| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
11)Часть первая
Там, где переплетаются лесные тропинки
- В теле у тебя, Звездочка, сто костей, десять отверстий и пять кишок,- говорил Люй Цинь.- Но ты помнишь только о своем желудке и желуди готов есть днем и ночью. Ты, кажется, собираешься есть их и в своем втором или четвертом воплощении, даже если станешь соловьем или передней жабьей лапкой.
Оттого ты и прихварываешь. От излишка желудей дух твой и тело не ладят между собой, и оттого - запоры. Ну когда ты в последний раз опорожнялся?
Не хрюкай, Звездочка, слушай, когда с тобой говорят серьезно! Тело надо беречь, нам оно дано на время, и мы обязаны вернуть его чистым и невредимым, когда придет конец,
Глаза у тебя, вижу, мутные, словно грязной пленкой застланы. Ох, Звездочка, Звездочка, так ты уж, наверно, с неделю... Ай-ай-ай, как можно так запускать? Каждый кабан ест корни аира, они хорошо действуют на желудок, а о желудях в таких случаях забыть надо! Ты же сам это отлично знаешь.
Да, знаешь, а что толку, если все-таки не можешь устоять перед соблазном? Даешь волю своей жадности, совсем как человек. Может, близость к человеку ослабила в тебе веления разума? Или такова сущность всякого сильного влечения? Ведь вот книга «Фа-янь» дважды предостерегает нас: «что сверх меры, то противно природе». Все-таки в наслаждении скрыт соблазн неодолимый, и каждое превышение меры дает нам обманчивую уверенность в нашей силе и свободе. С этим ничего не поделаешь. В борьбе со своей природой никто еще не оказывался победителем. Ты понятия не имеешь - да это и вообще непостижимо,- сколько в жизни таких противоречий.
По правде говоря, все есть только переход от одного противоречия к другому - это так же неизменно, как путь солнца в небе. Так оно есть с тех пор, как круглое небо стало вращаться вокруг земли и солнце научилось каждый день подниматься по чудесным ветвям фусана над недвижной землей, окруженной
четырьмя морями... Ах, все это только метафоры! Так трудно без них обойтись. Я ведь не настоящий мудрец, что жажду утоляет росой, спит без сновидений и не знает в жизни забот. Я не из тех мудрецов, чье дыхание так ровно и глубоко, что выходит даже из пяток, кто отрешился от всего человеческого, постиг гармонию вселенной и, постигнув ее, живет в блаженном и невозмутимом бездействии. Нет, я все еще живу в суете и до смешного люблю все. Люблю негодных людей, тебя, Звездочка, самого прожорливого из кабанов, моего бурундучка, травы, что собираю и сушу, озеро, лесные запахи, люблю все шесть стихий и наши древние прекрасные метафоры...
А пора бы уже... Состарились мы с тобой, Звездочка, как-то незаметно и оба разом. Ведь твои двадцать лет для кабана то же, что для меня, человека, мои семьдесят. Подумать только, двадцать лет я хожу за тобой, а ты за мной, ведь я взял тебя к себе вот таким маленьким кабанчиком! Право, как придет иной
раз в голову, что могу умереть раньше, чем ты, мне тебя ужасно жаль! А самая последняя перемена, она - хочешь не хочешь- наступит! Жаль, конечно, но Чжуан-цзы говорит так: «То, что делает нашу жизнь прекрасной, и смерть нашу делает тоже прекрасной».
И еще я тебе скажу одну притчу великого учителя.
Однажды Чжуан-цзы приснилось, будто он мотылек, веселый мотылек, и летает себе на свободе, не ведая, что он - Чжуан-цзы. Но вдруг он проснулся и видит, что он опять Чжуан-цзы. И вот теперь не известно, приснился ли мотылек этому мудрецу, или Чжуан-цзы был только сном мотылька. А ведь Чжуан-цзы и мотылек - существа, решительно во всем различные. Это и называется перевоплощением... Мы с тобой оба- только чей-то сон. Да, да. Я стою здесь и утверждаю, что я- только сон, а в действительности я - чей-то сон. Это называется парадоксом. Если...
