| Статистика |
Онлайн всего: 3 Гостей: 3 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
23)Часть вторая
Добрый совет капитана Кайматцу
Это произошло быстро и бесшумно; так иногда подмытый берег внезапно обваливается, уходит из-под ног: всплеск - и все кончено.
Виктор пошел в магазин Чурина покупать сапоги. Билет был уже у него в кармане. Поезд в Хайлар, как и сказал Багорный отходил в восемь часов вечера. Правда, сейчас было только одиннадцать, но до отъезда Виктору предстояло еще много дел.
Он торопливо прошел через продовольственный отдел магазина на первом этаже, проталкиваясь среди взволнованной толпы. Сингапур пал! Японцы стреляют в честь победы и раздают папиросы, муку, конфеты...
В обувном отделе на втором этаже Виктор купил себе теплые сапоги, а на третьем этаже долго выбирал охотничье ружье. Старый продавец обслуживал его умело и дружелюбно, сохраняя, однако, достоинство, как подобало служащему универсального магазина крупной фирмы «Чурин и К», где имеется все - от продовольствия до автомобилей.
Виктор выбрал наконец такую же двустволку, как его собственная, на пулю и дробь той же Бирмингамской марки. Из такой двустволки Ашихэ сможет стрелять по любому зверю - и не только по зверю...
Он сказал продавцу, что ружье покупает для доктора Ценгло, и доктор сам за ним зайдет. Взял чек и пошёл к кассе.
Но у кассы разыгрался скандал. Кассир, казалось, только и ждал Виктора,- мина у него была не то испуганная, не то озабоченная. Едва взглянув на поданную ему ассигнацию, он закричал, что она фальшивая. Вокруг загудели, у кассы собралась толпа, и откуда-то сразу появился японец в светло-серой форме. Он проверил документы Виктора и повел его прочь, толкая впереди себя.
Под шепот покупателей «фальшивомонетчик!>,< поймали фальшивомонетчика!» они прошли через магазин к автомобилю. Не успел Виктор опомниться, как уже сидел в знаменитом учреждении на Цицикарской.
У входа стояла стража. Окна просторной ожидальни были забраны решетками. Словом, со свободой надо было проститься. Отсюда выйти можно, только если выпустят.
На скамьях у выбеленных стен сидели ожидающие. Они, видимо, сидели тут давно, подпирая стенку. Время остановилось. Жизнь замерла. Им оставалось только одно - ожидать...
Порой открывалась одна из нескольких дверей в этой комнате молчания. Падало слово - чья-то фамилия. Вызванный срывался с места, заметавшись, как ночная бабочка в луче света, и шел навстречу своей судьбе.
Дверь за ним захлопывалась, заглушая треск пишущей машинки в соседней комнате. А здесь тишина становилась ещё более гнетущей, еще резче чернели решетки на окнах.
Пахло потом, сырым бетоном и карболкой. Среди этих запахов - типичных запахов тюрьмы и казарм - по-звериному чуткий нос Виктора улавливал еще и запах риса. Должно быть, время было обеденное и где-то здесь варили рис, который китайцам есть запрещалось. Если уличат кого в продаже риса, казнят публично. Ни продавать рис, ни есть его в собственной стране китайцам не дозволялось. Рис резервировался для японцев.
Прошел час, другой. Людей на скамьях стало меньше. Виктор ждал напряженно, обдумывая все обстоятельства. Деньги, которые признаны фальшивыми, он получил за собольи шкурки. Если за - торговцем в Фудзядяне следят то могли заинтересоваться и им, Виктором. Допустим, по какой-то нелепой случайности, тот купец, а из-за купца и он впутались в уголовное дело. Но всего вероятнее, что дело это политическое. Из той мастерской в Фудзядяне наверняка выпускают изделия отнюдь не скорняжные. А может быть, японцы напали на след Багорного, и сыщики, пущенные по этому следу, вчера видели его с Багорным вместе на Сунгари?
- Потапов!
В комнате, куда его ввели, ему прежде всего бросилось в глаза лицо 3ютека Средницкого, сидевшего за пишущей машинкой. Лицо утомленное, серое, скучающее. Средницкий, задумавшись, помешивал ложечкой чай и смотрел сквозь решетку в окно. На подоконнике стояла тарелка с остатками риса. Видимо, обед Зютеку приносили прямо в канцелярию из офицерской столовой.
За барьером, перед которым стоял Виктор, сидел сержант с таким же, как у Средницкого, серым, усталым лицом. Он просматривал документы Виктора. «Фальшивой» ассигнации среди них не было.
