| Статистика |
Онлайн всего: 6 Гостей: 6 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
36)Часть четвёртая
Женщины в шалаше(окончание)
Где-то вдалеке дважды тявкнул Волчок. Через минуту опять.
- Зовет. Пошли.
Лезть в темную чащу за раненым кабаном, не выждав, пока он потеряет много крови и ослабеет, было бы полнейшим безумием, если бы не зов Волчка. Запах здорового зверя отличается от запаха того, который близок к смерти, хотя и не истекает кровью. Волчок это отлично знал и не стал бы гоняться за легко раненым кабаном. Видно, он почуял запах смерти.
3апыхавшиеся, исцарапанные, Виктор и Тао выбрались наконец из ужасно колючего, но, к счастью, небольшого ельника и пошли кедровым лесом, где было просторнее и светлее. Тао, не слыша больше лая Волчка, забеспокоилась: не ошибся ли он? Или, может, отстал от кабана?
- Ты Волчка не знаешь. Он всегда травит зверя молча. Настоящий таежный пес. Лает редко и отрывисто и если уж подал голос, то это сигнал тревоги: значит, просит, чтобы я спасался или чтобы ему помог.
Они подождали еще. Теперь лай послышался совсем с другой стороны и уже ближе.
Они двинулись туда. Шли довольно долго по буграм, то вверх, то вниз в зеленой пене хвои, словно ныряли в бурных волнах лесного моря.
- Готов! - сказал наконец Виктор, вслушавшись в отголоски, доносившиеся все время из одного и того же места неподалеку.
Кабан, должно быть, свалился где-то впереди, на почти безлесном склоне. Упал, не имея больше сил подниматься в гору, и Виктор на бегу скоро увидел, как он барахтается под выступом скалы. Из рыжей путаницы папоротников торчали черные копыта, и запыхавшийся Волчок стоял над зверем, а язык его
метался, как пламя.
Виктор обернулся, жестом подзывая Тао, и пошел вперед, уже уверенный в победе. Но тут Волчок с воем взвился в воздух и затем пулей проскочил между ног хозяина, а на тело кабана молнией обрушилось что-то сверху. Из папоротников высунулся пятнистый хвост, кабан взвизгнул. Раздался громкий хруст.
Звуки эти дрожью отозвались в спине Виктора, ноги его словно вросли в землю. Он схватился за маузер, но кобура была смята. Дергал, тянул - не открывалась. А из зарослей уже выглядывала плоская кошачья голова с мягкими ушами и желтыми сверкающими глазищами. Конец. Не убежишь и драться нечем безоружному. Даже ножа нет. Впрочем. На ирбиса с ножом не
пойдёшь.
Виктор вздрогнул: пальцы Тао сзади впились ему в плечи. «Не дури! - хотелось ему крикнуть.- Давай ружье».
Он протянул за спину руку с растопыренными пальцами, нащупал ружье, взял его от Тао. Теперь, если оно заряжено, можно выпалить ирбису прямо между глаз. Но заряжено ли? Тао шепнула «засорилось», и у Виктора от ужаса кровь застыла в жилах. Оба дула двустволки по мушку были забиты землей. Выстрелишь - разорвет дула.
Что делать? Колотить прикладом по голове пантеры? Тогда, может, Тао удастся спастись.
- Уходи! - с трудом выговорил он.- Но тихонько, тихонько.
Однако Тао не уходила, стояла за ним, хотя ирбис уже поднялся из-за кабана, дымчато-серый в черных крапинах, красивый и страшный, страшнее тигра, проворный, как всякая пантера. Он вытянул шею, готовясь к прыжку. Расстояние между ними было двадцать с лишним шагов. Ирбис оскалил зубы, и они услышали первое раскатистое рычание.
- Прочь! - гаркнул Виктор.- К чертовой матери!
Это подействовало, как свист бича. Зверь отскочил. Быть может, он никогда ранее не слышал человеческого голоса? И Виктор заорал во всю мочь:
- Вот я тебя!
Левой рукой он обнял Тао, а правой держал ружье за ствол, как дубину, и медленно сделал шаг назад. Один, другой...
Ирбис нерешительно кружил около кабана - здесь было мясо, а там предстояла борьба с людьми.
А Виктор и Тао уже отходили и били в него залпами громких криков - первых попавшихся, бессмысленных слов. Все годилось - только бы выкрики были оглушительные и короткие, как взрывы.