Звездочка вдруг встрепенулся.
Люй Цинь посмотрел на него сквозь растопыренные пальцы. Говоря, он все время обращался как будто не к кабану, а к своим пальцам, загибал и разгибал их, словно подсчитывая что-то или поднося ими Звездочке каждое изречение мудреца.
А кабан усиленно нюхал воздух и поводил коротким рылом. Полулежа у него на спине, Люй Цинь чувствовал, что кабан дрожит и весь ощетинился. По черной полосе вдоль спины шерсть у него встала дыбом.
- Что с тобой, малыш?..- начал было его хозяин ласково, но, отброшенный кабаном, ударился о дерево и в следующее мгновение увидел, что Звездочка, встряхиваясь, бешено засверкавшими глазами уставился на тигрицу, притаившуюся среди кустов совсем близко, в каких-нибудь пятнадцати шагах от них.
Было ясно: кабан сейчас фыркнет и кинется на нее. Вспыльчив, как порох, всегда первый лезет в драку со всяким, кто ему под клыки подвернется, будь то волк, или рысь, или росомаха. До сих пор воевал он только с волками, рысями и росомахами и легко управлялся с ними. Но тут тигр!
Однако кабан явно был в себе уверен и рассчитывал, что его сабли не подведут, когда он с размаху страшным ударом вобьет их в тело тигрицы и распорет ей брюхо сверху донизу.
Тигрица тоже одним взглядом оценила эти клыки необычайных размеров и огромную тушу черного зверя, потрясаемую не страхом, а бешенством. Перед ней был не такой кабан, как другие, которые бегут, едва учуют тигра. Этот был зверь боевой, из тех, что не бегут, а сами нападают. С таким лучше быть поосторожней и действовать не сразу, а с оглядкой.
Звездочка опять фыркнул, и в этот самый миг Люй Цинь из-за его спины вышел вперед.
Левой рукой он поглаживал кабана за косматым ухом - «ну, ну, Звездочка, не надо», а правой снял с головы меховую шапку. Он улыбался как-то растерянно, в улыбке его заметны были и страх и озабоченность. Столько лет он не снимал шапки перед тигром! Как бы сейчас, через полвека, не пришлось сгинуть, расплатиться за всех тех тигров, которых он в молодости ловил живьем вот таким способом - при помощи шапки и сети.
Тигрица поднялась, удивленная и разгневанная тем, что не только кабан, но и человек ее не испугался. Поискала глазами детей. Увидела, что все в порядке: они обходили добычу с тыла.
Люй Цинь, обеими руками прижимая к груди шапку, подходил медленно, подобострастно согнувшись, он как бы заранее извинялся перед тигрицей в том, что сейчас проделает.
Когда уже только два-три шага отделяли его от готового к прыжку зверя, он остановился. Взмахнул шапкой и швырнул ее, как мяч, прямо в морду ошеломленной тигрице.
Она схватила шапку на лету и, лязгнув зубами, крепко сомкнула челюсти. А Люй Циню только того и надо было.
Была бы у него под рукой сеть, можно было бы сейчас обмотать ею тигрицу, потому что разомкнуть челюсти, стиснутые изо всех сил в порыве ярости, ей будет нелегко - во всяком случае, она это сделает не сразу.
Тигрица вертела головой и рвала лапами торчавшие из пасти остатки меховой шапки, а Люй Цинь вскочил на Звездочку и, вцепившись ему в загривок, забарабанил пятками по его брюху - таким способом он обычно пускал кабана в галоп.
Звездочка повернулся, но едва он тронулся с места, как из-за дерева метнулось полосатое тело тигренка. Кабан только ухнул и сразу всадил клыки тигренку в горло.
Тигренок величиной с волка взвился в воздух, Люй Цинь от сотрясения свалился со спины Звездочки, а у тигрицы, когда она увидела, что кабан терзает ее детеныша, челюсти сами собой разомкнулись.
От ее рыка даже лес загудел, а Люй Цинь ахнул:
- Ну, Звездочка, пропали мы с тобой!
