| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
21)Часть вторая
Опять духи
Было уже далеко за девять, когда Виктор поднялся по лестнице дома Ценгло, угнетенный целым днем одиночества и легендой о своей смерти, смерти героя, которого следует увековечить в бронзе.
За дверью скулил Волчок. Виктор постучал, и ему открыла Тао.
- Ах, Витек! Ты хоть бы предупредил, что уходишь на весь день.
- Я думал, что в этой сутолоке мое отсутствие не будет замечено.
- Как тебе не стыдно! Мы боялись, что с тобой что-то случилось. А Волчок совсем ошалел. Я не могла его унять - он страшно выл и повсюду тебя искал.
- Правильно, я бы на его месте вел себя так же. Ах ты негодная псина!
Он погладил прыгавшего от радости Волчка и, сбивая снег с валенок, пояснил:
- Мне нужно было найти покупателя моих соболей. А потом вздумалось зайти в кино и вообще побродить по городу.
- И ты, конечно, не обедал?
- Не делай таких страшных глаз, Тао. Я не привык обедать каждый день и, уж во всяком случае, в определенный час.
В столовой еще не все было убрано после парадного обеда. Гости, видимо, только недавно разошлись, и, когда Виктор постучал, Тао наводила здесь порядок.
- Что за дикая идея - отпускать прислугу в Новый год!- возмущалась она расчищая ему место за столом.- Для отца это высокий принцип а для меня...
- Ничего ничего. Тебе полезно. Хоть раз в год поработаешь физически.
- Тебе легко говорить... Ну, садись.
Она придвинула ему кресло отца.
- Можешь вообразить, что ты сегодня «кололь».
- Что такое?
- Это Войтусь так говорит, сынишка папиного фельдшера- Малиновского. Чудный малыш! Спрашиваю у него: «Как поживаешь, Войтек.>, совсем забыв, что в этот день он именинник. А он: «Сегодня я кололь и буду пить из чашки!» Слышал бы ты, с какой гордостью он это заявил! А ты что будешь пить? Коньяк, водку? Из рюмки или, может, из чашки, как Войтусь?
- Спасибо. Я, как говорит наш Коропка, не выношу этой вонючей гадости.
- А вчера небось пил? Ведь ты был с ними у... той особы!
Виктору не понравился ее пренебрежительный тон и гримаса отвращения.
- Был. Мария Петровна - женщина очень славная. Она...
- Очаровательна, да?
Виктор спокойно выдержал злой взгляд ее потемневших глаз.
- Да, очаровательна. И я не удивляюсь твоему старику. А ты, Кабарга, не злись. Любовь, говорят, чувство неземное, это тебе не фунт изюму!
- Что отец одурел на старости лет - это еще понятно. Он всегда был слаб и доверчив, и женщины этим пользовались. Но ты, ты-то как можешь верить в любовь за трехкомнатную квартиру с прислугой и полное содержание? Живет без всяких обязанностей, только ради своего удовольствия и удобств. Для этого она завела старого любовника! Высосет из него все и бросит! Такая любовь - грязь, мерзость, хуже уличной...- Тао даже задохнулась от волнения и умолкла.
- Перестань Кабарга. Я вчера нарочно присматривался к пани Мусе. По-моему, она искренне любит твоего отца. Да, да. Что можно понять в таких вещах?.. Не сердись и дай-ка мне лучше чего-нибудь поесть.
- Вот рыба, вот холодная гусятина... А может, ты бы всё-таки выпил чего-нибудь?
- Нет, спасибо. Водку терпеть не могу, меня мутит от одного ее запаха.
- А мне хочется выпить...
- Так пей.
- Что ж, и выпью!
Она налила себе большой бокал рубиновой жидкости- должно быть вишнёвки.
- Жаль, что не могу с тобой чокнуться.
Виктор как раз в эту минуту поддел на вилку ломтик лососины.
- Почему не можешь? Твое здоровье! Пусть у тебя выпускные экзамены сойдут хорошо!
И он стукнул вилкой о ножку ее бокала. Тао подняла бокал к глазам:
- Спасибо. А тебя поздравляю с воскресением из мёртвых.