Когда деревья заслонили отступавших, Виктор и Тао пошли быстрее, а там и побежали. И Виктор все еще одной рукой обнимал Тао, как тогда, когда они готовились погибнуть вместе.
Наконец остановились, не зная, где находятся. Во всяком случае, от ирбиса ушли далеко. Бледная, растерянная Тао тяжело дышала. Виктор поцеловал ее в дрожащие и холодные губы.
- Ну, все. Ничего нам больше не грозит, можно и отдышаться.
- Все это из-за меня. Прости! Я споткнулась, и дула зарылись в землю.
- Пустяки, с каждым может случиться. Сейчас я их прочищу.
Из тайника в прикладе, где он всегда хранил «неприкосновенный запас» - три патрона, Виктор вынул ершик, шомпол и принялся за очистку.
- Другая на твоем месте упала бы в обморок или стала вопить. А ты...- у него чуть не вырвалось «как Ашихэ», но он вовремя прикусил язык.- Ты молодчина. С тобой, Кабарга, в самых трудных переделках не пропадешь.
На этот раз Тао не протестовала против ненавистного ей со вчерашнего дня прозвища. Сегодня оно в устах Виктора звучало лаской и величайшим одобрением.
- Ты мечтала об опасных приключениях - и видишь, мечта твоя сбылась.
- Но я представляла себе это совсем иначе. Пусть бы он сейчас сунулся, этот барс,- уж я бы на нем отыгралась.
- Что же, можем его убить. Хочешь?
Одно мгновение Тао колебалась, потом сказала решительно:
- Да. Но первой стреляю я.
- Ладно.- Виктор зарядил и подал ей ружье.- Первый спуск - пулевой, помни, подводи на полную мушку.
Тао взяла двустволку, приложила ее к плечу, осмотрела, знакомясь с чужим оружием. А Виктор, глядя на нее, спрашивал себя: неужели после только что пережитого страха она готова опять очутиться перед ирбисом?
Он извлек маузер из сломанной кобуры. Теперь она не могла ему служить, как прежде, в качестве приклада. Прежде он соединял ее с маузером и пользовался им как ружьем. Но маузер и без того был надежным оружием - Виктор как-то испытал его в стрельбе на сто метров.
Они с Тао двинулись обратно к склону горы.
- Ирбис уйдет от добычи не скоро,- сказал Виктор.- Мы его еще застанем на месте.
Он объяснил Тао, как надо подходить. Она сосредоточенно слушала. Красиво вырезанные ноздри слегка раздувались, а в лице, всегда таком изменчивом и нервном, было сейчас что-то хищное.
- А куда ты советуешь целиться?
Можно было не сомневаться, что она не отступит. Она, кажется, думала только об одном: как бы не промахнуться.
- Лучше всего - между глаз. Если он станет к тебе боком, наводи по передней лапе до лопатки - и стреляй в сердце.
- А под ухо можно?
- Можно. Но, собственно, зачем тебе вообще стрелять?
- Как зачем? Не понимаю.
- Мы и так наделали достаточно шуму, а теперь еще стрелять? Это бессмысленно. Кабан для нас потерян - того, что от него оставит ирбис, ты есть не станешь. А нож все равно через день-другой ко мне вернется - пойду туда и найду его. Не проглотит же его эта бестия. Он, наверно, валяется там среди костей.
- Да неужели же мы не рассчитаемся с ирбисом?
- Брось. У тебя не раз еще будет возможность показать свою удаль. Пошли домой!
Виктор понимал Тао, ему тоже было досадно, что упустили кабана. На обратном пути он по привычке осматривался кругом. В этом году кедры щедро плодоносили, и на их орешки сюда сбегались кабаны. В одном месте виднелись отпечатки копыт, в другом - вырванное с корнем и загрязненное деревцо, о которое, видно, чесался кабан. Мох был взрыт - звери искали под ним грибов и личинок. А за кабанами обычно идет тигр. Ирбис- здешний барс - предпочитает высокогорные районы, где охотится за косулями и мелким зверьем. Если он до зимы сошел в леса, значит, здесь очень много кабанов и он подстерегал какого-нибудь молодого и неопытного.
- Знаешь что, на ирбиса мы не пойдем, но если выследим стадо кабанов, можно будет без шума пристукнуть какого-нибудь молодого. Надо только сбегать за топором.