Тигрица, воплощенная ярость и жажда мести, молотом обрушилась на кабана, но тот успел отскочить и в то же время, наклонив рыло, прошелся клыком по ее боку, вспоров одну из полос между ребрами.
Тигрица нацелилась лапами, но кабан опять ускользнул. Поверить трудно, какой подвижной и гибкой может в случае опасности оказаться этакая щетинистая громадина!
Тигрица, взбешенная, окровавленная, кружила вокруг тополя, за которым укрылся Звездочка, и выжидала удобного момента для нападения. Тут из чащи метнулось еще одно полосатое тело.
У Люй Циня ноги подкосились. Он прижался к дереву.
Звездочку оседлал неизвестно откуда взявшийся бесхвостый молодой тигр. Злой и цепкий, он вгрызался зубами в шею кабана. А старая тигрица, уже предвкушая добычу, металась, как судья на ринге, вокруг Звездочки, пытаясь прикончить его, да так, чтобы при этом не пострадал ее сын.
Конец! Люй Цинь закрыл глаза.
И тут вдруг загремел выстрел.
От дальнего выстрела тихо задребезжали стекла.
Алсуфьев выглянул в оконце, матовое от утреннего тумана. «Должно быть, это Виктор убил еще одного оленя»,- подумал он и снова углубился в чтение.
То, что он читал, занимало его больше всех выстрелов на свете. В книге речь шла о расщеплении атома.
Потрясенный, он еще раз посмотрел на обложку - не ошибся ли? Нет, издана книга совсем недавно, в феврале 1939 года в Париже. По крайней мере для жителя тайги это новинка.
Некий Фредерик Жолио-Кюри посвящал профанов в непостижимые, казалось бы, тайны ядерной физики, делая это в такой доступной форме, так просто, как некогда писали в «Задушевном слове» или «Ниве» об устройстве локомотива.
«Нейтрон-снаряд вызывает в массе урана первое расщепление ядра». Алсуфьев сдвинул брови, стараясь припомнить, кто такой Жолио-Кюри. Кюри? .. Муж Марии ? Не может быть!Во-первых, того звали Пьер, во-вторых, он давно погиб под колесами - кажется, его лошади понесли.
Нет, этого Фредерика он никак не мог припомнить. Так же как и других ученых, чьи имена были приведены в книге.
Кроме Резерфорда, разумеется. Нельзя забыть человека, которого считаешь своим учителем. Резерфорд был великим ученым уже тогда, когда он, Павел Алсуфьев, еще сидел на школьной скамье. А Жолио-Кюри, Ферми, Андерсон, Юри, Кокрофт, Уолтон... Новые имена, новые светила. Целое созвездие: Чедвик, Ган, Штрассман, Мейтнер, Пикар, Ван де Грааф, Иваненко...
А может, это Фрол Иваненко? Он расхохотался при одной мысли, что их университетский ночной сторож, который после революции стал «товарищем комендантом», мог первый выдвинуть гипотезу протонно-нейтронного строения атомного ядра. Нет, конечно, этот Иваненко - какой-нибудь эмигрант. Во всем
созвездии - один русский. Что ж, и то хорошо.
А могло быть иначе... Это было так возможно! Если бы только тогда, в восемнадцатом году, не выключали электричества и если бы не было революции...
Обоим им - старику Резерфорду в Манчестере и ему, петербуржцу Алсуфьеву, только что получившему тогда докторскую степень,- пришла мысль бомбардировать ядро азота альфа-частицами. Но на острове, которого не коснулась ни мировая, ни гражданская война, к услугам Резерфорда всегда был ток любого напряжения и вся необходимая аппаратура. А он...
Алсуфьев весь сжался: ох, эта зима семнадцатого года, зима восемнадцатого!
Когда он вспоминал те годы, в памяти прежде всего вставал холод, голод и, наконец,- Иваненко. Иваненко вырастал в символ революции, это революция глядела на него, Алсуфьева, мутными глазами Иваненко, усмехалась, как тот плосколицый комендант.
