| Статистика |
Онлайн всего: 3 Гостей: 3 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
28)Часть третья
Дорога через тайгу(окончание)
Мужчина, стоя на берегу, смотрел ей вслед, приставив ладонь к глазам. За кустами слышно было, как она плещется в воде у берега.
- Ишь разыгралась, товарищ доктор!
- Была товарищ, а теперь госпожа.
- Не дури. Если не поймают, и это выдержим.
Постоял, глядя вдаль, и сел. Налил чего-то из фляги в чашку, выпил залпом, откашлялся и тем же торопливым вороватым жестом сунул флягу под мешок.
Виктор встал. Из-за дерева ему виден был неширокий рукав реки, берег, усыпанный галькой, заросшие сорняками перелоги, а дальше до самого города тянулись на горизонте одни поля, обнаженные поля.
Поблизости не было никого, кроме этих двоих, приехавших в лодке, а у них была еда. И нож. Они и сами явно откуда-то бежали, так что не поднимут шума из боязни, как бы их не поймали.
Безопаснее было бы подобраться к ним, когда стемнеет. Но ждать целый час, а то и больше, пока зайдет солнце! Нет, следовало поспешить, пока не вернулась с реки женщина, иначе они все сами съедят.
И Виктор решил идти напролом.
Когда тень его легла на циновку, человек, нарезавший в эту минуту хлеб, поднял голову и окаменел.
- Дай! - хрипло, с трудом выговорил Виктор.
Тот в миг все понял - видно, человек бывалый.
- Голоден? Так садись и ешь, сейчас тебе хлеба отрежу.
- Дай! - повторил Виктор.- Я сам,
Он вырвал нож и хлеб. Резал и ел. Рукава вздернулись, обнажая кандалы на руках.
Рыболов тихо присвистнул. От него разило спиртом.
- Вот теперь понятно...- Он кивнул на кандалы,- Японские?
- Ну, не малайские же.
И продолжал пожирать хлеб.
- Разумеется. Это я так спросил, для верности. Садись же, за это с тебя дороже не возьму.
Виктор сел против него. Настороженно, но без всякого страха: нож в руках, багор тут же, под ним. И он ел.
- На, возьми котлету. Нас можешь не бояться. Мы сами в таком же положении.
- Слышал. Сбежали откуда-то?
- Ну, если слышал, так гляди.
Он выставил ногу и ткнул пальцем в искалеченную лодыжку.
- От ножных? - спросил Виктор.
- Нет, нас в кандалы не заковывали. Это деревом покалечило.
Женщина крикнула с берега:
- Ты с кем там разговариваешь? С черепахой? Или с флягой?
- Вот именно с черепахой! Смотри, какая тут объявилась!
Женщина выглянула из-за куста и сразу спряталась, чтобы Виктор не увидел ее голой.
- Брось же мне что-нибудь, дурень чертов!
Мужчина отнес ей одежду, сказав Виктору:
- Маленькая промашка с моей стороны! Упустил из виду...
Женщина одевалась, присев на корточки, и только голова ее виднелась над кустом. Она смотрела оттуда на этого пришельца, усердно работавшего челюстями. Синий рубец от уха до подбородка напрягался при этом, как жила.
- Дай ему луку, Ваня. Ему теперь лук знаешь как нужен... В желтом мешочке, там, где соль.
Мужчина стал рыться в мешке, а она тем временем расспрашивала Виктора:
- Русский?
Виктор, как бы подтверждая, молча указал вперед косточкой, которую грыз:
- К своим пробираюсь.
- А где же тут свои? Одни китайцы кругом.
- Раз борются, значит, свои.
- Не видишь, что ли, Нюра? Он партизан,- вмешался Иван.
Он подсунул Виктору луковицу, колбасу и налил ему в кружку водки из фляги.
- Я не пью.
- Вот еще! Да ты кто - партизан или мормон?
- Как хочешь, а пить не буду. Не выношу этой вони.