- Ага, и ты уже слышала!
- Все об этом говорят.
- Выходит, и я взлетел на воздух вроде Володыевского.
- Не знаю, почему ты говоришь об этом так язвительно. Все тебя считают героем.
- Неужели они так любят китайцев?
- Нет, просто ненавидят японцев. И когда услышат что кто-то отважился...
- Понимаю. А ты случайно не знаешь, откуда пошла эта легенда?
- Не знаю. Первый раз услышала ее от Лели.
- Кто это - Леля?
- Моя подруга, Леля Новак, ты ее, наверно, знал. А она слышала это от Средницкого.
<Ага, все от того же Средницкого»,- подумал Виктор, вспомнив то, что Рысек говорил Манеку об этом человеке, и его предостережение: «Будь с ним осторожен»
Он хотел спросить у Тао, чем сейчас занимается Средницкий, но Тао в эту минуту вспомнила о рубцах и убежала на кухню.
Тао производила впечатление совсем взрослой, старше своих семнадцати лет. Очень уверенная в себе, она явно умничала и щеголяла цинизмом - должно быть, считала, что это модно и ей к лицу. Но с Виктором (сейчас он наконец понял, что именно его удивляло в поведении Тао) она держала себя так, как если бы они только вчера расстались в летнем лагере отряда имени королевы Ядвиги. С ним она оставалась все той же девочкой-подростком, обожающей своего инструктора, буйной и взбалмошной девчонкой с трудным характером для которой, как говорили все, единственным авторитетом был Виктор Доманевский.
Должно быть, решил Виктор, наше отношение к человеку иногда так глубоко в нас укореняется, что изменить его позднее уже невозможно. Вот таково же и его отношение к Коропке. За последние три года он, Виктор, пережил больше, чем Коропка за всю свою жизнь. Он гораздо зрелее своего старого учителя, и
однако, встречаясь с ним, чувствует себя иногда по-прежнему мальчишкой и, несмотря на практическую беспомощность и смешные слабости учителя, не может в его присутствии внутренне выпрямиться, держать себя как равный с равным и вряд ли от этого когда-нибудь освободится.
Вернулась Тао с кастрюлькой рубцов. Горячий ароматный пар ударил в нос, и Виктор вспомнил о Лизе. Разрезая корочку теста, в которое запечены были рубцы, он дал себе слово навестить Лизу сразу после свидания с Петром Фомичом на Сунгари.
Тао грызла бисквит, запивая его вишневкой.
- Ты, я вижу, уже все, знаешь. Рассказали тебе?
- Конечно,- ответил Виктор в полной уверенности что она имеет в виду легенду о его героической смерти.
- Все?
- Ну, насчет меня как будто все.
- Как я рада! Камень с души свалился! Мне так тяжело было жить с этой тайной.
- Ну, ну, не преувеличивай.
- Нет, право, я все время чувствовала себя виноватой. И не раз думала, что тебя это, наверно, мучает. Безобразие какое! Я им тогда сразу сказала: «А все-таки то, что вы с ним сделали,- попросту свинство! »
Виктор чуть не поперхнулся. Ведь эти самые слова он слышал тогда во сне! Значит, ее угнетала все время вовсе не легенда о его смерти, а какая-то другая тайна. Неужели здесь разгадка его видения в горах?
Он сказал уклончиво:
- В самом деле? Отчего же ты мне вчера этого не рассказала?
- Ох, меня так и подмывало сказать. Но ты пойми, я дала отцу и Багорному честное слово, что никогда никому не разболтаю. Меня уверяли, что от этого зависит твоя жизнь и жизнь других людей, в том числе и моя собственная, и жизнь отца.
- Это верно,- поддакнул Виктор, понимая уже, что напал на след. Только бы не выдать себя! ..
Он потянулся за перечницей и, поперчив рубцы, сказал довольно равнодушно:
- И они были совершенно правы, Кабарга. Но сейчас когда это для меня уже не секрет, мы можем говорить откровенно. Интересно, что ты тогда думала обо всем этом?
