Четверг, 28.03.2024, 17:18
Меню сайта
Категории раздела
Лесное море
И.Неверли Издательство иностранной литературы 1963
Сарате
Эдуардо Бланко «Художественная литература» Ленинградское отделение - 1977
Иван Вазов (Избранное)
Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения РСФСР 1952г.
Судьба армянская
Сурен Айвазян Издательство "Советский писатель" 1981 г.
Михаил Киреев (Избранное)
Книжное издательство «Эльбрус» 1977
Форма входа
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Все книги онлайн

Главная » Книги » Зарубежная литература » Лесное море

25)Часть вторая

„Трудное занятие дал господь сынам человеческим"

  Новая камера помещалась в подвале, на самом дне тюрьмы. Она была подковообразная, размером четыре шага на три и высотой в десять метров. Когда-то здесь, должно быть, помещалась пята дымохода или вентиляционный колодезь, а позднее ее прикрыли вогнутым сводом на высоте второго этажа.
  Окна в этой дыре не было. Под потолком днем и ночью шипел газ в конусообразном многогранном колпаке матового стекла. Колпак напоминал раскаленную глыбу хрусталя. Все плавилось в его ярком молочно-белом свете - койка, столик, табурет, параша - и казалось липким, почти текучим, словно слепленным из воска.
  Надзиратель был тоже другой. На вопросы он не отвечал ни слова. Утром молча водил в уборную, три раза в день приносил еду. Кормили здесь лучше и сытнее - через день давали мясо.
  Эта камера, кормежка и освобожденные от кандалов руки ощутимо свидетельствовали о перемене в судьбе Виктора. Предложение принято - и вот первые результаты. Задаток в счет будущих благ. И хотя это никак не подчеркивается - ублажают его недаром. В этом Виктор не сомневался. Кайматцу просто хочет его подкормить, потому что ему нужно, чтобы Виктор был «в форме». И потом капитан же ясно сказал: «Вашу искренность мы испытаем».
  Однако Кайматцу не спешил его использовать. Быть может, он еще заканчивал следствие, допрашивал Ценгло, Средницкого и бог знает кого еще. Может, Мусю, Лизу, Тао, Коропку?..
  Все это мучило Виктора. И от этой мысли не удавалось отделаться резонным доводом, что ведь не он виновник катастрофы, напротив, он сам оказался жертвой неудачной выдумки доктора. Доктор попал нечаянно на минированный участок - и вот последовал взрыв.
  Однако никакие рассуждения не могли изменить того факта, что в его, Виктора, дело впутаны ни в чем не повинные люди, их схватили, пытают, они на волосок от смерти. И умрут, проклиная Доманевского.
  Если бы не это сознание, Виктор чувствовал бы себя сносно, был бы почти спокоен, насколько может быть спокоен человек в западне или в заключении. О своем постыдном заявлении он думал без малейших угрызений совести. С подлыми врагами иначе нельзя, любая хитрость и коварство дозволены. Своим заявлением он выиграл время, он жив - пока и этого достаточно. Он остался жив для того, чтобы бежать и за все с лихвой отплатить врагам. Он твердо верил, что это ему удастся. Да, убежит при первом удобном случае. Если не сможет сбежать по дороге в Японию, то сделает это позднее, по окончании школы Накано. Учиться он будет усердно, до конца разыгрывать роль негодяя, изучит все секреты японцев, их приемы... И пусть только его отправят с каким-нибудь заданием или перебросят за советскую границу!
  «Тигром меня назвали? Так будете иметь дело с тигром!»
  Так он мечтал целыми днями, лежа на койке, закрыв голову одеялом от резкого света и от тех, кто подглядывал за ним в глазок. Только так, под одеялом, он был самим собой, наедине с собой, не боялся, что его лицо выдаст глодавшую его жажду мести, мести, которая стала его верой, единственной пищей для души и смыслом жизни.
  «Каждый таит в себе какую-нибудь стеклянную гору и об ее острые края калечит свою жизнь».
  Да, хорошо сказала Муся, эти ее слова как откровение. Вот теперь и он, Виктор, познал желание, от которого не избавишься, которому он будет подвластен до конца. Но его стеклянная гора сочится кровью, и края у нее черные от застывшего отчаяния.
  Однажды утром пришел очкастый. С знакомым уже бряцанием шпор он повел Виктора из подземелья наверх. Виктор шел впереди, шаркая деревянными подошвами.
  Он увидел лучезарное небо, потом серую стену и яблоню.
  Цвела эта яблоня в углу небольшого двора и бросалась в глаза своим девственным белоснежным убором.
  У самой стены торчали невысоким рядом косо вбитые колья. Несколько пустых, два - с привязанными к ним людьми: у одного кола - доктор Ценгло, у другого - Средницкий. Стояли наклонно к земле, головы свисали над кольями. Подальше- солдат с офицерским мечом.