Женщина посмотрела на Виктора, как ему показалось, уже дружелюбнее, а Иван буркнул: «Дело твое», и выпил залпом его порцию.
- Не надо сразу так наедаться,- сказала женщина, выходя уже одетая из-за куста.- Это очень опасно.
- Ничего мне не сделается.
- А я все же не советую.
Красивой ее нельзя было назвать. Бледная, рябоватая. Но ее обнаженные руки, полные и сильные руки прачки или акушерки, напоминали Виктору о ее теле: он все еще как бы видел ее обнаженной. И робел.
Ее бледно-голубые усталые глаза неподвижно смотрели из-под полуопущенных век в лицо Виктору, заклейменное рубцом.
- Зажило, но шрам останется навсегда. Чем это тебя так?
- Нагайкой.
- У нас такого не бывало,- сказал Иван.- Чего другого, а бить - нет, не били.
Женщина вздрогнула и перевела встревоженный взгляд на флягу в руках Ивана.
- Ты, я вижу, уже успел...
- Э, он все знает. Слышал наш разговор.
- Ну, если слышал... Тогда можно говорить откровенно.
Но тон ее противоречил словам. В голосе звучала тревога. Узкий рот как будто еще крепче сжался.
- У нас дороги разные: ты туда, а мы оттуда. Значит, встретились и разошлись, вот и все.
- Я не к советским иду,- возразил Виктор, чтобы не запутывать положения, в котором уже начинал разбираться,- Я возвращаюсь к своим, в тайгу.
- Ясно. Такая твоя служба.
- Вовсе не служба. Я здешний, из Саньсина. Жил там пока жандармы меня не схватили. К счастью, не всех еще выловили. Еще остались на воле товарищи.
- Идейные? Ну, твое дело, мне-то что!
- Верно. Разойдемся сейчас - и всё.
Помолчав минуту, женщина вдруг деловито сказала:
- Ты не можешь идти в таком виде. Эти браслеты снять надо. Напильник? Дадим. Что еще тебе требуется?
- Нож дайте. И хорошо бы какую-нибудь обувку.
- На, примерь.
Принесенные с лодки сапоги стояли рядом - отличные высокие сапоги. Виктор стал их натягивать.
- Одежонку тоже можем дать. Бери, не обеднеем, У нас этого добра хватает.
- Да, да, у нас всего вдоволь,- с готовностью подтвердил Иван.- Здесь каждая баба, когда ей рожать или когда она родить не хочет, бежит к моей «госпоже докторше». Она у меня, можно сказать, знаменитость.
- Будет тебе! - с недовольной гримасой остановила его жена.- Да, мы тут уже многим обзавелись, так что не стесняйся, эти вещи нам ничуть не нужны. Только товарищам своим ты не говори, кто тебе их дал. И вообще никому про нас не говори.
- Зря вы это - сам понимаю. Как стемнеет, уйду и никогда мы с вами больше не встретимся.
- А не боишься? - задумчиво спросила женщина после недолгого молчания.
Виктор не понял ни ее вопроса, ни усмешки.
Они дали ему все, что нужно для жизни и смерти: нож, напильник, сапоги, огниво с длинным фитилем... Дали, быть может, из чувства товарищества, памятуя собственный тяжкий путь беглецов, а быть может, из страха - подкупить его хотели, чтобы молчал про них.
Он уходил дальше в ночные просторы, вооруженный теперь десятидюймовым лезвием, снабженный всем, что нужно, чтобы развести огонь и поесть горячей пищи, более подвижный, так как у него теперь были сапоги... и одинокий, как никогда.
Разговор с этими двумя людьми глубоко запал ему в душу. Сначала он даже не очень ясно это осознавал. Ну, поговорили как будто о самом обыкновенном. Но через некоторое время это «обыкновенное» начало бередить душу. Чем дальше, тем сильнее. И не думать о нем. было невозможно.
