| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
17)Часть вторая
„И будет пойман в тенета мои, и приведу его в Вавилон..."
Пройдя под каким-то подобием триумфальной арки, Виктор вышел с вокзала и вслед за толпой приезжих двинулся в город. Два дня ходьбы пешком, потом ночь в поезде - и вот он у цели.
Волчок дрожал и ежился. Ни за что не хотел сойти с последней ступеньки на тротуар. Виктор потрепал его по спине и остановился, решив подождать, пока собака немного свыкнется с городской сутолокой, обилием людей, экипажей, запахов, звуков, незнакомых предметов, непонятных явлений. Да он и сам чувствовал себя не многим лучше, чем этот пес, внезапно вырванный из тайги.
С амфитеатра вокзальной лестницы он смотрел на Харбин- город, где живет семьсот тысяч китайцев, русских, поляков, евреев, японцев. На эту откровенно раскрывшуюся перед ним Азию в европейском костюме.
«И раскину на него сеть мою...» Какой-то библейский текст назойливо стучался в память, попусту отвлекая мысли. Откуда это, о чем? Но память подсказывала только начало стиха и его конец: «И приведу его в Вавилон, землю Халдейскую...»
- Ну, делать нечего,- сказал он наконец Волчку и подтолкнул его вперед.- Пойдем, братец, в эту Халдею...
Он обернулся. Нет, никто не слышал. И надо же было, чтобы у него вдруг вырвались эти слова по-польски!
Поток приезжих устремился на улицу, и перед вокзалом оставались только они двое: Иван Кузьмич Потапов и пес Байбак. Виктор себе в назидание мысленно повторил еще раз все эти анкетные данные, чтобы навсегда покончить с Доманевским.
- Ну, пойдем, Байбак, привыкнешь,- сказал он вслух, теперь уже по-русски.
Волчок пошевелил ушами - это еще что за новые, незнакомые слова? - поднял умные глаза с выражением полной растерянности, но побежал за хозяином.
Они шли по каменному тротуару, который ложился им под ноги как-то неестественно гладко и словно изолировал их от земли. Так оба, пес - поджав хвост, а Виктор - сутуля плечи, окунулись в толчею большого города, во все его испарения и запахи.
У витрины часовщика Виктор убедился, что сейчас четверть четвертого по токийскому времени, и наконец-то после тридцати месяцев мог завести свои часы фирмы «Павла Буре» («Петербург, поставщик двора его императорского величества»). «Замечательные часы!» - радовался он, заведя их и прислушиваясь к чистому и четкому их тиканью. Этого «Буре» в стальном корпусе, на черном оксидированном браслете он не променял бы и на золотые часы фирмы «Лонжин» или даже «Шафхаузен». Уверенность в их высоком качестве была приятна, она даже немного подбодрила Виктора. Часы были подарком родителей, и потому чем-то таким же священным, как ладанка, которую носят на груди. Прикоснешься к ним - и кажется, что родители его не
покинули, что они и сейчас охраняют его.
Закрытые лавки и учреждения, вырезанные из бумаги кружева в окнах, традиционные украшения напоминали, что сегодня у китайцев праздник - Новый лунный год, который часто совпадает с карнавалом католиков и русской масленицей.
В такие дни Харбин всегда преображался, веселился до упаду. Но в этом году везде и во всем чувствовалась война. На улицах встречалось больше военных и нищих. В шумной суете сквозило напряжение, как будто каждую минуту могло что-то взорваться или рухнуть. Люди были одеты хуже, сытые лица встречались редко, чаще - похудевшие от недоедания, а то и попросту голодные. В глазах - 6оязливая тревога, тайная ненависть рабов... И только японцы ничего не замечали и шествовали по улице, как на параде. От стольких побед у них, видимо, головы закружились.