  Сержант, тот самый, что первый допрашивал Виктора, и какой-то молодой китаец расхаживали перед кольями.
  Когда Виктор со своим конвойным проходил мимо, Ценгло поднял опущенную голову и лицо его выразило удивление - не сразу, словно через силу. Он был так истерзан, что все стоило ему невероятных усилий, все он воспринимал сквозь глухое, сковывающее изнеможение. Лицо его опухло, пышная борода ассирийских магов поседела и свалялась. Золотые очки уныло подрагивали на сломанной пружине, одно стекло было разбито... Виктор прочел в его лице удивление и презрительную жалость, затем глаза доктора словно пленкой застлало, и он равнодушно, тупо стал смотреть на лезвие меча в руках солдата.
  Средницкий, напротив, весь дергался, тряс стриженой головой. Посиневшие губы его все время шевелились, шепот их напоминал сухой шелест четок. Не переставая бормотать что-то, он проводил Виктора взглядом, полным невыразимой ненависти.
  Виктора резануло по сердцу - страшно жаль было доктора и совестно было за свое прежнее мнение о Зютеке. Он, конечно, подлец - но до известного предела. Вот ведь, оказывается, было и у него свое понятие о чести: не выдал товарища и себя этим погубил.
  Нужно было крепко держать себя в руках и, помня о своей новой роли, делать вид, будто его ничто не трогает - ни эта картина казни, ни двор, с двух сторон замкнутый тюремными корпусами, а с двух других - неприступной стеной в четыре метра высотой, с колючей проволокой и толченым стеклом наверху.
  Из-за стен долетали отголоски и дыхание большого города- ведь все это происходило в центре Харбина, на Цицикарской. Гудки автомобилей, стук колес, говор людей, проходивших под самыми стенами, в двух-трех метрах от обреченных, и запах разогретого солнцем асфальта. Был, должно быть, конец апреля или начало мая...
  Все вдруг вытянулись в струнку: во двор входил Кайматцу.
  В ярком дневном свете еще заметнее была его неяпонская статность и щеголеватая подтянутость спортсмена. Ему, должно быть, перевалило за сорок, но он был еще юношески строен и ловок. Только лицо помятое и не мужское.
  Он махнул перчаткой Виктору и молодому китайцу, подзывая их к себе.
- Познакомьтесь. Вы - коллеги, вместе поедете учиться.
  Виктор и китаец пожали друг другу руки.
- Можно начинать!
  Сержант стал перед Средницким и громко прочитал приговор: переводчик Четвертого отдела Секретной службы при штабе императорской Квантунской армии Юзеф Средницкий за сокрытие важных для следствия обстоятельств приговорен к смертной казни путем отделения головы от туловища.
- Выполняйте! - скомандовал Кайматцу китайцу.
  Солдат подал китайцу меч. Тот зашел сбоку, так чтобы ему было с руки, а Зютек в смертельном ужасе задергался на колу. Он пытался поднять голову выше, и его побелевшие круглые зрачки впились в Виктора со всей живучестью страстной ненависти.
- Из-за тебя! - крикнул он бешено.- Из-за тебя гибну, Бибштек паршивый, чтоб ты пропал! Чтоб ты сгинул еще худшей смертью!
  Он сыпал проклятиями, но скоро захлебнулся и умолк.
  А китаец присел и поднялся на носках, словно бревно поднимал обеими руками. Потом ударил с размаху. Раздался мягкий треск, и отрубленная голова с глухим стуком ударилась о землю.
  Виктор провел дрожащей рукой по лицу. Стер со щеки теплые брызги.
- Безупречно сделано! - похвалил китайца Кайматцу.- Тренировались, вероятно?
- Так точно, господин капитан, на мешках с глиной.
- Превосходно. Следующий!
  Сержант стал против доктора и так же громко прочел, что Казимеж Ценгло, врач, за помощь банде Среброголового и сношения с агентом иностранной державы приговорен к смерти путем отделения головы от туловища.
- Доманевский! Выполняйте.
  Китаец услужливо протянул Виктору меч, как игрок после удачного выступления подает товарищу теннисную ракетку.
  Виктор понял: значит, вот каким образом должен он «отречься от прошлого и самого себя, окончательно и бесповоротно»! Он задрожал и попятился.
- Понимаю, в первый раз и без тренировки,- сказал Кайматцу.- Но при вашей силе и ловкости... Ну?
- Не могу, господин капитан.
- Доманевский, неисполнение приказа карается смертью. Видите этот кол?
  Он указал на пустой кол между доктором и трупом Средницкого. Место как будто для кого-то заранее приготовлено.
- Вижу.
- Так вот: либо вы казните приговоренного, либо самому вам сейчас отрубят голову.
  Итак, ничего не остается. Конец. Кол.
  Доктор Ценгло смотрел на него понимающе и сочувственно. Казалось, он догадывался, какую игру Виктор затеял - и проиграл.
- Руби, мальчик,- тихо сказал он по-польски.- Мне все равно пропадать. Руби - и спаси Тао.
