последний раз на охоте. Но у отца было лицо Третьего Ю, некрасивое, старое, изрезанное морщинами, и он плотоядно смотрел на голую Ашихэ. А она, только что выскочив из озера, слепила глаза своей наготой и словно звала его, Виктора, бежать за ней по лугу. Но как тут побежишь, когда отец смотрит?..
Он проснулся, весь горя от желания и стыда. Сквозь нависшие ветви орешника жаркое солнце смотрело ему в лицо. Было тихо, только все так же монотонно журчала вода. Ашихэ осторожно выскользнула из объятий Виктора. Подползла к отверстию ямы и, сев на ее краю, оглянулась на мужа - спит ли? Потрогала груди. Видно, они уже не болели или болели меньше. Потом она сбросила куртку и принялась снимать штаны.
Волчок, сидевший тут же с постным видом, подозрительно шевельнул ухом. Он не любил, когда Ашихэ раздевалась. В такие минуты его всегда нетерпеливо прогоняли. И теперь он на всякий случай отодвинулся, поджав хвост. Ашихэ погрозила ему пальцем, угадывая его мысли. Ее полуоткрытые губы улыбались как-то смущенно. Вероятно, подставляя солнцу лицо и плечи, она всей кожей еще ощущала ласки Виктора, жар тех минут, когда удивленные глаза Волчка становились ей нестерпимы.
А Виктор наблюдал за ней из-под полуопущенных век. На фоне неба и гор Ашихэ казалась еще миниатюрнее. Зрелость расцветшей женственности сочеталась в ней с прелестью и грацией белки или серны. Вот какова его Ашихэ, его любовь, ради которой он пришел сюда в тайгу. Она естественна, как все вокруг, и так же неповторима. Он не мог себе представить этих мест без Ашихэ и своей жизни без нее.
Она опять глянула в его сторону - кажется, досадовала, что он еще спит. Потом выскочила из ямы и куда-то скрылась.
Виктор приподнялся, чтобы увидеть, куда она пошла.
- Подожди! - крикнул он ей вслед.- Вместе выкупаемся.
И торопливо стал раздеваться.
Босые ноги холодила росистая трава, хотя в этом защищенном от ветра уголке между лесом и оврагом было жарко, как в июне. С последнего каменного порога вода падала на скалу, выдолбленную ею в форме чаши, переливалась через нее и текла дальше через мшары, местами заболачиваясь, местами образуя маленькие озера.
В каменной чаше было неглубоко, вода доходила только до колен, но постоянно бурлила под напором падающей сверху струи. Станешь под этим «душем» и как в кипяток попал. А потом, когда смотришь вокруг сквозь капли на ресницах, все- небо, солнце и собственное тело - кажется, мерцает радужным блеском. Дрожь бежит по спине от ледяных струй, от предвкушения уже почти забытого наслаждения. Мысль о том, что наступит через минуту, светилась в глазах, звучала в смехе Виктора и Ашихэ. Так долго беременность Ашихэ и ребенок разлучали их. И сейчас они сызнова испыгывали то же смущение и неловкость, что в первую ночь в Фанзе над порогами, и ту же ненасытную радость близости.
Волчок искоса наблюдал, как они после купанья, взявшись за руки, прыгают, чтобы согреться. А когда Ашихэ скользнула в объятия Виктора, пес решил, что больше смотреть не стоит. И, тявкнув, поплелся в кусты. Он уже знал, что за этим последует окрик: «Убирайся, песик, не подглядывай!» И самолюбие не позволяло ему оставаться здесь.
В яме уже выветрился запах козла. Земля благоухала весной и Ашихэ. Ашихэ опять могла любить всей полнотой страсти. Ее пора, которой всегда ожидали они оба, пришла как ся-цзи, как лето, как теплый, живительный маньчжурский дождь, который иногда играет всеми красками радуги и цветочной пыльцы.
- ...ну почему, Вэй-ту?
- Не знаю, любимая.
- Ведь я же тебя всегда люблю, а редко чувствую то, что сейчас.