Около полудня Лиза увидела из шалаша, как Тао и Виктор прыгали через ручей и потом скрылись среди деревьев. Она сказала об этом Коропке, который ничего не видел,- он, как всегда, был погружен в прошлое. Через некоторое время Виктор и Тао снова появились на берегу. У Виктора в руках был топор. Лиза окликнула их. Виктор крикнул в ответ, что они вернутся поздно- поблизости залегло стадо кабанов. И побежал за Тао.
- Витек, кажется, за чем-то охотится.
- Ну и пусть охотится. Так вот, князь Подубасов изволил меня заметить...
Лежа на еловых ветках и закрывшись до усов одеялом, учитель в тепле и покое ждал, пока заживут раны на ногах. От огня, от Лизы и воспоминаний словно плыли волны благодатного тепла, никогда не испытанных им волнующих ощущений. Все, что бы он ни говорил, было этой женщине близко и важно, при ней он мог вслух предаваться воспоминаниям, как наедине с самим собой.
- «Смышленый мальчик,- сказал князь.- Он учится?» А отец мой, все так же вытянувшись в струнку, ответил: «Никак нет, ваше сиятельство, средств у нас на это нет». Сама понимаешь - служитель, по-нынешнему швейцар. Пятнадцать рублей жалованья и комната с кухней при учреждении да чаевых немного перепадало - а детей было пятеро... «Так приходи завтра в канцелярию».- «Покорнейше благодарю, ваше сиятельство». И на другой день отцу вручили тридцать рублей на мое обмундирование, визитную карточку князя с несколькими словами, адресованными директору гимназии, и еще прибавку-
пять рублей в месяц. Из них он три рубля всегда честно пропивал за здоровье его сиятельства, а два отдавал по назначению - на учебные пособия для меня.
Эти разговоры о нищем детстве, об образовании, полученном благодаря нескольким рублям прибавки к жалованью швейцара по прихоти русского барина, приносили Коропке то облегчение, какое всегда следует за излияниями, и было как бы некоторым реваншем - ведь покойная Сусанна брезговала его стариками и рассказывала знакомым, будто Коропки родом из Буковины, где при Ягелле у них было собственное знамя и они владели городом Коропец. В течение семнадцати лет покорный супруг своим смиренным молчанием вынужден был поддерживать этот миф и терпеть вздорную спесь Корвин-Лонцких, распиравшую их последнюю представительницу. Семнадцать лет она пыталась дотянуть его за уши до своих «идеалов», а у самой вечно
сползали чулки, и она даже толком не знала, что такое идеал. Полагала, что идеал - это «настоящий мужчина» знатного рода, красивый, видный, занимающий хорошее положение, герой романов, которые читают дамы ее круга.
И теперь Коропка размышлял о своей ужасной ошибке в жизни и не понимал, как это вышло. Чем привлекла его Сусанна? Громким именем, пышными формами? Или жаль ему было одинокой девушки, жившей в отчаянной нужде в чужом, китайском городе, где шла бешеная погоня за наживой?
Как бы то ни было, Сусанна стала госпожёй Коропка, и оба они не могли этого себе простить. С годами она все более жирела и глупела, росла ее смешная фанаберия и злость. И стыдно сказать - ведь это была единственная женщина в его жизни! Продажной «любовью» за несколько даянов он брезговал и панически боялся заразиться венерической болезнью. А настоящая, честная любовь его обходила - слишком уж он был робок, невзрачен, и чего-то внутри не хватало. Но ведь при всем том он был мужчина, его томили страстные желания, тоска, воображение было распалено, а он киснул, герметически закупоренный в неудачном браке, связавшем его по рукам и ногам.
С Лизой он не говорил об этом, хотя чувствовал, что со временем и это ей расскажет, как рассказывает теперь о своей юности, когда он, стипендиат, с круглыми пятерками переходил из класса в класс, стесняясь своих протертых локтей. О молодости, отравленной бедностью и унижениями перед юнцами из «высших кругов», но озаренной отблеском великолепного, иного мира, видного только в приоткрытую дверь, у которой стоял он, сын швейцара, живший всеми высокими грезами, какие только могут навеять литература, искусство, театр... В особенности театр.