О войне Виктор узнал в поезде. Новость эта была как удар обухом по голове. Значит, третий год уже идет война, какой свет не видел, третий год не существует Польского государства, а он только сейчас узнает об этом! Правда, иногда Люй Цинь, вернувшись из Ханьшоу, передавал слухи, что где-то началась война - неизвестно где и из-за чего. Может, он и знал все, но, не
желая огорчать Виктора, скрывал от него трагедию его родины. А уж Ашихэ - той наверняка все было известно! И теперь Виктор сердился на них обоих - они обязаны были сказать ему правду!
Он решил пока об этом не думать. Достаточно терзаний! Он гнал от себя мысли о Польше, порабощенной немцами, и о ее легионах, которые, должно быть, сражаются где-то на чужбине, как и всегда бывало в истории Польши. Непременно надо будет добраться туда, к ним. Но как? Он все узнает от Петра Фомича.
Он шел мимо витрин, читал вывески, рекламы - все подряд, ничего не пропуская. Читал, как ребенок читает первые стишки в букваре с картинками, упивался чтением. Три года он не видел букв, и они теперь казались ему только сочетанием черточек. Обозначение слова и его смысл, слово и образ разделились в его сознании. Он уже не мог только глазами, без участия сознания воспринимать их слитно. То и другое возникало отдельно, рядом и только с некоторым опозданием сливалось в одно. Забавно! Вот тебе и аттестат зрелости!
Он увидел ряд букв: «Парикмахер». Слово напомнило блеск зеркал, запах одеколона, мыльную пену, кресло. угодливую любезность... Ага, парикмахер! Весьма кстати. Именно с этого следует начать.
Он толкнулся в дверь. Когда звякнул колокольчик, сидевшие у окна двое мужчин в белых халатах отодвинулись от столика, на котором играли в шахматы. Один из них встал навстречу посетителю.
- Пожалуйте,- пригласил он, придвигая кресло.
Парикмахерская была небольшая, но чистенькая, уютная. Хозяин, видимо, жил тут же: за перегородкой щебетала канарейка и шипело что-то на сковороде.
Виктор снял с плеч сумку с притороченными к ней собольими шкурками и сложил все на табуретке под вешалкой вместе с продолговатым пакетом, завернутым в лисий мех так, чтобы никто не угадал, что это ружье: у Виктора не было разрешения носить оружие.
- Можно вас поздравить? - приветливо сказал парикмахер, оценивая взглядом шкурки.- Вижу, вы прямо из тайги.
- Да. Отец меня послал продать пока хоть эти.
- А у вас есть знакомый купец?
- Да, есть один. То есть в Харбине один. А в нашей стороне знакомых у меня немало! Потаповых знают! - простодушно похвастался он, снимая полушубок. Он чувствовал себя все непринужденнее и увереннее.
Новая одежда делала Виктора настолько похожим на русского охотника из тайги, что в поезде все, кто вступал с ним в разговор, обращались к нему по-русски и говорили об охоте.
На этом же языке говорил с ним сейчас парикмахер.
- Пожалуйте,- повторил он.- Угодно и побриться и постричься?
Виктор повернулся - и очутился лицом к лицу с самим собой! Можно сказать, чуть не столкнулись оба. Впечатление было потрясающее, он так и застыл, положив руку на кресло. Не потому, что в зеркале он показался себе хуже, чем ожидал. Но то, что он увидел, совершенно опрокидывало его представление о самом себе. Ведь он все время помнил себя мальчишкой, стройным и, как ему казалось, довольно красивым. (Кто же о себе думает иначе?) А тут из зеркала на него смотрел угрюмый мужик. Взгляд суровый, диковатый, что-то волчье в нем, и незаметно ни искры той живости ума, интеллигентности, которой он, по его мнению, обладал. Нет, Виктор никак не мог узнать себя в этом лохматом субъекте с хищным выражением лица. А парикмахеры уже перемигивались, словно говоря: «Вот дикарь из тайги! Увидел себя впервые в зеркале и обалдел».
- Да, побрейте и подстригите,- сказал Виктор и сел в кресло.
Парикмахер, скептически усмехаясь, захватил пальцами прядь его волос.
- Не мешало бы и головку помыть.
«Деликатный мужчина, надо отдать ему справедливость».