На стоянках он пилил свои кандалы и под визг пилки думал о незнакомой бескрайней стране там, за горной цепью Мира и Благополучия, где он еще недавно искал людей, знающих какую-то великую человеческую правду, людей высшего морального порядка.
А теперь он, забросив свои кандалы на дно Муданьцзяна, вовсе не почувствовал себя свободным. Как ему теперь распорядиться этой свободой? С кем соединить свою судьбу и во имя чего?
Вот так, не видя пред собой пути в жизни, шел он ночь за ночью все дальше берегом чистой реки. Порой, чтобы сократить путь, он там, где река петляла, сходил на «сяолу» - узенькие тропки, протоптанные в желтой земле ногами бесчисленных поколений крестьян. Тропки эти бегут от деревни к деревне через весь Китай, изрезывают его вдоль и поперек, как сеть кровеносных сосудов, в которых неустанно циркулирует живая кровь народа.
Он прошел через полотно Китайско-Восточной железной дороги и очутился в лесном море.
Теперь он мог уже идти днем, а спать ночью. Он был дома. Родная тайга укрывала и кормила его. Повсюду, куда заглядывало солнце, на склонах сопок и по краям оврагов, где не глушил их подлесок, красочными коврами лежали ягодники - и ягод было так много, что, когда Виктор проходил, сапоги его становились красными от сока. Из гнезд еще можно было вытаскивать птенцов. Форелей и аухов - китайских окуней, которых Виктор ловил на подаренные ему крючки, он начинял луковичками дикого чеснока и запекал в глине. Соль заменял золой от ольховых дров.
У него прибавлялось сил уже только от одного погружения в лесное море, где все было настоящее, свое, понятное. Здесь он наконец-то снова обрел самого себя. К нему возвращалось знание тайги, прежние навыки и чувства. Глаза безотчетно и постоянно отмечали каждую подробность, чутьем угадывал он
чье-то присутствие поблизости, и даже во сне слух его был насторожен, как у оленя.
Однажды ночью, уснув над Муданьцзяном, в месте, которое ему показалось знакомым, Виктор вдруг проснулся как от толчка, разбуженный странными звуками - скрежетом железа о песок. Он прислушался. Где-то неподалеку копали землю. Копали осторожно, с перерывами. Звуки замирали на время,
потом доносились уже с другой стороны.
Создавалось впечатление, словно кто-то копнул лопатой, пошел дальше, опять копнул в другом месте, выбрасывая песок из ямы.
Виктор притаился и ждал, осматриваясь кругом. Но ничто не указывало на присутствие человека. И только когда над его головой бесшумно и плавно пронеслась какая-то птица, он сообразил, что эти звуки издавала сова-пересмешница. Она, единственная из всех сов, имеет склонности попугая. Однако если она подражает скрипу песка под лопатой. значит, она этих звуков наслышалась. Значит, здесь кто-то копал землю в течение долгого времени. Что он искал? Золото? Иначе к чему был ему нужен в тайге речной песок? Это следовало проверить.
В свете наступавшего утра Виктор увидел реку. Она лежала, как брошенный на землю плащ с раскинутыми рукавами, и в среднем своем течении широко разливалась среди песчаных отмелей. Такие места были редкостью на Муданьцзяне, реке бурной на быстринах между горами или спокойно лижущей свои берега в котловине, средь ржавых и болотистых лесных низин.
Место это было знакомо Виктору. Отсюда плыл он когда-то на самодельном плоту в страну сиуксов, ирокезов и могикан, и у руля стоял Пэн, парнишка, лишенный всякого воображения. Пэн все принимал всерьез, раз и навсегда - и их побратимство, и то, что они отныне краснокожие, и свое красивое новое имя. И где-то здесь, между широких отмелей, чередовавшихся с грядами белых голышей, разбился их плот и пришлось несолоно хлебавши бежать к отцу Пэна, предателю У. Тогда У еще не был предателем. Всегда улыбался, подобострастный и услужливый. Топил печь, таскал воду, работал в саду и огороде. У все умел делать и был любимцем и главным помощником матери
Виктора. Отец же втайне терпеть его не мог: «В глаза не смотрит, у таких людей душа темная».