- Как звать? - спросил сержант по-японски.
Средницкий перевел глаза от окна на допрашиваемого. Веки его чуть- чуть дрогнули. Другой на месте Виктора подумал бы, что Средницкий ему подмигивает, но Виктор знал, что это нервный тик, который становится заметен, когда Зютек удивлен или взволнован. Он всегда был мальчик нервный и болезненный. Но что же его сейчас взволновало? Может, он узнал в арестованном того охотника, который вчера был на катке с любовницей доктора Ценгло? Или узнал в этом охотнике своего школьного товарища Витека Доманевского?
Как бы то ни было, Средницкий равнодушно повторил ему вопрос сержанта по-русски, не переставая в то же время стучать на машинке. Значит, он служит здесь переводчиком. Продался за миску риса!
- Потапов Иван Кузьмич.
- Год рождения?
- Тысяча девятьсот двадцатый.
- Занятие?
- Охотник.
- Отец кто?
- Купец.
- Вашего отца звали Кузьма Ионыч?
- Так точно, господин начальник.
- Известный миллионер Потапов?
Сержант явно ожидал, что Виктор подтвердит это. Уж не крылась ли тут ловушка? Кто знает, как жил и как кончил жизнь подлинный Потапов? Лучше схитрить.
- Этого я не знаю.
- Как так? Я вас спрашиваю, кто был ваш отец, родной отец!
- Извините, господин начальник, но я никогда не видел ни отца своего, ни матери. С тех пор как я себя помню, я всегда был сиротой и жил у чужих людей, меня увезли из Красноярска, когда мне было два года. Одни уверяют, что отец мой в золоте купался и едал только все заграничное. А другие над этим смеются и говорят... Мне и сказать-то стыдно, что они говорят.
- Ну, ну, смелее!
- Будто он, извините, чистил отхожие места у богатых людей. Вот в каком золоте он купался.
Сержант отодвинулся вместе со стулом от письменного стола и вопросительно посмотрел на Средницкого. Тот, не отрываясь от машинки, буркнул:
- Он - дубина неотесанная, не стоит тратить слов, господин сержант...
По-польски Зютек сказал бы, вероятно, «хамье» или <хамло» - все производные от слова «хам» со всеми их оттенками он знал до тонкости и применял с несравненной меткостью. Узнай он в эту минуту своего школьного товарища, с которым вместе писал когда-то упражнения по-японски, он не отозвался бы о нём так на этом языке. Значит для него арестованный - Иван Потапов, а не Виктор Доманевский. Тем лучше.
- Ты постоянно проживаешь в Борисовке? - спросил сержант, а Средницкий, переводя на русский, еще больше подчеркнул это <ты»:
- Живешь-то где? В Борисовке, что ли, прописан?
- А то где же? Я там нахожусь всегда, только в охотничий сезон уходим за белками, соболем, куницей и лисой. Потому что мы борисовские, всё больше шкурками промышляем.
- Скажите ему, Средницкий, что в Борисовке он никогда не жил.
- Слушай, хам, ты господина сержанта не морочь! Понимаешь по-русски? В Борисовке не было и нет никакого Потапова! Это проверено. Говори, как твоя настоящая фамилия? Откуда ты? Отвечай, не то тебе несдобровать!
- Господин машинист, переведите ему, пожалуйста: положение мое такое, что хуже уж не бывает. Деньги у меня отобрали, говорят, будто они фальшивые. Как же я теперь к хозяину вернусь, что ему скажу? Нельзя ли, чтобы только половину забрали, а половину мне вернули? Уж я бы вас за это отблагодарил хорошей лисьей шапкой, господин машинист.
- Ну что? - Спросил сержант.
- Не сознается. Просит, чтобы ему вернули деньги, хотя бы половину.
- Та-ак? Ну, сейчас мы ему...
Японец посмотрел куда-то через плечо Виктора, и Виктор, не оглядываясь, угадал, что сидевший у печки мужчина встает. Этакая мордастая обезьяна в френче.
- Последний раз спрашиваю: назовешь свое имя? Скажешь, откуда и зачем приехал в Харбин?
- Ах, ваше благородие, да спросите вы, сделайте милость, кого хотите в нашей деревне, есть ли там второй Ванька Потапов. Покажите меня им, так вам каждый скажет: это он и есть, Ванька Бибштек. Потому что меня, видите ли, в детстве так прозвали...
Сержант сердито потянулся к столу за папиросами. Закуривая, кивнул кому-то головой. И в тот же миг Виктора ожгла адская боль от удара сзади в ухо.