- Что ж, пожалуйста, мойте, трите, сколько можете. У нас, Потаповых, волосы - что кабанья щетина и очень жирные.
- Хорошо, что вы это сказали. Я было подумал, что они, извините, грязные. А теперь вижу - это не грязь, а такое их свойство.
Эти «белые» эмигранты подтрунивали над ним с самым серьезным видом, уверенные, что их «тонкой» иронии такой дикарь понять не способен. А Виктор видел в этом лишнее доказательство, что он хорошо играет свою роль.
Ожидая, пока принесут горячую воду, он все еще поглядывал на себя в зеркало, понемногу привыкая к собственной физиономии. Ничего, в толпе сойдет, особенно если парикмахер постарается, думал он. Нос немного вздернут, сросшиеся брови- словно на переносице сошлись две мохнатые темные гусеницы. Лицо скуластое, слишком худое. Хорошо бы хоть немного походить на Рысека, у которого такое красивое и приятное лицо... Но кожа чистая, глаза голубые, даже чересчур голубые для Китая, это привлекает внимание. Во всяком случае, если отпустить усики - а они будут гораздо темнее волос, это уже и сейчас видно,- то темные усы и брови придадут даже оригинальность. Хорошо, что на верхней губе волосы растут не такие светлые, как на голове...
Дальнейшие его размышления прервал парикмахер, заставивший его сунуть голову в теплую воду. Пока он тер и намыливал ему волосы, Виктор успел только подумать, что после стрижки надо позвонить по телефону 44-03. Наверно, поблизости есть какая-нибудь некитайская лавка с телефоном или аптека, хозяин которой сегодня не празднует Новый год. Можно будет вызвать Петра Фомича и условиться о встрече. Это главное... Вечер близко, надо же где-нибудь переночевать.
Когда он после мытья поднял голову и протер глаза, то увидел нацеленный в его сторону острый нос и глаза, упорно смотревшие почему-то на его руку, на которой поблескивал узкий браслет из оксидированной стали со старомодными часами в таком же стальном корпусе.
Виктор глянул исподлобья и тотчас уставился в потолок. В соседнем кресле, закинув голову, важно восседал с намыленными щеками его учитель Коропка! Да, учитель истории Лех Коропка, его бывший классный наставник, руководитель скаутов, кладезь учености, романтик невозможный, поляк до мозга костей! Короче говоря - «Милсдарь».
В этом не могло быть никакого сомнения: ведь нет на свете другого такого человечка - ростом в полтора метра, с усами Собеского, Собеского в его лучшие годы, прямо из-под Вены.
Закрыв глаза, Виктор видел учителя в классе на кафедре, видел весь свой класс, увлеченный рассказом об осаде Вены. Милсдарь не просто рассказывал, а все изображал в лицах, как настоящий актер.
«...и король, в знак победы над полумесяцем, поднявшись на стременах, высоко взмахнул палашом, повернув его крестом кверху. А надо вам знать, милсдари, что крест у палаша состоит из эфеса, шапочки, усов, рукояти, колпачка и пальца!»
После его урока ученики ходили как отуманенные дымным порохом (бездымного Коропка не признавал) и словно увешанные всякими побрякушками рыцарского снаряжения, надолго зачарованные польской речью конца минувшего века, в которую их учитель был влюблен. Он утверждал, что только тот язык был истинный, чистейший, отстоявшийся, а современный - это просто муть какая-то. И после каждого урока истории класс испытывал гордость за прошлое своей отчизны, которое Коропка знал превосходно и излагал весьма красноречиво. С этим славным прошлым он связал себя до гробовой доски, женившись на Сусанне Корвин-Лонцкой, последней из рода польских сенаторов... Боже, что это была за бабища! Притча во языцех всей школы, вдохновлявшая Рысека на многочисленные сатирические куплеты, одни забавнее других. Каждый куплет начинался «осанной», а кончался, разумеется, «Сусанной».
- Вас причесать на косой пробор? Английский? Или в скобку?
- В скобку,- не задумываясь, ответил Виктор и в ту же минуту услышал справа голос Коропки:
- Извините. Я вижу, у вас часы. Позвольте спросить, который час?
