Охота не удалась. 

 Охотники спустились к плотине и мимо поповской усадьбы, мимо белой домовой церкви с высокой колокольней, мимо двух прудиков и кладбища... достигли наконец чугунных ворот Спасского. 

 Тут внезапно выскочила из-за кустов простоволосая в одном измокшем сарафанчике Душка, кинулась на колени перед барином Иваном Сергеевичем, поймала его за руку, запричитала, заплакала. 

- Барин, барин, родной вы наш, смилуйтесь! - шептала она сквозь слезы.- Ради всего святого, смилуйтесь, барин Иван Сергеевич!.. Ведь забьют же их, до смерти забьют батожьем... Ради бога-с вступитесь!.. 

 Ничего не мог понять Иван в этом страстном захлебывающемся шепоте. Видел только, что совсем не в себе Лушка, что готова она вот-вот лишиться памяти от подступающего к сердцу горя,- так дрожала она, так всхлипывала, так вдруг перехватывало у нее дыхание. 

- Ты погоди, погоди, Лушка,- сказал он, силясь поднять ее с мокрых камней,- погоди... брось плакать-то... 

- Нельзя годить, барин миленький, никак нельзя-с годить... Ах, батюшки! - вскрикнула Лушка уж вовсе в беспамятстве.- Бить станут, бить... Полсотни ударов приказано же дать... Конюхи сильные, забьют... старички ж... Ах, боже мой, барин, идемте-с... идемте-с скореича... 

 Отбросив в сторону ружье и ягдташ, кинулся Иван по въездной аллее к дому, на ходу продолжая расспрашивать Лушку. И, хотя попрежнему путаной была речь перепуганной насмерть девушки, понял он наконец, что бушует маменька Варвара Петровна из-за двух сорванных кем-то на клумбе любимых ее тюльпанов - черного и желтого; что, ослепленная гневом, велела она нещадно бить на конюшне садовников-стариков Борзого и Михеича, приказав к тому же дворецкому Семену Кирилловичу Тоболеву самолично вести счет полновесным ударам. 

 И, как только понял он это, как только понял, что сейчас здесь, в Спасском, в родном, милом Спасском, будут бить и, может, забьют до смерти двух безвинных, двух старых людей, сердце его заледенело от гнева и ужаса. Весь в жару и ознобе кинулся он в дом, сквозь обширные сени, столовую и гостиные добежал до маменькиной половины и, не стучась, ворвался в ее кабинет. 

 Варвара Петровна сидела у стола, нервно перебирая в руках янтарные четки. 

 Видимо, она что-то приказывала дворецкому, потому что Семен Кириллович, то и дело кланяясь, шептал побелевшими от страха губами: 

- Не извольте-с беспокоиться, Варвара Петровна-с! Слушаюсь, будет сделано-с, как изволили-с приказать. 

 Увидев Ивана, без спросу ворвавшегося в заповедную комнату, к тому же распаленного от волнения, неприбранного, в мокром охотничьем костюме, маменька задохнулась от ярости. 

- Это что такое?! - глухо, с угрозой сказала она, вскочив с кресла.- Вон отсюда! В детскую!.. Пошел вон! 

 Сначала привычное чувство страха родилось в душе Ивана, Но тотчас же другое чувство, сильнейшее,- гнев,- затуманило ему голову. Он уже ничего более не боялся, какой-то обжигающий холод схватил его сердце, и, шагнув вперед, Иван закричал высоким, звенящим голосом: «Это тиранство, тиранство! Да будь они трижды прокляты, ваши цветы, коли так!.. Все, все истопчу, все уничтожу! Ну бейте, бейте, засеките меня вместе с ними!» - кричал он, уже вовсе не помня себя... 

 Маменька вздрогнула. Тяжелый кулак ее с треском опустился на письменний стол. Что-то зазвенело на нем, покатилось, лопнуло. 

- Вон! - и, подойдя вплотную к сыну, Варвара Петровна с размаху ударила его по щеке. 

 Иван бросился вон из дома. 

 «Бежать, бежать отсюда»,- лихорадочно думал он, все дальше и дальше углубляясь в уже окутанный сумерками парк... 

 Но силы оставили его. Плача и весь дрожа, он опустился на землю, в мокрую, холодную траву, и больше уже ничего не помнил. 

 ...Он провалялся в жестокой лихорадке дней десять и встал с постели другим человеком. Вытянулся, побледнел, прежняя детская беззаботная улыбка навсегда его покинула. Веселые, ясные глаза стали печальными, и молчаливо, угрюмо глядел он на всех, изредка кривя свои мягкие губы в иронической и надменной усмешке. 

 Все теперь было для него фальшью и ложью в доме. Все, что окружало его, было неправдой, обманом, жестокостью... 

 Маменька Варвара Петровна совсем растерялась... 

 Донельзя расстроенная, велела она сообщить Ивану, будто бы невзначай, что, дескать, Борзой с Михеичем уже здоровы и заново ходят в садовниках... 

 Но Ивана это ничуть не растрогало. Он только громко сказал: «Хвали траву в стогу, а барина в гробу». 
 

 Употребите в изложении вводные слова и обращения.