- А ну, повернись!
И с другой стороны - такой же удар. Третьего не было. Виктор, никогда не битый, озверел от бешенства и боли. Он двинул негодяя наотмашь так, что тот кубарем покатился обратно к печке, но тут же вскочил с криком:
- Ах ты сукин сын, сволочь этакая!
И нагайкой огрел Виктора по лицу. Но ударив, сразу отскочил - таким страшным стало лицо Виктора.
- Да это зверь! Держите его!
Залитый кровью, Виктор пригнувшись, как в игре в жмурки, двинулся к нему, растопырив руки.
Раздались одновременно два голоса - сержанта и Средницкого:
- Томарэ! Стой!
Слишком поздно. Виктор уже набросился на палача и вцепился ему в горло, да так, что тот захрипел.
Сержант выстрелил в воздух и мигом метнулся за шкаф. Средницкий вскочил на подоконник, деревянный барьер разлетелся в куски, шкаф трясся, машинка полетела на пол - Виктор, держа на весу палача, колотил им, как цепом, все вокруг.
Вбежавшие солдаты попятились. Такой ярости и силы им еще не приходилось видеть.
Опомнившись, они закололи бы Виктора штыками, если бы сержант не крикнул им, что это арестант капитана Кайматцу.
- Прикладами его, прикладами, но так, чтобы остался жив.
И они стали бить его осторожнее. Один все же угодил прикладом по голове, и Виктор упал.
Тяжело дыша, стояли японцы над этим парнем, который дрался как бешеный и даже сейчас, лежа в беспамятстве, не выпускал из рук расколошмаченного в тряпку казака Долгового.
- Ах чтоб тебя!.. Наверное, он когда-то был тигром!
Виктор очнулся в тюремной камере. Сознание наплывало и уходило волнами, в разбитой голове стучала кровь. В затылке он ощущал страшную боль. Там вздулась огромная шишка, да и половину лица жгло как огнем. Он поднял руку, чтобы ощупать щеку, но зазвенело железо, и за правой рукой потянулась левая: они были скованы вместе.
Из коридора сюда проникало немного света. Камера имела только три стены, вместо четвертой - железная решетка, которая раздвигалась, как портьера.
Виктор перекатился с нар на пол, встал на ноги и держась за стену, дошел до решетки.
Маленькие лампочки едва-едва освещали тюремный коридор, надзирателя, расхаживавшего от одной обшитой железом двери к другой, «глазки» в дверях... Таких камер, как у Виктора, не было больше ни одной. В этой нише, отделенной от коридора лишь решеткой, на виду у всех сидел только он. Клетка для буйных и опасных!
- А, проснулся наконец,- сказал ему надзиратель.- Ты у меня смотри, тигр, держи лапы при себе! Я тебе не Долговой!
Он поправил пистолет на толстом заду и пошел дальше шагом укротителя.
В этой клетке Виктор пролежал несколько дней, кормили его одной чумизой и водой.
Утих шум в голове, понемногу затягивался корочкой рубец от нагайки, перерезавший щеку от виска до подбородка. Виктор подумал, что останется безобразный шрам на всю жизнь. Но тут же вспомнил: жизнь-то подходит к концу, так не все ли равно? Не до красоты уж теперь.
Однажды утром его повели на допрос.
Эта комната на втором этаже, была чище, и допрашивал его не сержант, а поручик - все-таки, можно сказать, больше чести.
Присутствовал и Средницкий, но здесь он сидел за машинкой очень прямо, подтянутый, и держался без тени прежней развязности.
- Переведите арестованному акт о смерти Долгового.
Средницкий, приняв от поручика бумагу, начал переводить Виктору на русский неуклюжие канцелярские фразы, из которых следовало, что сотрудник императорской полиции Никифор Долговой умер в военном госпитале 1б февраля 1942 года от тяжких увечий.
- Пусть подпишет,- сказал поручик.
Средницкий пододвинул Виктору бумагу, в которой было сказано, что он сознается в убийстве полицейского Никифора Долгового.
Виктор нацарапал: «Бить этого сукина сына бил, но умер ли он от этого, мне неизвестно. Иван Потапов».
Читая это, поручик жевал запавшими губами. Он был уже немолод - по возрасту мог бы быть полковником; похож на школьного учителя, преподающего какой-нибудь второстепенный предмет, например чистописание. По-русски, видимо, понимал, но говорить не хотел. Виктору показалось, что он поглядывает на него с некоторым уважением.