Приборы? Да, вначале было все, чего душе угодно, Папаша Алсуфьев денег сыну не жалел: умел жить с размахом, да и были средства. Хочешь, сынок, новый трансформатор для университета? Пожалуйста! Другие сыновья тянут у отцов деньги на кокоток, на карты, а ты по крайней мере - на свою лабораторию... Спектрограф нужен? Получай чек. Вакуумная установка? Получай установку!.. Но в конце концов отец стал уже полушутя укорять сына: «Атом атомом, и жертвы для науки - это я понимаю, мы оставим по себе память в нашей alma mater. Но, право, если бы ты содержал самую шикарную кокотку в Петербурге, хотя бы и Зорскую, это стоило бы мне дешевле, чем твои
вакуумные установки...» А когда началась революция и фамильные драгоценности пришлось обменивать на дрова, на муку, папа Алсуфьев решительно встал на дыбы: «Хватит! Пусть теперь большевики двигают вперед науку».
Вот как обстояло дело с аппаратурой. А электрический ток? В году семнадцатом и восемнадцатом он был так же ненадежен, как погода. Никогда нельзя было ничего предвидеть. Света ждали, как дождя, гадая: будет или не будет? Вспыхнет вдруг - и уже бежишь сломя голову в университетскую лабораторию. Если не погаснет, пока добежишь, надо было кланяться Фролу Иваненко, чтобы пустил поработать,- «потрудиться для человечества», как выражались в дооктябрьские времена. Ключи от лабораторий хранились у Иваненко - ведь университет тогда был закрыт.
А Иваненко каждый раз объявлял, что все дорожает и, кроме того, он, Иваненко, головой отвечает за все здание. Случись какая-нибудь диверсия - что тогда? Кого засадят? «Сукин ты сын, Иваненко! - скажет народная власть.- Как ты мог покрывать помещичьего сынка?» Ведь с классовой точки зрения Алсуфьев, хоть он и доктор физических наук,- помещик и только. А наука должна теперь стать рабоче-крестьянской.
А когда этому Иваненко сунешь что-нибудь, он, позванивая ключами впускал его в лабораторию с угодливой усмешечкой как пускают какого-нибудь повесу к девке.
Пользуясь его страстью к работе в лаборатории, Иваненко выжимал из него последние деньги, да еще шантажировал, грозя донести, так как из лаборатории якобы пропадает то одно, то другое. И в самом деле пропадало. Фрол сам выносил на рынок все, что можно было выменять на продукты.
Все-таки тогда еще была возможность проводить опыты. И он пробовал бомбардировать атом азота альфа-частицами. А позднее все бросил и ушел вместе с другими в белую гвардию - будь она проклята! Пошел спасать отчизну, культуру, а на деле-то чем кончилось? Тем, что стал «подпоручиком Цып-Цып».
А Резерфорд на мирном острове экспериментировал пока не добился в том самом девятнадцатом году расщепления атома.
Это было очень обидно, но боль со временем утихла, и Алсуфьев снова ощутил ее только несколько дней назад.
В тот вечер он, вернувшись с охоты, нашел в пустой фанзе неизвестно откуда взявшуюся пачку книг. Его это ничуть не удивило. Ведь об этом он просил Багорного, когда тот явился ему в степях Барги, и Багорный обещал.
Из этих книг Алсуфьев узнавал, что за прошедшие годы достигнуто в области физики. И когда наткнулся на сообщение что Резерфорд еще двадцать лет назад расщепил атом, он бросил все книги и научные журналы в угол - так остра была горечь. Он чувствовал себя обокраденным.
Но сейчас он уже опять мог читать, мог думать о мире и о себе более или менее объективно - и не обокраденным себя чувствовал, а разбуженным от долгого сна.
Двадцать два года прошло - и вот теперь он возвращался в мир тех явлений, в которых когда-то так уверенно разбирался, мало того - тешил себя надеждой, что не он пойдет туда, куда они ведут, а они будут следовать за ходом его мысли.
Теперь он читал и глазам не верил - так изменилось многое.
Читал и не понимал. Столько было нового!