Вопрос был задан по-польски, и у Виктора даже сердце екнуло при звуках так давно не слышанной родной речи. Нужна была большая выдержка, чтобы не растеряться. Он повернул голову вправо с вопросительным взглядом - кто, мол, тут заговорил и к кому он обращается?
И только когда Коропка повторил свой вопрос по-русски, можно было, взглянув на часы, ответить:
- Без пяти четыре.
Коропка поблагодарил кивком головы и снова отдался в руки парикмахера. Тут только Виктор с удивлением заметил, что он в глубоком трауре. Но ведь у Милсдаря нет никакой родни! Значит, он в трауре по жене? Покойников осуждать не принято- пусть ей земля будет пухом! Но что правда, то правда: Коропка при ее жизни нес тяжелый крест. Рысек в собственных интересах (чтобы не иссяк источник вдохновения) утверждал, что эта Сусанна из знатного шляхетского рода колотит Коропку и в будни и в праздники, поэтому-то он так любит на уроках толковать о битвах и набегах. Но отец Виктора - а он в те годы, когда жил в Харбине, был хорошо знаком с Коропкой - уверял, что слухи о побоях сильно преувеличены: если пани Сусанна иной раз и стукала мужа каким-нибудь тупым домашним орудием, то, во всяком случае, это бывало не так уж часто, и это еще с полбеды. Страшно не это, а то, что Коропке досталась в жены-удивительно вздорная, никудышная баба - ни работы, ни любви от нее не дождешься. Прельстили когда-то Коропку пышные формы, женские чары и плюс к этому тридцать поколений родовитых предков, квинтэссенция, можно сказать, национальных традиций, а на деле оказалось все только маревом, пустой приманкой, и пришлось ему жить с глупой и противной женщиной, полной презрения ко всем, кто не принадлежит к роду Корвин-Лонцких, а прежде всего - презрения к Коропке, который, на
ее счастье, был сыном простого рассыльного варшавского городского суда.
- И как это он до сих пор не повесился и с ума не сошел, жив я с этакой грацией! - удивлялся отец Виктора.
Приятель Коропки, доктор Ценгло, объяснял это тем, что Милсдарь изменяет жене с царицей Клеопатрой, что он отводит душу с такими женщинами, как Сафо и Аспазия, а иногда для разнообразия переходит к Мессалине. Конечно, такому шутнику, как Ценгло, верить нельзя, но все знали, что фантазия Коропки по силе равняется его феноменальной памяти, и поэтому выдумку
доктора подхватили, она распространилась по всему Харбину, и семейная жизнь Коропки перестала волновать его ближних. Что ж, рассуждали люди, пусть бедняга хоть мысленно предается излишествам, если еще не окончательно «осусаннился» за двадцать лет жизни с такои женщиной.
Парикмахер, покончив со стрижкой, готовился брить Виктора.
- Усы оставим?
- Да, хотел бы... На пробу...
- Понятно. Каждый сначала «на пробу» отпускает усы, баки или бородку. А когда убедится, что мир этим не удивил, опять идет бриться.
Жестом меланхолического стоицизма он прикоснулся бритвой к щеке Виктора. А Коропка, кажется, только и ждал той минуты, когда Виктор будет лишен возможности двигаться.
- Оригинальные часы у вас,- сказал он по-русски.- Разрешите взглянуть.
- Пожалуйста. Отцов подарок. Каждый из нас, трех братьев Потаповых, получил от отца такие часы. В награду за первые добытые панты.
- А сколько вы берете за такие вот рожки? - поинтересовался парикмахер.
- По-разному. Смотря какие панты - от обыкновенного оленя или от пятнистого. Вот я убил раз пятнистого, его панты дороже всего ценятся. Нам заплатили четыреста долларов.
- Ого! Хватило, значит, на часы, да еще кое-что папаше осталось.
- Любопытно...- заметил Коропка, осматривая часы.- Очень любопытно. Да, видно, что отцовский подарок.