- Сначала я пришла в восторг. Подумай только - похищение! Самое настоящее похищение в лучшем стиле - и притом в начале каникул! Похищение дерзкое, как в фильмах,- у самого дома. Ты же знаешь наша дача в Шитоухэцзы недалеко от станции и от полицейского поста. А они, как ни в чем не бывало, поздоровались с нами, и один из них, седой, любезно приглашает сесть на мулов: <Извините за беспокойство, господин доктор, но наш раненый находится далековато отсюда. Сразу после операции мы вас отпустим». Ну, как в сказке, правда? И знаешь ли, когда я так ехала, верхом на муле, похищенная по всем мексиканским правилам, с завязанными глазами, я боялась только одного - что потом этому никто не поверит. Все мои подружки позеленеют от зависти, но, когда, опомнятся, начнут кричать, что это вранье, турусы на колесах! А у меня никаких доказательств, ни единого снимка! Не смейся Витек!..
- А я и не смеюсь. Тебе же было тогда четырнадцать лет -и вдруг такое приключение! И долго вы добирались до... Багорного?
- Ехали мы - то есть ехали мы с отцом а остальные шли пешком - целый день. Только к вечеру приехали в Шуаньбао. Тот седой старик, что назвался лесорубом, когда во время нашей прогулки перехватил нас с отцом на дороге, оказывается, и был сам Среброголовый. Он повёл отца в фанзу, где лежал Багорный. И отец вынул у него из плеча пулю.
- Пальцем вынул, что ли? Ведь вас же схватили на прогулке - значит у него не было с собой инструментов:
- А вот и были! Они ловко это устроили. Сперва прибежал к нам в дом какой-то рабочий из леса и стал умолять папу, что-бы он пошел с ним к его товарищу, которого придавило упавшим деревом. Уверял, что это недалеко - полкилометра не больше. А папа никому в помощи не отказывает, и они это хорошо знали. Ну, он взял сумку с инструментами, лекарства и говорит мне: <Собирайся и ты, прогуляемся заодно. Погода чудная. С раненым я управлюсь быстро - и тогда пойдем с тобой по ягоды...»
- Я слышал, что доктор спас Багорного.
- Да но потом началось заражение. Понадобились специальные впрыскивания и лекарства, отец написал рецепт, и Среброголовый послал с ним кого-то в Харбин. Так что мы там застряли. Отец играл с ними в кости и в пальцы, рассказывал анекдоты. Между одной выпивкой и другой-ты же знаешь папу! - осматривал остальных раненых. Словом, чувствовал себя как дома. Он их очаровал своей бородой и веселостью.
- Ну, и своим искусством, конечно! Прежде всего своим искусством, Кабарга! Они мне потом говорили: «Другого такого лекаря, как Черная Борода, не было и не будет!»
- Это верно, они им были довольны. А я скучала. Всегда одна в фанзе или в саду - за ворота мне нельзя было выходить, там стояла стража. Я даже не видела Багорного. Но в один прекрасный день нас подняли на рассвете. Весь отряд собирался выступить, однако не успел. Налетели самолеты, началась бомбардировка - больше со стороны гор, где нет лесов. А затем набежали японцы. С двух сторон.
- Да, знаю. Взяли их в тиски. И много партизан погибло там. Дрались до вечера...
- Ну, зачем тебе рассказывать - ты, кажется, лучше меня все знаешь.
- Но мне интересно что было с тобой в это время. Рассказывай же!
- Я сидела в погребе и тряслась от страха, это было ужасно. Вечером нам завязали глаза, посадили на мулов, и мы двинулись рысью неизвестно куда. А Багорного несли на носилках. Сначала вокруг был шум и суматоха, потом все это осталось позади. Я чувствовала, что мы поднимаемся в горы. Где-то на перевале нам с отцом развязали глаза. Отец стал делать перевязку Багорному, а я смотрела. Светила луна. Большущая и желтая- такой я никогда раньше не видывала. Она висела низко над перевалом, похожая на гонг... От партизанского отряда уцелела только кучка мужчин и три девушки.
- А ты не обратила внимания на самую младшую? Никого она тебе не напомнила?