- Может, это закон природы. Вот ты видала петухов? А куры спокойнее. Покудахтают и только. Или возьми оленей и олених. Я раз подстрелил оленя, а он с перебитой ногой все еще тащился за своими оленихами и ревел, хотя все они убежали... Все, кроме одной.
- Эта его любила по-настоящему.
- Но и она убежала, как только я подошел ближе. Нет, самцы всегда любят сильнее.
- А у людей наоборот. Есть женщины, которые каждый раз переживают ся-цзи...
- Возможно.
- Ну, откуда тебе это знать... А тебе обидно, что я не такая?
- Обидно? Не обижаемся же мы на то, что лето слишком коротко и бывает раз в году, что цаоэр поет только на закате... Просто, когда ты не можешь - как ты это называешь - «сосредоточиться» и переживать это по-своему, очень сильно, до слез, тогда и я не испытываю полного наслаждения. Всегда остается после этого какое-то чувство стыда или унижения - как будто мне дают подачку. Зато когда бывает такой день, как сегодня...
- Тогда ты забываешь свою обиду и потом тоскуешь по новому ся-цзи?
- Ну зачем я тебе буду объяснять, моя «Триданя»? Ты знаешь меня лучше, чем родная мать.
- И ты никогда не желал другой женщины? Ну вот, например, Тао. Она красивая, образованная, к тому же белая и твоя старая знакомая... Тебе никогда не хотелось жить с Тао?
- Хотелось.
- Хо-те-лось?!
- Послушай, Ашихэ... Раз мы уж заговорили о ней... я должен тебе сказать одну вещь. Меня это все время мучает...
Он рассказал, какие странные отношения были у него с Тао и почему Тао уехала.
- Да, конечно, так и должно было быть.
- Ты знала?
- Нет. Но это должно было случиться.
- Да ничего же не было!
- Ах, то, что вы не спали вместе, неважно. Но...
Ашихэ стала одеваться, немного пригибаясь, словно хотела укрыть свою наготу от чьих-то чужих глаз.
- Значит, ты был согласен на это. Дело было только за мной... И если бы я согласилась... принять... ту, другую...
- Прости, но я не мог скрыть это от тебя.
- Ох, я понимаю и должна быть тебе благодарна... Но... мне стало холодно, Вэй-ту. Пойдем. Мы обо всем тут забыли, а нас ждут.
Остальные трое из «заслона» (как называл их группу Виктор) - Мо Туань, Су и Чэн - ожидали у костра и варили уху. Они ни словом не отозвались на приветствие, не спросили, почему Виктор и Ашихэ так поздно вернулись и вместо обещанных тетерок принесли только в шапках яйца фазанов.
- Смотрите, как много нашел Волчок,- быстро сказала Ашихэ.- Здесь полно гнезд, птицы несутся как никогда, сидят по две и по три в одном гнезде. Видно, лето будет раннее и сырое...
Охотники все молчали. Никто и не шелохнулся. Виктору было безразлично, что о них думают эти три сосредоточенно молчащих хомяка. Но Ашихэ смутилась. Она говорила себе, что товарищи во главе с Багорным сейчас стоят под фортом или, быть может, уже сражаются, а она забылась, ушла в свою любовь. Это почти дезертирство...
В отношениях с товарищами оставалась та же сдержанность и холодок, пока ужинали, потом собирали в лесу хворост и носили его на перевал. Когда в безоблачном близком небе загорелись первые звезды, все занялись тем же, чем вчера. На этот раз едва только они послали первый сигнал, с Высокого Коу пришел ответ - там заблистал огонь долгий, волнующий, как чей-то крик в темноте. Все замерли. Свет на Коу раздвоился, и оба огонька заплясали, замигали по очереди, затем снова слились в один призывный сигнал.
- Заслон направо! Три левых один за другим! - скомандовала Ашихэ.
Она одна разбиралась в этих сигналах и знала, как надо на них отвечать. Остальные беспрекословно выполняли ее распоряжения. Ее голос и жесты убеждали их, что свершается нечто очень важное.
- Там стоит Среброголовый,- сказала она наконец, указывая на медленно угасавшие вдали огни.