Теория относительности господствовала теперь во всем.
Возникла квантовая теория - а в чем же она заключается? Открыт нейтрон. Открыт позитрон. Та ли это частица, существование которой теоретически предсказал еще Дирак?
О космических лучах в те времена, когда он, Алсуфьев, еще учился в университете, знали только то, что они проникают даже сквозь листы стали и олова метровой толщины, а теперь открыты мезоны. И, наконец, открыт дейтерий и тяжелая вода...
Расщеплял атом, ученые в разных странах уже создают неизвестные до сих пор элементы или превращают одни элементы в другие.
Алсуфьев чувствовал себя как человек, проснувшийся от векового сна. Словно не двадцать два года, а двести лет прошло с тех пор! Да, он - человек совсем иной эпохи, эпохи пара и электричества, а сейчас - начало эры атомной!
И сознают ли люди новой эры, каково значение того, что произошло?
Быть может, только он, прозревший после стольких лет, затерянный в глубине тайги, воспринимает новое так остро, видит все перспективы...
Ибо что это значит - расщепить атом?
Шагавший по фанзе Алсуфьев остановился в углу. Он весь трепетал.
«Это значит,- думал он, отстраняя от лица пучки трав, свисавшие с потолка,- что можно создавать источники тепла, более мощные, чем солнце, повышать температуру до десятков, до сотен тысяч градусов. Да, источники энергии в десятки миллионов лошадиных сил...
Следовательно, можно теперь строить самолеты, летящие со скоростью звука и еще быстрее. Суда, локомотивы, всевозможные средства передвижения, моторы, наконец,- все будет работать на почти неиссякаемом горючем и обходиться дешево, просто даром. Теперь можно орошать пустыни, и зацветут они субтропической растительностью. Сносить горы там, где они мешают, а если где солнца мало - ну, например, в странах полярных,- там будут зажигать и гасить атомные солнца, как зажигают и гасят уличные фонари!
Человек наконец освободится от приоритета материи. Еда, одежда, крыша над головой - это пустяки, это будет у каждого. Но власть? Вот уж нет! Будет так, как в древнем Египте. Там благополучие зависело от разливов Нила, а секретом наводнения и астрономических вычислений владели жрецы, поэтому они и правили страной. В атомную эпоху жизнетворным источником будут очаги тепла и энергии попросту фантастической величины. И править будут не лидеры политических партий, не депутаты парламентов, а самые сильные умы, какие только может породить человечество,- элита физиков, химиков, математиков...
Ох, разумеется, до этого пройдет еще много времени! ..» Лихорадочно сновали в голове Алсуфьева мысли и картины будущего. Ведь атом расщеплен пока только в лабораторных условиях, с огромной затратой усилий и средств. Использование полученной, пока еще ничтожной, энергии сейчас совершенно не окупает себя. Но каждая тайна, сегодня вырванная у природы путем теоретических изысканий, завтра находит себе практическое применение. Так было и так будет, это закон прогресса. Для экспериментирования в этой области требуется прежде всего изрядный капитал. Ну что же, у него, Павла Алсуфьева, этот капитал имеется: у него на опыты есть миллион долларов золотом.
Алсуфьев вздрогнул - ему почудился где-то над головой тихий, язвительный смех.
Он осмотрелся. Нет, это только Пин, веселый бурундучок Люй Циня, шмыгнул в фанзу через полуоткрытую дверь и по стене взобрался на жерди под потолком, шурша сушившимися там травами.
Да, смех ему, конечно, только почудился, но этот воображаемый смех пронизал его дрожью, и голова у него кружилась, как у человека, заглянувшего в пропасть.
Откуда такая уверенность, что это золото достанется ему?
А если он попросту маньяк или совсем свихнулся? Ведь это случается с человеком, когда он очень одинок и одержим каким-либо сильным желанием.
С минуту Алсуфьев стоял в углу, отирая рукавом пот со лба, потом медленно, словно боясь обжечься, сунул руку в карман.
Достал оттуда тряпичку, развернул. Блеснули три золотые монеты.