- Господин поручик жалеет тебя, учитывая твою молодость и некультурность,- переводил Средницкий тем же тоном декламатора, каким когда-то он, первый ученик, отвечал урок в классе.-Господину поручику было бы неприятно выжимать из тебя правду железом, огнем и водой. Но он будет вынужден это сделать, если ты вздумаешь лгать. Слушай внимательно, он задаст тебе два вопроса, и от того, как ты на них ответишь, зависит твоя жизнь.
- Ваше благородие! Да разве ж у меня совесть нечиста, что я стану...
- Ладно, ладно, сейчас это будет видно. Вопрос первый: кто ты на самом деле и с какой целью хотел ехать в Хайлар?
- Я Иван Потапов, вам это хорошо известно. А в Хайлар хотел ехать... гм... наше дело холостое... Девушка есть у меня там, в Хайларе, и я хотел с ней потолковать насчет свадьбы... Венчаться будем на Петра и Павла.
- Господин поручик утверждает, что ты врешь. В последний раз делает тебе предупреждение и спрашивает: кто этот субъект, с которым ты встретился на Сунгари четырнадцатого февраля в одиннадцать часов три минуты?
- Это никакой не субъект, это был толкай. Музыка играла, и все катались на коньках или на санях. Вот и меня охота взяла хоть разок так погулять, как господа гуляют.
- Проехав Рыбачий остров, вы остановились. Толкай сел в сани, а ты его вез. Разве ты затем деньги платил, чтобы везти толкая?
- А что же мне было делать, если он больным оказался? Старый, ноги не держат. Смотрит на них, плачет: «Да, лаобань, да» . Жаль мне его стало - ведь тоже, извините, человек. «Эх ты, кляча заезженная,- говорю,- садись, отвезу тебя обратно». Тем и кончилось мое катанье.
- Господина поручика удивляет, что этот старый толкай сразу потом побежал на своих больных ногах, как молодой козел. Ты солгал и понесешь ответственность...
- Понесу. Я оленя на плечах переносил, так снесу и эти ваши... следствия. Постараюсь, коли их благородие прикажут.
- Не прикидывайся дурачком. Ты шпион и сейчас сам сознаешься в этом. У нас есть способы. Подпиши опись...
- Извините, не пойму.
- Опись вещей, что найдены при тебе. Этот билет твой?
- Мой.
- А деньги?
- Да, как будто те самые.
- Часы?
- И часы мои.
Он не мог не признать часы своими, хотя это было рискованно. Вещь оригинальная, легко запоминающаяся.
Только что он об этом подумал, как случилось то, чего он боялся. Средницкий из-за машинки смотрел то на руку поручика, державшую часы, то в лицо Виктору, и в глазах его читался и ужас и упоение сенсационной новостью. Узнал! Ну конечно, весь класс любовался когда-то часами Доманевского на черном браслете из оксидированной стали... Выдаст, подлец! Захочет угодить начальству за горшок риса...
Поручик между тем заполнил карточку и протянул ее конвойному, как рецепт.
- К дантисту.
Виктора повели коридором направо, потом по ступенькам вниз.
Двойная дверь, обитая сукном. Окон нет. Кран и раковина, шкафчик с инструментами, две лампы - одна под потолком, другая над креслом зубного врача.
- Садись! - приказал этот врач, прочитав «рецепт», и подошел к шкафчику. Это был низенький брюнет в блестящем клеенчатом фартуке.
Его помощник, здоровенный мужчина весом, наверно, больше сотни килограммов, защелкнул ручные кандалы Виктора на ручках кресла, привязал его к креслу, обхватив ремнями ноги и грудь, а голову вдвинул в металлический обруч и, всадив ему в рот «расширитель», так что губы сами раскрылись, защемил подбородок.
Врач обошел кресло, проверяя, приняты ли все меры безопасности, потом заглянул Виктору в рот.
- Зубы - первый сорт!
И поднял инструменты - в правой руке молоток, в левой- длинную автомобильную отвертку.
- Правый клык. Заклепкой.
Голос поручика, такой бесстрастный, словно он диктовал ученикам упражнения, прозвучал из-за спинки кресла. Откуда и когда он здесь появился? Виктор не успел об этом подумать- раздирающая боль пронзила его, челюсть словно оторвали. И опять, опять...
Кресло затряслось от судорожных корчей обезумевшего «пациента». Отвертка под градом ударов впивалась в корень зуба, как будто это была заклепка, которую надо было расплющить.