Идя берегом, Виктор скоро наткнулся на то, чего искал. Сова не зря скрипела: здесь действительно копали песок. Его просеивали и увозили на муле.
Ближе всего отсюда - в двух часах ходьбы - находился двор У. А за ним, на пять километров южнее,- «польский домик», родной дом его, Виктора. Был - и нет его. Сожжён - и незачем о нем вспоминать.
Песок мог возить отсюда только У.
Следы человека и мула вели туда, ко двору У. Они уводили все дальше от реки, и Виктор уже входил в лес. Очень уж его заинтересовала эта загадка: кто так усердно, день за днем вывозит отсюда песок и для чего.
Он вдруг остановился, почуяв чье-то присутствие вблизи. Он осмотрелся и едва только бросил взгляд на оплетенный лианами ствола ореха, как из-за него выскочил Пэн.
Виктор инстинктивно вытащил из-за голенища нож, и Пэн бросился бежать от него по тропинке. На бегу он оглянулся, сделал непонятный жест, словно отмахиваясь от чего-то страшного, и, швырнув свой топор на землю, скрылся между деревьями. Поблизости могли оказаться люди. Поэтому Виктор, подобрав топор, поспешил обратно к реке. Его мучила мысль, что он сплоховал, надо было сразу пустить в ход нож. А теперь Пэн побежал к отцу, тот поднимет на ноги полицию или, быть может, сам бросится догонять его.
Он разулся и, перекинув сапоги через плечо, побрел вверх по реке, чтобы не оставлять следов. Это на тот случай, если У погонится за ним с собаками.
Рыба еще шныряла на плесах, последние розовые дымки утреннего тумана таяли в воздухе, и косули еще только сходили с пастбищ над рекой. Здесь было тихо, безопасно. Входя снова в лес, Виктор теперь уже не был так уверен, что Пэн побежал к отцу. Может, он просто потерял голову, увидев перед собой жертву отца,- потому и убежал от него. Жест, которым он бросил топор, был скорее жестом человека, который сдается.
- Зачем он это сделал? Ведь топор давал ему преимущество, он мог меня зарубить...
Но это была уже явная нелепость. Виктор никак не мог себе представить, чтобы Пэн, его друг, его тень, «Верное Сердце», поднял на него топор. Пэн, которого У каждый день приносил на плечах в усадьбу, чтобы маленькому шао-е, Виктору, было с кем играть на этом безлюдье. А когда Пэн подрос, он уже сам прибегал с утра, проделав изрядный путь от фанзы У до «польского домика» на просеке, где высокий хозяин, шевеля страшными усами, всякий раз удивлялся: «Ага, ты уже здесь, бутуз!» (Пэн был пузатенький, нескладный и милый, как медвежонок.) А добрая тай-тай (которую Пэн никогда не называл «пани», даже когда уже хорошо говорил по-польски) тотчас сажала его подле своего сынка: «Ешь, Пэнчик, пока не остыло, успеете еще наиграться». После завтрака мальчики уходили в свой собственный мир, замкнутый тайгой и детством, отгороженный от взрослых их собственным, только им одним понятным польско-китайским языком.
Так было до школы. Отъезд Виктора, гимназия, город, новые люди, новые интересы - все это разлучило двух друзей. Переменился, собственно, только Виктор. Пэн оставался все в том же кругу представлений. В последний раз они виделись во время зимних каникул четыре года назад. Виктор готовился к выпускным экзаменам, а Пэн тогда только что получил свой первый заработок лесоруба, и деньги эти у него, конечно, отобрал отец. Мало уже оставалось общего между выпускником-гимназистом и неграмотным Пэном. Виктора стесняла привязанность к нему Пэна, их прежние обеты, понятия и их отношения, которые в простоте души все еще сохранял Пэн. Ему жаль было Пэна и не хватало духу сказать тому прямо, что они больше не побратимы. То, что они когда-то смешали свою кровь,- это же чистейшее ребячество, зуд романтики. Никогда они не поплывут на помощь к сиуксам, благородных сиуксов давно нет, и «Верное Сердце» - просто Пэн, сын У, слуги пана Доманевского...