Виктор вдруг вспомнил то, что ему когда-то сказал отец: часы были куплены по совету Коропки. Но выбирали они этот подарок вместе или Коропка только посоветовал, в каком магазине их купить? Если вместе выбирали, значит, он сейчас их узнал - глаз у него острый, учительский, все подметит и запомнит.
У Виктора сердце захолонуло. «Черт побери, неужели узнал? Этого только недоставало!» Он был настолько поглощен этой мыслью, что первое в жизни бритье прошло как-то незаметно, он не испытал того волнения и тайной гордости, какие переживает каждый юноша, когда таким образом всем становится ясно, что он уже мужчина.
Когда парикмахер кончил свое дело, Виктор вскочил, радуясь, что сейчас избавится от соседства Коропки. Мельком глянул на себя в зеркало, на этот раз одобрительно, так как из зеркала на него смотрел теперь гладко выбритый, благообразный молодой человек.
- Ну, пора, а то покупателя прозеваю,- сказал он, чтобы как-нибудь объяснить свою торопливость. Но Коропка тоже поспешил расплатиться и собрался уходить. Уж не намерен ли Милсдарь вступить с ним в разговор с глазу на глаз? Похоже было на то. Выйдя из парикмахерской, Коропка стал догонять
удалявшегося Виктора.
Первым побуждением Виктора было решительно от него отделаться. Он мог бы помчаться так быстро, что и олень бы его не догнал. Но это только укрепит подозрения Коропки, и старик станет болтать тут и там: «А знаете, милсдарь, встретил я у парикмахера Доманевского, но он от меня улизнул - скрывается,
видно». Разнесется это по Харбину и может дойти до японцев. А ведь неизвестно, сколько времени ему, Виктору, придется еще оставаться в городе.
Рассудив так, Виктор после нескольких минут форсированного марша замедлил шаг и даже постоял немного перед памятником напротив собора. Высеченная на камне надпись гласила, что некий Катаров воюя в рядах непобедимой императорской армии под командой дивизионного генерала Яманита, пал смертью храбрых под Халхин-Голом в бою с коммунистами. Генерал и японские солдаты поставили этот памятник русскому товарищу по оружию.
Виктора поразила дата: двадцать третье июня тысяча девятьсот тридцать девятого года. Значит, в тот самый день, когда он хоронил убитую мать и ставил березовый крест на ее могиле какой-то русский эмигрант погиб во время разбойничьей авантюры, затеянной «непобедимой императорской армией».
Ему очень хотелось плюнуть на эту мемориальную доску. Можно ненавидеть большевиков, но повести закоренелого врага против своих соотечественников, на завоевание своей родной страны - для этого нужно быть отпетым негодяем...
Пока он стоял тут, к нему подошел сзади Коропка. Он сделал вид, будто осматривает собольи шкурки, и хотел даже их потрогать, но тут Волчок залаял на него. Коропка отскочил в сторону и уже издали попросил:
- Охотник, придержите-ка свою собаку!
- А что вам нужно?
- Соболя у вас больно хороши. Можно поглядеть?
- Глядите, только они уже проданы.
Видя, что Виктор успокоил собаку, Коропка опять подошел- так же сзади - и стал перебирать шкурки, любовно поглаживая шелковистый серо-белый мех с черной полосой посредине.
- Ну как, нагляделись?
На это Коропка сказал по-польски, тихо и укоризненно:
- Как тебе не стыдно, Витек! Не доверяешь мне, твоему воспитателю, который учил тебя от первого класса до последнего!
- Пан учитель, это не от недоверия. Дело в том, что я- меченый. Вы слышали, что на меня свалилось?
- Знаю, знаю, голубчик мой. Мы все ужасно тебя жалели.
- Так сами понимаете, пан учитель, со мною лучше не встречаться. Я не хочу навлечь на вас беду. За такое знакомство вы можете здорово поплатиться.
- Ты меня, голубчик, не стращай - мы, здешние поляки, так уж закалены, что нас ничем не испугаешь. Скажи-ка лучше, не нуждаешься ли в чем? Может, я могу тебе как-нибудь помочь?