- Язык польский стал для нас реликвией, а театр - трибуной. Какой это был театр. Каминский, Рапацкий, Лещинский, Татаркевич, Френкель, Остерва, Мрозовская, Кавецкая, Лидова... Ах, всех не перечислишь! Один талантливее другого. Столько талантов сразу не видела ни одна сцена в мире. Не было и не будет больше такого созвездия. Когда удавалось получить контрамарку на галерку, это казалось чудом, милостью неба, дарованной за наши страдания. Это напоминало времена Возрождения, когда по улицам Флоренции ходили Рафаэль, Микельанджело и Леонардо да Винчи, посланцы богов, гении, на которых работали века и в конце концов исчерпали себя.
- Но ты так недолго жил в Варшаве.
- Да, недолго, Лиза. Два года учебы в университете - а там война, эвакуация далеко, в Казань. В Казани я и доучивался. Потом - первая служба в Самаре. Год я там учительствовал, и вдруг - революция... И занесло нас еще дальше, в Томск, в Омск. Ах, Лиза. Лиза, ты представь себе, какая это мука... Чужая школа, чужой язык и традиции, а ты как немой, не можешь сказать и слова на своем родном польском языке и только внутренне сжимаешься. У русских прекрасный язык, дай бог каждому! У них великое искусство. Это требовало к себе внимания. Пушкин, Лермонтов, Некрасов - ими невозможно было упиваться так свободно, как Шекспиром или Гейне: мешал страх, что поддамся. Мучила мысль, что, увлекаясь ими, как бы умаляешь значение наших трех великих национальных поэтов, что в этом увлечении чужим искусством кроется соглашательство, потому что ведь язык русский - язык наших покорителей, которые его насильно прививали нам для того, чтобы убить наш. Но Толстой, Достоевский, Горький... Какой соблазн, какая мощь, волнующая душу! Нет, нет, говорил я себе, надо поскорее откреститься от чар чужого духа. Прочь, прочь, в Азию! Смешно, не правда ли? Где же тут кончается самозащита и начинается ханжество?
- Не знаю, Лешек. Я окончила только шесть классов и не всегда могу понять твои мысли. Иногда я боюсь, что тебе будет скучно со мной. Слишком я глупа для тебя.
- Ах, Аннелиза, да будет благословенно певучее имя твое! Ты первая женщина узревшая во мне мудреца.
- Уж ты меня прости, я думаю всегда о самых обыкновенных вещах. Но скажи, Лешек, если ты так тосковал по Варшаве, почему же ты не уехал из Харбина? Было время, когда поляков даже призывали вернуться на родину. Ты же мог подать заявление.
- Я и подал. Но знаешь, что сказал мне консул? <Господин учитель, в Польше вы будете одним из множества рядовых школьных работников, а здесь, на Дальнем Востоке, вы комендант последнего редута». И убил он меня этим редутом. Боже ты мой,- комендант! Володыевский в Каменце, так сказать. Меня всегда манили звездочки на погонах, а тут сразу - комендант! Это же по чину, кажется, не ниже, чем майор! И Харбин - последний наш форпост, тут наша гимназия, молодежь надо уберечь от того, что ей грозит... Кто-то должен же этим заняться, так почему бы не я, раз жизнь все равно проиграна? А проиграна она потому, что пошла не по своему пути и основана была на фальши.
- Моя тоже. Я никогда не любила рояля, а стала учительницей музыки. Я «ставила руки» ученикам, заставляла их играть гаммы и этюды, а в сущности...
- А в сущности для тебя концертным залом была кухня.
- Ну да, я очень люблю стряпать. И детей обожаю. В молодости я всегда мечтала иметь мужа, дом и четверых детей.
- «По дочке в каждом уголочке...» Нет, Лиза, я вовсе не смеюсь над тобой. Это я так, дорогая, а в душе грущу, что мы так поздно встретились с тобой в этом лесу, и место встречи нашей - этот балаган.
Огонь погас, но от согретых его дыханием веток лиственниц и елей все еще шел терпкий винный запах. И, быть может, этот запах осени навеял молчание. Коропка и Лиза, прижавшись друг к другу, прервали свой диалог на этих словах - «так поздно».
Если говорить о грузе неосуществленных стремлений, то в этом они были равны, хотя ему было сорок шесть, а ей на десять лет меньше. Все же остальное они переживали по-разному,- настолько различны любовь женщины и любовь мужчины, оттенки их чувств и восприятия.
Скоро вернулись Виктор и Тао, неся на палке кабанчика.