- Нет. А что?
- Да это же была Ашихэ!
- Наша Ашихэ? Та, что осталась со мной, когда мама умерла? Ох, как жаль! Она одна тогда обо мне заботилась. Единственным светлым воспоминанием о том страшном годе осталась для меня Ашихэ. Не могу простить отцу, что он отдал ее монашкам.
- А она попала к партизанам!
- И довольна?
- Думаю, что да. Она из тех, кто не может оставаться в стороне от борьбы.
- Она? Такая маленькая и добрая?
- Она вынослива, как дикая кошка, умна и ничего не боится. С такой девушкой можно весь свет обойти.
- Ты так о ней говоришь, что можно подумать, будто ты... Она красивая?
- Дело не в красоте.
- Ты в нее влюблен?
Виктору хотелось сказать прямо, от всего сердца: «Мне никакой другой не надо». Но Тао в эту минуту не казалась ему близким человеком - в ней было что-то настороженное и чуждое.
- Я ей обязан жизнью. Знаешь, как мы впервые с ней встретились? Я сидел на березе, а тигрица и тигренок грызли ствол, и он уже шатался, когда появилась Ашихэ с мужем.
- Ах, так она замужем!
Тао почему-то очень удивилась и сказала это как бы с облегчением.
- Да, муж у нее - таежный охотник... Однако ты же мне хотела рассказать свои приключения. Ну, пришли вы в горы- и что было потом?
- Потом двинулись дальше, уже без трех девушек. Когда мне опять развязали глаза, я увидела грот. Мне казалось, что это сон. Грот был словно радужный, в розовой дымке, везде- сталагмиты, а со свода свисали громадные сталактиты. Настоящее подземное царство из волшебной сказки, не хватало только гномов. Ну, да ты сам знаешь...
- Еще бы, такое не забывается. Если даже я был ошеломлен, то воображаю, что творилось с тобой. И, наверное, ты мерзла в этом подземелье и все-таки страшно было?
- Нет, со мною ведь был отец. А ему и в аду не изменил бы юмор. Ну, и костры горели, вокруг ходили люди, и все они были к нам так добры. Старались, чтобы нам было как можно удобнее, поместили в отдельной боковой пещере - этих пещер там много, они тянутся иа целые километры. Партизаны даже искали второго выхода из этих пещер, они говорили, что он на другом склоне горы...
Все это мало занимало Виктора. Он слушал, замирая от волнения: когда же наконец Тао расскажет правду о той ночи.
Он незаметно наводил ее на это своими замечаниями, стараясь показать, что ему все известно и хочется только услышать, как она все это переживала. Теперь они с Тао были уже на краю перевала. Да, их разделял только уступ, которым кончалась небольшая тенистая площадка перед входом в грот. Солнце на своем пути к западным хребтам наполняло воздух жаром и оранжевой пылью. В беседке, сплетенной из веток, лежал Багорный, он уже почти поправился. При нем были доктор, Среброголовый и Тао. А на каких-нибудь пятнадцать-двадцать метров ниже, среди багульника над рекой, остановились на ночевку Виктор и Алсуфьев.
- И вы все слышали, Тао?
- Почти все, особенно когда наступила ночь. Среброголовый шепнул, что для верности следовало бы вас допросить. Но отец засмеялся и сказал: «К чему? Если тот старый «спирит» верит в духов и общение с ними, то я могу в два счета устроить ему сеанс, изобразить здесь потусторонний мир простым способом, да так, что комар носа не подточит. И тогда они оба сами выскажут свои самые тайные мысли, допрашивать их не придется».
- И надо сказать, ему это удалось. А другие сразу согласились?
- Среброголовыи возражал. Но Багорному пришла одна мысль. Он сказал, что, собственно, они ни чем не рискуют. И если все пойдет удачно, то и он примет участие. Тогда можно будет сделать один очень важный ход.
- Ход? Мило, нечего сказать. Алсуфьев потом чуть не помешался.