- Спасибо, пан учитель, большое спасибо. Живу я в тайге, а там человеку не много нужно... Сюда приехал, чтобы шкурки продать, и сразу же назад в тайгу.
- А у тебя действительно есть уже покупатель?
Виктор замялся.
- По правде говоря, нет.
- Ну вот видишь! Начнешь слоняться по городу, так тебя еще япошки заметят... Нет, брат, надо где-нибудь засесть, а с товаром пусть ходит по лавкам другой. Что у тебя - только соболя?
- Не только. Есть кое-что и получше: панты. Две пары. Самый дорогой сорт - те, о которых я говорил парикмахеру.
- Шутка сказать - целое богатство! Нет, Витек, я тебя одного не отпущу - еще надуют. Надо найти честного покупщика. Постой-ка! Есть такой! Ты же знаешь доктора Ценгло?
- Думаете, он возьмет?
- Возьмет, да еще с благодарностью. У него при лечебнице есть и аптека. Притом он интересуется тибетской медициной. Я хорошо знаю, что он покупает панты. С ним можно будет сразу дело уладить. Думаю, ты в этом не сомневаешься?
Нет, Виктор ничуть не сомневался, зная характер Ценгло. Пьяница, бабник, первый безбожник в приходе - и в то же время гордость всей польской колонии, так как в Маньчжурии нет равного ему хирурга. Правда, и другого такого насмешника не встретишь. Но никто не слышал, чтобы хоть один грош из всего его большого капитала (а денег у него куры не клюют) был нажит неправедно или чтобы доктор когда-нибудь поступил с человеком нечестно. Виктор не мог не признать, что Коропке пришла удачная мысль: можно будет без всяких хлопот продать панты доктору, а из его дома сразу позвонить по телефону Петру Фомичу!
Он еще не успел сказать Коропке, что согласен, а тот уже соображал вслух:
- Но где же этот гуляка сейчас обретается? Какая из одалисок его ублажает?
Вопрос был чисто риторический, ибо Коропка сам тут же дал на него ответ:
- Он наверняка у Муси.
- Так это его одалиска?
- Extra culpam, понимаешь?
- Не очень. У меня вся латынь испарилась из головы. Впрочем, culpa значит «вина». Это я еще помню.
- А extra culpam значит «без вины». Мусю нужда заставила сойтись с доктором. Отец ее умер, профессии у нее никакой, а наш Дионис, увы, стареет и, чтобы разогревать сердце ему уже молоденькие требуются. Муся эта - девушка интеллигентная, дочь инженера Ковалева. Может, знаешь ее?
- Нет, не припоминаю. Русская?
- Да. Это хорошо, что вы незнакомы. Ей ты будешь представлен как... Извини, забыл, какая у тебя теперь фамилия?
Виктор сказал. Коропка потер руки.
- Отлично. Значит, я приведу к ним Ваню Потапова... Ну как, охотник, по рукам?
Перед памятником остановились двое прохожих. Виктор оглянулся на них и протянул руку Коропке:
- Согласен.
Они разыграли для виду обычную на улицах Харбина сцену торга между охотником и покупателем и пошли дальше.
- Ну и молодец! - удивлялся дорогой Коропка.- Целая дюжина соболей и две пары пантов, ого! Кто бы мог подумать!
- Да я же стал охотником в тайге. Так что пришлось научиться.
- Да, да, здорово ты переменился! - твердил Коропка, поглядывая сбоку на Виктора.- Ростом в отца, но Адам - то ли от природы, то ли от возраста - был грузноват, а ты вот какой поджарый.
- А все-таки вы меня узнали.
- Только по этому браслету с часами. Я ведь сам его выбирал. Адам ни за что не соглашался: «Мальчишке такие часы не подходят». А я ему: «Да это же сталь, пойми ты, сталь, символ стойкости. Чего еще лучше для хлопца?» Чуть мы тогда не поссорились. И как увидел я сегодня у тебя на руке этот браслет, то первым делом обратил внимание на твои глаза. Глаза у тебя особенные. Да и вообще человеку труднее всего изменить глаза. А если бы не глаза и часы - никогда бы я тебя не узнал. Тем более, что актер ты, оказывается, первоклассный! Роль сыграл так, что сам Рапацкий тебе в подметки не годится!