- Среброголовый? - с удивлением переспросил Виктор, а Мо Туань сделал шаг вперед, словно надеялся разглядеть своего командира на вершине Коу:
- Я знал, что он вернется. Что же он сказал тебе?
- Сказал, чтобы мы были здесь завтра. Он пойдет в это же время.
- Не придет Среброголовый,- неожиданно для всех сказал Виктор.
И повторил еще настойчивее, словно нанося удар их радости и надежде:
- Серебряной Головы давно нет!
- Но я не могла ошибиться, это был он! Только Среброголовый знает этот сигнал.
- Значит, это ловушка! Сигнал могли как-то перехватить. И воспользоваться тем, что вам еще ничего не известно.
- О чем ты говоришь? Что нам неизвестно?
- То, что Среброголового судили как агента... Постойте, дайте же договорить! Да, он был приговорен к смерти как отступник и японский агент.
- Вэй-ту,- в голосе Ашихэ жалоба мешалась с негодованием.- Так нельзя!
- Это мерзкие слова,- возмутился и Мо Туань.- Какие у тебя доказательства?
- Доказательства? Спроси у Багорного.
Виктора мало интересовало, как перенесут это три охотника. Он видел только изменившееся лицо Ашихэ, по которому скользили отблески огня, и обращался к ней.
- Я не раз хотел сказать, да жалел тебя... Но эти сигналы сегодня... Видимо, готовится какая-то мистификация, хитрость, которая может нам стоить жизни. Так что...
И он рассказал им то, что выболтал в бреду Багорный.
Но они не хотели верить.
- Да ведь Среброголовый оборонял Шитоухэцзы, дрался под Шуаньбао! И, наконец, кто спас жизнь Багорному? Кто доставил через границу его донесение об оружии Танака?
- Вот тут и задумаешься: как ему это удалось? Какие-то мистические фокусы с духами, потом якобы поиски сокровищ Дикого Барона... Подозрительная история. А прежде он был хунхузом. Сидел в японской тюрьме. И убежал оттуда. Убежал, заметьте, за несколько часов перед казнью, как в сказке... Да, да, все можно истолковать и так и этак. Достаточно, чтобы была хоть тень видимости, хоть какой-нибудь свидетель. А Багорный как раз в то время вернулся из Китая. Наверно, он отказывался подписать, но в конце концов подписал.
- Вэй-ту, да ты в уме? Чтобы Багорный такую клевету подписал, донос на Среброголового, на товарища?
- Для вас тут товарищ - это друг, это священно. А там- попросту рядовой.
Все смотрели на Виктора, как ошеломленные страшной сказкой дети.
- Этого быть не может,- неуверенно начал Мо Туань. И тут же ухватился за пришедшую ему спасительную мысль: - Так он же все это говорил в бреду? А в бреду мало ли какую ерунду плетешь.
- Допустим. Но почему, когда я позднее повторил ему его же слова, он запретил мне говорить о Среброголовом? Даже пригрозил... Нет, не будем тратить слов понапрасну. Говорю вам Среброголовый погиб. И сигнал этот - ловушка. Вместо Серебряной Головы придут завтра японцы и возьмут нас голыми руками. Нельзя нам ждать, вернемся в отряд.
- А можем ли мы уйти ни с чем, не проверив этого?
- Это только твои догадки, ничего ты не знаешь наверное.
Они были в смятении: если остаться на перевале, можно действительно попасть в руки японцев. А уйти - значит поверить в измену и смерть Среброголового и принести товарищам накануне боя эту ужасную весть.
- Я не пойду,- тихо промолвила Ашихэ.
- Одумайся! Смерти ищешь? У нас ребенок.
- Не пойду,- повторила она.- Все это ложь. Завтра придет Среброголовый, и ты сам в этом убедишься. А если нет... Вэй-ту, я не могу, как ты, жить, зная это.
Настаивать было бесполезно. Виктор знал Ашихэ: она не уступит.
- Ну что ж, я с тобой останусь. А вы возвращайтесь в отряд.
- Как мы объясним это товарищам?