Он побренчал ими, легонько подбрасывая на ладони. Вот они! Еще не миллион, пока только три из того миллиона долларов, но вот они в руках, не фантазия, а реальность. Эти три монеты лежали в песке на том месте, где, по словам харацина, зарыли они золото барона. Перед тем как зарыть, один ящик вскрыли, каждый взял две-три пригоршни золота. И, видно, при этом несколько монет упали в песок - вот оно, вернейшее доказательство!
Какие же могут быть сомнения, если все предсказания сбылись?
«Тебя поведет на место жена Ю»,- сказал Багорный. И она действительно повела его в лес под Шуаньбао, где партизанский отряд дрался с японцами, где во время отступления гранатой убило Багорного. С трудом они собрали его останки.
И разве потом ночью Багорный на своей могиле не поведал ему, как отыскать в Хайларе последнего харацина из конвоя Дикого Барона? Разве не сообщил ему пароль? Разве этот пароль не подействовал на харацина? Подействовал, да еще как! Без единого слова харацин пошел с ним в степь. Искали, искали то
место и наконец нашли. Что ж поделаешь, если потом случилось непредвиденное и выкопать золото не удалось, пришлось это дело отложить? «Подождем, оно от меня не уйдет!»
Или вот эта пачка книг... «Хотел бы я, Саша, тем временем ознакомиться со всеми новыми достижениями физики, наверстать упущенное, подготовиться»,- сказал он Багорному.
«Книги тебе будут>.
И вот они доставлены.
- Да, да, все исполнилось,- подбадривал себя Алсуфьев.- Значит, осуществится и последнее предсказание: Ты будешь зачинателем новой, счастливой эры».
Однако хихиканье не прекращалось. Теперь уже кто-то в нем самом язвительно посмеивался. «Ты? Именно ты, а не Жолио, не Ферми, не Иваненко? Скажите на милость! А можешь ты с ними равняться? Есть у тебя для этого достаточно таланта?»
- Да, к этому делу у меня, несомненно, есть способности.
- Доказательства?
- Но вся моя жизнь служит доказательством! С детства - страсть к физике и математике, меня называли «вундеркиндом». А потом занятия и надежды, которые возлагали на меня профессора. Моя дипломная работа была событием в науке, и если бы не проклятая революция...
«Мы знаем случаи, когда люди бывают гениальными идиотами» - прозвучали вдруг в ушах Алсуфьева сказанные когда-то слова.
Кто их произнес? Он торопливо рылся в памяти, и наконец из тумана отрывочных воспоминаний выплыло костистое лицо Делонэ и подслушанный когда-то летним вечером разговор на скамейке в алсуфьевском парке.
Известный психиатр (которого папа Алсуфьев, обеспокоенный странностями своего сынка, пригласил на консилиум), куря сигару, говорил медленно, в нос, с важностью ученого подчеркивая каждое слово:
<Да, такие примеры встречаются нередко... Напрасно вы испугались. Я вовсе не хочу этим сказать, что Павлик тоже гениальный идиот. Поймите одно: талант и то, что принято у нас называть умом,- совершенно разные вещи. Так вот, у Павлика вашего исключительные, я бы даже сказал - феноменальные
способности к физике и математике, но только к этому. В остальном он мальчик самый заурядный и чересчур наивный в делах житейских».
Что ж, пусть так. Пусть он, Павел Алсуфьев, идиот во всем, что не относится к ядерной физике и покорению инертной материи. Ну а что касается материи разумной...
Стекла в оконцах опять задребезжали от выстрела, раздавшегося где-то вдали. Алсуфьев очнулся от раздумья и прислушался.
Выстрел, несомненно, из винтовки и где-то на тайболах, куда с рассветом отправился Виктор. Но у Виктора охотничья двустволка на пулю и дробь. Значит...
Алсуфьев схватил висевшую на стене винтовку Багорного и, заряжая ее на ходу, побежал в ту сторону, где, видимо, что-то случилось с Виктором.
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 08.12.2009
|
| Просмотров: 2954
| Рейтинг: 5.0/1 |
|