- У тебя тридцать два зуба,- бубнил где-то за его спиной поручик,- и один за другим я буду их так обрабатывать, пока не обработаю все тридцать два. Только правда может это прекратить, только правда! Кто ты? Кто этот толкай?
Виктор молчал.
- Коренной левый - обух!
Молоток мелькнул у самых глаз, и Виктор, сраженный болью, рванулся так, что ремень на груди лопнул. Но, как подтвердил смущенный палач, зуб все еще держался.
- Господин поручик, таких клавишей я еще в жизни ни у кого не видал!
И чтобы исправить промах, опять взмахнул молотком. Виктор захрипел, давясь обломками зубов.
Помощник палача повернул кресло, и кровь с белой крупой разбитых зубов потекла на бетонный пол, а затем по канавке к отливу.
- Говорить будешь? Нет? Перепилить клык !
Пустили в ход трехгранный напильник.
Сталь с крупными насечками визжала, вгрызаясь в кость. В горле булькала кровь, выталкиваемая хриплым дыханием. А деревянный голос поручика повторял монотонно, как кукушка в старинных часах:
- Кто ты? Где живет твой толкай?
Когда дошло до четвертого зуба, заметили, что кресло не дрожит. Сняли ремни и обруч.
- Ничего ты не сумел сделать!
- Господин поручик, вы сами видите - я совсем запарился. Это не человек - те из первого «Б» были правы.
Поручик никогда не смотрел на «бревна после отделки», что-бы не усложнять себе работы. Он был склонен к абстрактному мышлению. Но на этот раз он взглянул на Виктора, и ему показалось, что в этом обезображенном, залитом кровью лице действительно есть какое-то сходство с тигром. Не стоит тратить время и силы. Такие седеют, но не сдаются. Вот как Среброголовый. Не поддался, все выдержал, а потом сбежал, сделав его посмешищем. Из-за этой неудачи со Среброголовым он остался на всю жизнь поручиком.
- Прикончить?
- Нет, капитан запретил. Передадим в его распоряжение.
Он лежал на мокром бетонном полу - надзиратель облил его водой из ведра. Как раздавленный червяк, корчился Виктор от боли, прижимался к бетону то одной, то другой щекой - это приносило некоторое обманчивое облегчение. Когда бетон нагревался, Виктор передвигал распухшее, пылающее лицо туда, где похолоднее.
Потом начались жар и озноб. Он весь горел, язык лежал во рту как деревянный, и Виктор в душе надеялся, что у него заражение крови. Отвертка была грязная, напильник ржавый- заражение неизбежно. И это для него самый лучший исход: ведь если выживет - у него еще двадцать восемь зубов... По сравнению с такими муками смерть казалась доброй утешительницей. С ней придет наконец бесчувствие и блаженный покой.
Но проходили дни и ночи, не принося конца, дни без рассветов и закатов, всегда одинаковые в мутном, дрожащем свете электрической лампочки. Время шло где-то там, над тюрьмой.
Виктор уже не лежал на бетонном полу, а сидел у стены, неподвижно глядя из глубины своей клетки в слабо освещенный коридор. Пробегали по этому коридору арестанты, которых вели в уборную, или проходили с ведрами те, кто разносил похлебку по камерам. Проходя, все тревожно поглядывали на мрачную, словно окаменелую фигуру смертника. Надзиратель иногда останавливался у решетки:
- Ну что, тигр, укротили тебя? И не таких тут переделывали. Будешь ходить на поводке, как все.
Ему, должно быть, доставляло удовлетворение то, что и этот бунтовщик будет иметь над собой хозяина, как он сам и как все здесь... Виктора опять повели на допрос. В ту же комнату на втором этаже.
Поручик перелистывал протокол. Средницкий побледнел, увидев своего школьного товарища, который вошел, тяжело ступая, и, став так, что свет падал на его жуткое лицо, обвел налитыми кровью глазами все предметы вокруг.
На столе лежали новые вещественные доказательства - ружье, рюкзак, бляха с номером 731.
- Прочтите арестованному выписку из торговых книг фирмы Чурина.
Средницкий, взяв себя в руки, прочел довольно громко и спокойно, что десятого июня 1939 года двустволка на пулю и дробь марки «Greenes wrought Steel Barrels» номер 43697 была продана Адаму Доманевскому, проживающему на территории лесной концессии Ковальского, и вписана в имеющееся у него
письменное разрешение на охотничье ружье за номером 1703.
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 20.12.2009
|
| Просмотров: 3124
| Рейтинг: 3.5/2 |
|