- Сообщите Багорному, что Среброголовый объявился в наших местах. Увидите, что он на это ответит. И еще скажите, что я считаю эти сигналы хитростью японцев, которой следует воспользоваться. Когда японцы перейдут на другой берег Муданьцзяна, можно отрезать им путь со стороны Польской могилы и всех перестрелять в ущелье.
Китайцы переглянулись. Чэн кивнул головой, а Мо Туань ответил за всех, что, пожалуй, так будет лучше всего. Они пойдут и успеют вернуться сюда завтра к вечеру, да не одни, а с пополнением. А там - либо встретят Среброголового, либо, идя за японцами до самого перевала, ударят на них с тыла.
- Конечно, если Багорный это разрешит,- вставил Виктор, посмеиваясь.- Мне что-то кажется, что он предпочтет, чтобы мы погибли геройской смертью. Перевал Ашихэ! Это звучит так трогательно, это войдет в историю и будет поднимать дух борцов...
- Перестань,- остановила его Ашихэ.- Насмешка - плохой советчик... Давайте погасим огонь.
Когда они сошли вниз, Чэн на прощанье спросил, не нужно ли им чего. У него еще есть немного бататов, так не оставить ли им?
- Спасибо, бататы у нас тоже есть. А вот патроны пригодились бы,- сказал Виктор.- У меня их достаточно, но Ашихэ может не хватить.
Охотники оставили им из своих запасов тридцать патронов для автомата Ашихэ и после невеселого прощанья двинулись к реке, чтобы по кладке над водопадом перейти на другой берег. А Виктор и Ашихэ пошли вчерашней дорогой - в сторону тетеревиного тока. Они считали, что безопаснее будет ночевать подальше от перевала.
Пробираясь по лесу в темноте, они услышали над собой какое-то движение. Это куница гналась за белками. «Если не догонит, то мы завтра останемся живы»,- загадал мысленно Виктор. Одна белка, спасаясь, слетела на землю. Доброе предзнаменование! Но вторая? Вторая все еще отчаянно мечется на одном месте между ветвей. Еще раз пискнула - и словно ее по горлу полоснули, замолкла. Тишина. Только куница, очевидно терзая добычу, время от времени негромко повизгивает...
Виктор дотронулся до руки Ашихэ. Рука ее дрожала. И ему самому передалась эта дрожь. Словно одна кровь, одни мысли были у них с Ашихэ. Виктора мгновенно осенило: Ашихэ тоже загадала что-то минуту назад. И это была не догадка, а уверенность.
- Моя «Триданя»...О чём ты думала?
Голос Ашихэ с трудом пробился сквозь мрак, как сквозь черную пряжу:
- Видно, ты прав... Он не придет.
В первую минуту Виктор не мог поверить, что она плачет. Дикая мысль! Ашихэ - и слезы? Однако сомнений быть не могло. Он наклонился и, коснувшись губами щеки Ашихэ, ощутил на этой щеке теплые солоноватые капли.
- Не думай об этом, родная. Придет, не придет... В нашей шу-хай только двое никогда друг другу не изменят: ты и я.
И, почувствовав у ног теплоту собачьего тела, добавил:
- А еще Волчок...
- И Малышка,- подсказала Ашихэ, невольно улыбнувшись сквозь слезы.
- Разумеется, и Малышка. Выходит, нас четверо.- Он вспомнил старое шутливое прозвище, смешное, но звучное:- Четверо славных Тартаренов. Не пропадем. А про завтрашнее не стоит думать. Хотят нас поймать - ну и что же? Мы ведь об этом знаем, значит, ничего у них не выйдет.
- Ты ошибаешься, Вэй-ту: не это меня страшит.
- В самом деле? - спросил Виктор с сожалением, потому что Ашихэ уже выпрямилась в его объятиях, преодолев минутную слабость. Она не казалась больше ни хрупкой, ни беспомощной. Рассеивались чары той маленькой «Триданя», которую он полюбил первой любовью, ведь это они были началом его позднейших чувств и желаний.
- Как можно жить, когда тебе глаза выкололи? Или продали тебя в рабство, на позор? Знаешь, я сейчас загадала: если куница схватит белку, значит то, что ты говорил, правда. И страшно мне стало... Неужели товарища можно покинуть во имя стратегии, ради...