- Да, это было жестоко. Никогда не забуду его исповеди. А когда он протянул ко мне руки - я ведь изображала богиню - и взмолился: «Ты женщина, ты одна поймешь и не назовешь меня убийцей!» - меня даже пот прошиб под покрывалом. Еще минута - и я бы разревелась. Но тут появился Багорный и
замогильным басом попросил: <<Похорони мое тело, Павел >>. Это было смешпо. Он обещал Алсуфьеву сокровища Дикого Барона, если тот похоронит его по-христиански и напишет на могиле, что здесь лежит Александр Багорный, полковник Красной Армии, примирившийся с богом... Ох, тут уж я не выдержала! Я расхохоталась, и поднялся переполох. Выручил всех папа-
закричал, что, когда боги смеются, людей ждут слезы, и навел на всех страх... Да ты ничего не ешь, Витек!
- Спасибо, я, пожалуй, возьму ветчинки... Да, картина получилась фантастическая, не хватало только молнии и появления ведьмы.
- Можешь острить сколько угодно, но признайся, тогда и ты струхнул! Мне даже казалось, что ты побледнел и того гляди упадешь. И чтобы тебя ободрить, я тебя поцеловала.
- Ты? Меня?
- Не помнишь? Ну да, было темно и такая сумятица вокруг... А еще я шепнула тебе, чтобы ты ничего не боялся, что я с тобой...
- Да, ты ведь изображала богиню! Экая гнусная комедия! Алсуфьева она свела с ума, он теперь бредит атомами. А я замучился, пробуя разгадать эту загадку... Бился, как рыба об лед. И все потому, что твой папаша любит шутки шутить!
- А когда же ты узнал правду?
- Да уже здесь, в Харбине. Но, так сказать, без технических подробностей. Я все еще не понимаю, каким образом вы это проделали.
- Очень просто. Вы оба уснули у костра, одурманенные багульником. Надо было еще усилить наркоз. Папа дал одному из часовых несколько шариков опиума, а тот сошел вниз и стал бросать их в костер. Когда тебя потом принесли в грот полусонного, ты и увидел всю подготовленную сцену: урну, босых лам, то есть папу и Среброголового с надвинутыми на лица капюшонами, а на возвышении меня под покрывалом. Багорный сидел наверху за нами, где было совсем темно. А один из караульных держал наготове фонарь с двумя стеклами, зеленым и белым. Папа что-то жег в урне, и дым тянуло к выходу, прямо на вас. Ты держался молодцом. Папа потом рассказывал, что ему все время приходилось за тобой следить и регулировать наркоз. Ну, вот так все и разыграли. Потом перенесли вас обратно к костру, уложили там, где вы прежде лежали. А мы, конечно, наблюдали за вами, пока папа не объявил, что все в полном порядке. «Теперь Алсуфьев исполнит то, что ему приказало видение,- сказал он.- А Витек будет думать, что он одурел от испарений дикого розмарина».
- Ну а с вами что было дальше?
- Мы пробыли там еще два дня, потом нас с отцом доставили домой, в Шитоухэцзы. Сначала отпустили отца. Он прямо из лесу, не заходя на дачу, пошел на станцию и уехал в Харбин. В Харбине взял из банка деньги и сразу вернулся в Шитоухэцзы. Люди видели, как он ушел один в горы, а вернулся со мной. И только после этого он сделал заявление властям и устроил шумный пир по случаю счастливого спасения. Все поверили, что нас с ним похитили хунхузы и только через две недели отпустили отца, с тем чтобы он принес им выкуп в пять тысяч долларов, иначе грозились отрубить мне голову. Вот сколько ему стоило это приключение! Смотри!
И Тао повернулась в профиль сначала с одной, потом с другой стороны, чтобы Виктор мог рассмотреть ее серьги. Розовые жемчужины в форме стекающих капель мерцали в мочках ее ушей.
Виктор кивнул головой в знак того, что понял: доктору нужно было доказать чем-нибудь, что история с выкупом - правда. Вот он и взял из банка крупную сумму, а позднее купил на эти деньги красивые жемчужины для дочки. В награду за хорошее поведение.
- А как же японцы? Поверили?