- А вот вы ничуть не переменились. Такой же бодрый, подвижной, и даже шуба та же. Одно только для меня новость- этот значок на неи или орден...
- Орден божественной Ниппон. Перенумеровали нас всех, как видишь.
Виктор присмотрелся внимательнее: металлический желтый значок с номером 243.
- И все обязаны носить эти номера.
- Все. На дверях каждой квартиры прибита бляха с тем самым номером, что на значке. Перетаврили всех, как лошадей или быков... Вообще с тех пор, как японцы начали войну, все иностранцы, а в особенности мы, поляки, для них попросту навоз, с нами можно вести себя tamquam re bene gesta. Некоторое уважение оказывают еще только советским гражданам. Они неприкосновенны.
- Любопытно! С чего бы такая дружба?
- Не дружба, а тактика. Японцы воюют сейчас со всем миром - значит, им надо обеспечить себе безопасность в тылу. Вот разделаются с Америкой и Англией, тогда и за Советы примутся, а пока уступчивы, осторожны, обходятся бережно, как с яйцом. Ситуация тебе ясна?
- Не совсем. Я только сейчас узнал, что третий год идет война, что Польша уже не существует! А подробностей не знаю.
- Человече, да где же ты был?
- В тайге.
- Ах, верно, верно. Ну, тогда слушай. Первого сентября тридцать девятого года рано утром, в пять сорок пять, Адольф Шикльгрубер, известный под кличкой Гитлер, без объявления войны двинул свои войска на Польшу. С трех сторон - из Восточной Пруссии, из Словакии и...
Виктор слушал. Блицкриг. Да, очень легко осуществить блицкриг, когда перед тобой недостаточно вооруженная армия, бездарные генералы, глупое правительство и умные предатели... Танки врываются в Быдгощь, Кутно, Варшаву - блиц, блиц!..
- И через месяц с Польшей было покончено.
- А вы когда-то на уроках говорили о ней как о могучей державе!
- Все мы так думали.
- Говорили, что польская армия по своей численности и боеспособности четвертая в мире! И вот вам - через месяц капитулировали, как жалкие трусы! Это позор, такого позора еще не бывало на свете!
Этот взрыв юношеского презрения и горькой укоризны заставил Коропку съежиться. Он заморгал глазами так виновато как будто слова Виктора относились к нему лично.
- Право, не знаю... Конечно, стыд и срам. Но ведь и с Францией тоже немцы управились за один месяц, хотя ей помогала Англия. С Голландией - в пять дней, с Бельгией - в семнадцать. Данию заняли без боя, хитростью, а Норвегия сопротивлялась тоже всего несколько дней.
- Эх, пропади все пропадом! Этот Шикльгрубер, видно, всех размолотил. Ну и что же сейчас с Польшей?
- Польша борется.
- Где она борется?
- В Англии. А еще ее защищают наша авиация и флот. В Советском Союзе формируется польская армия. В Африке под Тобруком дерется Карпатская бригада. Туда-то и попали наши харбинские поляки(10) - пятнадцать парней, которых мы отправили с Занозинским.
- Это интересно,- заметил Виктор, подумав, что и он сможет отправиться в одну из зтих польских частей. И тут же поправился: - И то хорошо.
Первые фонари уже слабо мерцали, освещая улицу, по которой шли Виктор и Коропка. Широкая в начале, она все больше суживалась и в конце упиралась уже в одип только дом. «Как сеть»,- подумал о ней Виктор, и снова в ушах у него зазвучал библейский текст о Вавилоне, на этот раз полностью. Вот они,
слова, которых он прежде не мог припомнить: «...и будет пойман в тенета мои...»
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 12.12.2009
|
| Просмотров: 2647
| Рейтинг: 5.0/1 |
|