- Хорошо, что он убежал, а то я по глупости пырнул бы его ножом!
Собственно, Пэн ни в чем не виноват - разве только в том, что он сын У. Разумеется, он будет защищать отца. Рано или поздно столкновение произойдет. И трудно требовать от Пэна, чтобы тот понял, что он, Виктор, мстя за родителей и за себя, никогда полностью не отплатит шпиону и доносчику, даже если сожжет его фанзу, как тот сжег их дом, даже если убьет эту гадину.
Виктор готов был сделать это немедленно, но он знал, что У живет не один. У него ночуют лесорубы, да и патрули маньчжуров, заходя в глубь тайги, часто пользуются гостеприимством своего осведомителя. Нет, без оружия туда не сунешься.
Значит, надо пока подавить в себе жажду мести. Разве хоть издали поглядеть на родную просеку, на пепелище. Но оттуда доносились какие-то звуки, напоминавшие шум стройки, там что-то ворочали, стучали, И потому Виктор предусмотрительно обошел это место стороной и углубился в лесное море.
К вечеру он добрался до Тигрового брода. Здесь больше не было ни креста из двух березок, ни могильной насыпи. Даже самой скалы не было. Видно, река ее постепенно подмыла, а напор воды во время недавнего разлива обрушил - и ничего не осталось после Доманевской, даже могилы.
Был июнь - возможно, что и двадцать третье, этого Виктор не знал,- во всяком случае, конец июня. Значит, три года прошло с того дня, когда она умерла здесь с аттестатом в руках. Отсюда он перенес ее на скалу, потому что наступала ночь и нужно было где-то укрыться. Вон там он сидел, и дрожащая, охрипшая Яга лежала рядом. А цаоэр пел о недожитом, неосуществившемся...
Тогда казалось, что хуже и быть не может. И вот он сидел сейчас здесь, обняв колени, еще во сто раз более одинокий и несчастный. Верхушки деревьев и горы рисовались на низком небе, как острова, поднявшиеся из океана тьмы.
Прежде он мог хоть верить в загробный мир, в какую-то прекрасную жизнь после смерти или в будущем на земле. А теперь видел - небо пусто, на земле сплошная мерзость, А человек? Спасибо, лучше иметь дело с тигром!
- Тайга... Буду в ней таким, каким захочу. Как всякий зверь - в зависимости от добычи.
Время подходило к полудню, когда впереди показались пороги, деревья, переброшенные через реку, и на склоне холма ветхая фанза, вросшая в землю и в окружающую ее таежную глушь.
Тявкнул Кунминди. Из-за низенького плетня, которого раньше здесь не было, выглянула Ашихэ. С минуту всматривалась в подходившего Виктора, затем, перескочив через плетень, бросилась к нему навстречу.
Радостное приветствие замерло у нее на губах - так он переменился, таким казался чужим.
- Что случилось, Вэй-ту?
Виктор, не отвечая, недоверчиво оглядывал фанзу и местность вокруг.
- В доме нет никого?
- Конечно, нет.
- А поблизости?
- Я живу одна.
- А Ю?..
- Ю погиб в тот день, когда ты ушел. Его тигр растерзал. Ну, войди же, Вэй-ту, отдохни.
Только тут он посмотрел на нее. Глаза его точно затянуло бельмами, в их прозрачной голубизне было что-то мертвое, а голос звучал глухо, без всякого выражения.
- Ты красивая, здоровая, и негоже тебе жить одной в шу-хай. Эта фанза вместит двоих. Я останусь с тобой, Ашихэ.
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 27.12.2009
|
| Просмотров: 2640
| Рейтинг: 5.0/1 |
|