- Не очень. Несколько раз вызывали отца на допрос. Но вскоре после этого как раз заболел Яманита. Ты, наверно, слышал - об этом столько шумели. Никто не боялся его оперировать. Яманита знал, что ему терять нечего. Вот он и доверился отцу в надежде, что авось операция удастся. Ну, и после этой
операции нас оставили в покое, потому что мы были уже в милости у Яманита.
- Еще бы, кому охота задевать Квантун(12) и первое лицо в Харбине!
- Ну, не первое. Есть еще Кайматцу.
- Тоже генерал?
- Нет, капитан. Но отец говорит, что он сильнее генерала. Ему подчинена полиция, он ведает разными секретными делами. Счастье, что его тогда не было в Харбине! Он появился недавно... Съешь еще что-нибудь? Положить тебе сладкого?
- Нет, спасибо.
- Тогда я принесу чай.
- Право не стоит. Единственное чего мне сейчас хочется, это...
У него чуть не сорвалось с языка: «чтобы ты ушла, Кабарга, и оставила меня одного», но он сказал не то:
- Спать! Ты извини, но я еще не отоспался с дороги, а завтра, быть может, придется выехать.
- Как, уже? Опять в тайгу?
- Нет, зачем же... «Никогда не следует возвращаться на пройденные пути»,- сказал какой-то мудрец, не помню кто.
Тао переставила посуду на буфет и повернулась к нему.
- Не заговаривай мне зубы. Со мной ты мог бы, кажется, быть откровенным. Куда ты собрался?
- В Польшу. Вероятно, через Африку или через другую линию фронта. Не могу я больше тут болтаться.
Тао протянула к нему обе руки, словно ища спасения.
- Возьми меня с собой! Умоляю тебя, Витек, я тоже больше не могу!
- Да ты в уме? Ведь я в армию иду!
- В самом деле? А я думала - в кабаре!
Она отступила на шаг.
- Неужто я кажусь такой дурой? Нет, ты просто ничего не видишь, не хочешь понять...
Виктору в эту минуту меньше всего хотелось выслушивать ее признания. Достаточно ему было смятения в собственной душе. Все в нем кипело после того, как он узнал о том издевательстве, о той шутовской комедии с духами!
- Что я тут вижу от людей? - говорила между тем Тао.- Немного зависти моему богатству, немного яду - смотрите, мол, незаконнорожденная, да к тому же еще желтокожая! Думаешь, я не понимаю? Тот же Коропка, наш друг, если бы он не знал, кто была моя мать, относился бы ко мне нормально, как ко всем в классе. Но он знает и потому видит во мне прежде всего «желтую опасность». Я давно это замечаю и все время думаю: хоть бы скорее вырваться отсюда! Вот окончу гимназию и уеду туда, где никто не будет знать, что я незаконнорожденная. Но для чего, собственно, мне аттестат? Что я с ним буду делать? У меня ни к чему нет призвания. И я этого ничуть не стыжусь. Другие с важностью рассуждают о призвании, о высшем образовании, но только потому, что им нужна специальность, чтобы зарабатывать на жизнь. А мне это не нужно. Так что же меня здесь может удержать? Отец? Но и ему я теперь не нужна.
Виктор попробовал ее остановить, сказав:
- Не болтай глупостей, ты просто раздражена.
Но, видно, слишком сильны были горечь и разлад в душе Тао, и она, не слушая его, продолжала:
- Не перебивай. Я знаю, что говорю. Да ты и сам все видишь. Отец скрывает от меня эту связь, снимает ботинки и в одних носках крадется к себе, чтобы я не услышала, что он возвращается от нее. Под любым предлогом удирает к ней, как мальчишка, обманывает меня, как будто я его жена! Вот и сейчас он, конечно, у нее. Сказал, что идет к Коропке, потому что ты, очевидно, засиделся у него. Нет, это становится уже невмоготу! И это для него унизительно, мучает его. Ох, я бы эту женщину на части разорвала!
- Не понимаю. У доктора, насколько мне известно, и раньше бывали всякие... гм... увлечения. И они же тебя не огорчали?
- Тогда было другое. А это - любовь.