- Что он говорит ? - забеспокоился Кайматцу. Он по привычке искал глазами переводчика, но единственный переводчик с польского был уже обезглавлен.- Чего ему надо?
- Просит пощадить его,- сказал Виктор.- Это очень хороший человек. И когда-то он спас мне жизнь операцией. Не могу, господин капитан!
- Нет?
  Виктор сознавал, что его ответ сейчас решит, жить ему или умереть. И доктор Ценгло был прав: его все равно не спасти. Если не он, Виктор, то кто-нибудь другой выполнит приговор... Но есть вещи, на которые согласиться невозможно, каковы бы ни были последствия. Невозможно - и все. Виктор знал, что у него рука не поднимется на этого несчастного, истерзанного старика, на друга. С чувством безнадежной покорности судьбе, в каком-то мертвом оцепенении, как человек, раздавленный непосильной тяжестью, он повторил:
- Нет, господин капитан. Ни за что.
- В таком случае пора кончать... На кол!
  Солдат и китаец подскочили одновременно, потащили Виктора... Он не сопротивлялся. Он как-то сразу обмяк, был уже в полубесчувствии, на грани небытия, готовый уйти из этой опоганенной, опротивевшей ему жизни.
  Ему закинули руки назад, на кол, тотчас зажали в тиски, сорвали воротник, освободив шею,- все это было проделано в одно мгновение с готовностью, даже с явным удовольствием: наконец-то капитан перестал покровительствовать этому человеку-тигру!
  Виктор висел теперь в наклонном положении и видел все очень четко, хотя мысли были в разброде, как у пьяного.
  Кайматцу, нервно поигрывая перчаткой, всматривался в его лицо с жадным, почти сладострастным интересом. У капитана было лицо пожилой кокотки. А Ценгло на соседнем колу хныкал в бессильном старческом раскаянии:
- Прости меня. Не повезло нам, не удался фокус...
  Голова Зютека лежала к нему в профиль, от нее растекались черные струйки. Как выброшенный на берег морской еж...
  Виктор оторвался от этого отвратительного зрелища и, подняв глаза, увидел яблоню, осыпанную белым цветом. Она была прекрасна. Она была добра... И он улыбнулся ей сквозь слезы- боже, да ведь умереть совсем не страшно! - в судорожном порыве радости, спасительной и умиротворяющей, объявшей все
цветущие деревья и все весны, какие он видел в жизни, какие будут и без него...
  Сержант замахнулся. Со свистом рассекло воздух блестящее острие. Удар в затылок, нечеловеческая боль, разрывающая тело надвое,- и потом ничего... Тишина, белая зыбкая тишина... Он был уже где-то среди ветвей яблони - быть может, одним из ее белых лепестков, быть может, ее дыханием.
  Кайматцу коснулся перчаткой его подбородка, легонько приподнял ему голову. Тонкие губы капитана сложились в трубочку, словно что-то сосали. Ему хотелось понять выражение блаженного облегчения на этом юном и смелом лице, в широко раскрытых глазах, затуманенных слезами выстраданного счастья.
- Снять!
  Подошел насупившийся сержант. Ему была известна слабость капитана к хорошо сложенным юношам, красивым мужественной красотой.
  Ослабили тиски, и Виктор свалился с кола.
  Одну минуту он стоял на коленях, устремив безжизненный взгляд на сапоги капитана, на свои упиравшиеся в землю руки. Это в самом деле его собственные руки? Вот как судорожно скорчились? Он пошевелил головой. Резанула страшная боль.
- На этот раз вы получили удар плашмя. Встать!
  Виктор приподнялся, пошатнулся. Колени как ватные. Значит, все это только репетиция? Чтобы кого-то потешить?
- Плохую услугу вы оказали своему приятелю - теперь его отправят в Пинфан! А вас придется подержать, пока окончательно не созреете.
  «Не хочу»,- хотел сказать Виктор, но только пошевелил запекшимися губами. Опять жизнь? Не нужна она ему, только что было так хорошо!
  Очкастый жандарм повернул его, толкнул вперед:
- Марш!
  И Виктор пошел неверными шагами, еще не совсем опомнившись.
  Но пока он спускался вниз, в подземелье, постепенно приходя в себя, в нем росла горечь и яростная обида на судьбу. Ведь оказала же она ему первую милость, он мог бы умереть без страха, в каком-то светлом экстазе, благодетельном, как наркоз,- и вдруг она подло насмеялась над ним, вернув к жизни. Скоро придется умирать вторично. И кто знает, не дрогнет ли он тогда? Ведь это так естественно - все живое страшится смерти и мечется от ужаса перед ней. Может, и он, Виктор, в последнюю минуту будет корчиться от страха и безумной муки - так же, как Зютек, на колу.
  Он очутился снова в своей камере на самом дне тюрьмы, но теперь без проблеска надежды и без всяких желаний.
- Господи, благодарю тебя за твой щедрый дар, но не нужен он мне!




Категория: Лесное море | Добавлено: 24.12.2009
Просмотров: 2774 | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
avatar