Он не дослышал, ради чего еще. Ашихэ говорила шепотом, словно про себя, шагая уже впереди него по звериной тропе, такой узкой, что приходилось идти гуськом.
Когда переходили болото, услышали сердитый голос старого козла. Он имел основания злиться. Вчера они заняли его убежище, теплую и безопасную яму под скалой. Он, должно быть, к вечеру туда вернулся, но, почуяв человеческий запах, ушел спать на болото. А они и тут его беспокоят! И он гневно блеял на них, из укрытия слышалась хриплая старческая жалоба.
- Ишь бесится! Как будто смерть свою отпугнуть хочет.
- Они про смерть ничего не знают,- возразила Ашихэ, усаживаясь в яме.
- Разумеется, не знают,- охотно подтвердил Виктор только затем, чтобы завязать разговор и отвлечь Ашихэ от мысли о Среброголовом, обо всем этом гнусном деле.- Только мы, люди, сознаем, что есть начало и конец. А животные... они живут минутой.
- Живут вечно. Так им кажется.
- Ну, значит, бессмертны. Только то важно и реально, что знаешь и чувствуешь. Вот этакий козел, к примеру. Он не знает, что когда-то родился, что уже подходит к концу его срок- пятнадцать лет быстро бегущей жизни.
Эта тема, быть может и глубокомысленная и любопытная, сейчас нужна была Виктору только для того, чтобы не смотрели на него так печально и неподвижно глаза на застывшем лице Ашихэ, неясно видном в сером рассвете. Он жаждал во что бы то ни стало вырвать ее из этого оцепенения. Если бы умел, он рассказал бы ей сейчас увлекательную сказку о жизни этого старого козла. Блаженное лето среди сочных зеленых трав. Зимние невзгоды, страшные призраки ночи - сверкающие во мраке глаза волков и тигров, минуты счастья, неразлучные для него с благоуханием азалий, ночи любви, летние утра, когда бродит он со своими косулями...
- Право, иногда мне думается, что мы за наш хваленый разум платим слишком высокую цену. Честное слово, такой вот козел или олень больше берет от жизни. А когда одряхлеет и гибнет в когтях рыси или ирбиса, чувствует только боль и страх, но страх новой боли, а не смерти. Не знает он, что вот сейчас ему конец и жизнь никогда, никогда не повторится...
- Скажи, Вэй-ту,- мягко перебила Ашихэ,- ты уверен, что правильно понял Багорного? Ведь только один раз это и было, да и то в бреду. Он действительно подписал, что Среброголовый агент?
- Нет, это я добавил в азарте,- сознался Виктор.- Я не знаю, как Багорный вел себя на суде.
- Значит, суд все-таки был?
Она молила о крохах - о едином слове сомнения. Оно облегчило бы ей душу... до вечера. Но ведь ночью истину ей возвестят выстрелы и от иллюзий ничего не останется. Ложь из милосердия не поможет - потом еще больнее будет узнать правду.
- Да, суд был. Я сам это прочел в вырезке из газеты.
- И больше ты ничего не знаешь?
- Ничего.
Они примолкли. Опять хищный, резкий визг напомнил им о дурном предзнаменовании: куница все же схватила белку... А в ушах звенело от тетеревиного хора на болотах. Тетерева играли, как вчера, и дрались из-за своих тетерок.
- Поспим. Все выяснится завтра... то есть сегодня,- поправил он себя, так как уже светало.
Обоим не спалось. Ашихэ лежала, прижавшись к Виктору, но он чувствовал, что она ушла от него куда-то далеко, в свои трудные и чуждые ему мысли о судьбах Китая. Сквозь сетку ветвей над их головами просвечивало хмурое небо, желтоватое, как пергамент, как веки птичьих глаз. «А что, если и ночью оно будет в тучах? Черт возьми, об этом я и не подумал! Хорош я буду на том склоне, который вчера себе наметил, метров на пятнадцать выше перевала... Внизу кто-то крадется, подходит к Ашихэ, а ночь как смола, и мы не будем знать, кто идет,- ведь
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 02.02.2010
|
| Просмотров: 2190
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