- Допустим. Ну, и в чем же трагедия? Он любит Мусю, но и тебя ведь любит по-прежнему, как отец. Это совсем разные чувства.
- Неправда! Не нужны мне эти крохи! Чужие объедки!
- Это вырвалось у Тао так страстно, что она сама испугалась. И, замолчав, отошла к окну.
Казалось, она сейчас разразится слезами или смехом. То и другое было одинаково возможно.
Но неожиданно для Виктора она сказала негромко и медленно, словно через силу:
- Любить - это значит хотеть, чтобы кто-то был всегда и во всем тебе близок и все дела и мысли были общие. И этим я с ней делиться не хочу.
- Ну, знаешь, это очень странно, просто ненормально. Чудишь ты, Тао!
- Может быть. Мое детство, вся моя жизнь были ненормальны... Дай договорить. Надо же мне наконец душу отвести. Не в том дело, что я, хозяйка дома, теперь должна буду ей уступить свое место. Мне это, ей-богу, безразлично. Но до сих пор мы с отцом были самые близкие люди и каждый из нас был другому нужнее и дороже всех на свете... Это во мне говорит не истерия, Витек, а мое сиротство. Мы крепко держались за наш дом, он должен был нам заменять отчизну. Наша любовь была настоящей дружбой, и жили мы с отцом на равной ноге, как любящие товарищи. А теперь он все поверяет какой-то чужой женщине и при ней забывает обо всём. Обо мне тоже. Только с ней советуется. Может, спрашивает у нее совета, как поступить со мной? Нет, прежней любви ко мне и в помине нет! Я просто ему мешаю. Уеду - тогда он на ней женится и опять станет самим собой. Может, она даже родит ему дочь...Что ж, это естественно!
- Ох и путаница же у тебя в голове. Однако надо найти какой-то выход.
- Я уже нашла. Уеду с тобой.
- Но послушай, Кабарга...
- Ничего не хочу слышать!
- Пойми же, Кабарга, я еду не в международном спальном вагоне! Кто знает, какие еще меня ждут передряги. Может, придется нелегально перейти не одну границу, раньше чем я доберусь до своих. Это во-первых. А во-вторых - война! Что тебе делать на фронте?
- Я умею делать перевязки и могу быстро выучиться всему, что должна знать медсестра. Я умею водить машину, стрелять. Для здорового человека, если он захочет, всегда найдется на войне дело. А я здоровая и сильная. Не думай, что только Ашихэ вынослива, как дикая кошка. Поверь, Витек, у тебя не будет
со мной никаких хлопот.
- В зтом я и не сомневаюсь. Если я против, то только оттого, что боюсь за тебя. - Для меня война развяжет все узлы. Кроме всего того, что я тебе рассказала, ты прими во внимание атмосферу, в которой мы живем, и согласись, что я права. Здесь все - временное. В Харбине наши до самой смерти живут «пока», не по-настоящему, забившись каждый в свой угол, потому что такова жизнь в изгнании. В изгнании, так они говорят, главное - притаиться и выжить, чтобы целым и невредимым вернуться когда-нибудь на родину. Нет! Отчизну либо имеешь от рождения, либо ее надо завоевать! И я не могу так жить - между Китаем и Польшей. Мне нужна родина, слышишь?
В прихожей тихонько открылась дверь. Крадущиеся шаги вдруг замерли, когда скрипнула половица.
- Вернулся. Сейчас скажет, что, к сожалению, у Коропки тебя не застал.
- Лучше избавим его от таких объяснений. Ступай к себе, и я тоже сейчас скроюсь... Покойной ночи.
Он ушел в свою комнату, чувствуя, что совесть его не совсем чиста перед Тао, но радуясь, что наконец останется один. Наедине с Багорным. Ибо, если Багорный жив, значит, он и есть Петр Фомич. И завтра разговор у них будет совсем другой. Надо начать его так: «Александр Саввич, вы над нами здорово
подшутили. И я этого финала ждал два года и восемь месяцев...»
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 16.12.2009
|
| Просмотров: 2506
| Рейтинг: 5.0/1 |
|