В суете и хлопотах Лиза и Коропка забыли о своем душевном смятении, вызванном беседой в шалаше. Тао требовала, чтобы все громогласно восторгались,- ведь это был первый убитый ею кабан. И они восторгались: Ах, какой красавец! И какой жирненький! Неужто она сама его убила? Виктор подтвердил, что почти без его помощи. Когда стадо, ими выслеженное, поднялось с места и галопом помчалось за маткой, Волчок поймал за ногу молодого кабанчика. Но раньше, чем Виктор успел настичь его, кабанчик вырвался и неожиданно побежал в наветренную сторону, где стояла Тао. Волчок его снова схватил, но кабан, увидев Тао, сделал еще одно последнее усилие и побежал дальше с висевшей у него на хвосте собакой. Тао ударила его прикладом по голове, и он упал. Тогда она схватила его за уши, придавила коленом и держала до тех пор, пока не прибежал Виктор с топором.
- Иисусе, Мария! Он же мог тебя разорвать.
- Нет, слишком мал. А укусить мог, но я его сжимала изо всех сил и думала только об одном - как бы не выпустить уха.
- Во всяком случае, не забывайте, что она впервые видела кабана, а самый молодой кабан, когда нападает, кажется охотнику страшным чудовищем. Так что Тао молодчина, не растерялась и доказала свою смелость. Для меня это было сюрпризом.
Говоря это, Виктор стоял на коленях и разрезал тушу, а Тао держала кабана за задние ноги. Их склоненные головы соприкасались, но на лицах было совсем разное выражение. У Виктора - сосредоточенное и словно бы смущенное, он избегал смотреть на Тао. А она торжествовала - казалось, душа
в ней поет. И не сводила глаз с Виктора. Ее полуоткрытые припухшие губы дерзко, почти греховно алые, дышали всей свежестью молодости. «Уж не целовал ли ее Витек?» - подумала Лиза, с недавних пор особенно чуткая к таким вещам. Она шепотом сказала Коропке:
- Лешек, они, кажется, влюбились друг в друга!
- Что ж, дай им бог! Прекрасная пара.
Рис был сварен, оставалось только разогреть его. Печенку и кабанье филе приготовили в спешном порядке. И наконец уселись вокруг кастрюли, подвешенной на палках над огнем. С наслаждением вдыхая запах жаркого, ждали все - двое старых, двое молодых и Волчок.
- А главного мы вам еще не рассказали. У нас было такое приключение, что можно не хвастая...
В их рассказе встреча с ирбисом обрела еще более мрачные - пожалуй, даже несколько сгущенные краски. Быть может, их подогревало волнение слушателей. И как-то само собой выходило, что на переднем плане оказывалась Тао. Лиза и Коропка громко выражали свое удивление и восхищение, да и Виктор испытывал нечто подобное, как будто он только сейчас, вспоминая все вслух, увидел перед собой совсем новую, бесстрашную Тао.
- Словом, день сегодня - как интересная повесть под громким названием «Сплошные неожиданности, или Исполнение желаний».
Тао в ответ на этот намек весело и заговорщически подмигнула ему, а Коропка буркнул:
- Ну, пусть уж сегодня будет день сюрпризов.
И принес из шалаша бутылку коньяка, полученную от Рысека. Виктор думал, что он предлагает запить кабанью печенку, и сказал:
- Не стоит откупоривать бутылку. Она нам пригодится, когда захотим согреться после дождливого или морозного дня.
- Нет, дело в том, что есть еще одна новость.
Лиза запротестовала испуганным и умоляющим жестом и даже через костер видно было, как она покраснела. Белесые брови, высокие скулы и слишком широкий рот - то, что ее более всего портило, сейчас как-то смягчил рассеянный свет огня, и она казалась почти красивой. Впрочем, некрасивой ее вообще нельзя было назвать. И не такие, как она, имели успех - почему же она осталась старой девой? Хорошо сложена, свежа, у нее чудесная кожа и детски-ясные голубые глаза. Она - воплощение опрятности и теплой, ищущей применения доброты.
- За те три дня, что вас тут не было, произошли некоторые перемены. Для равнодушной вечности они не имеют значения, а для нас - весьма большое.
Коропка не совсем уверенной рукой наливал коньяк из бутылки в чашку и хотя говорил тоном шутливо-небрежным, голос его тоже звучал как-то нетвердо. Острый носик еще больше заострился, и он, как кролик, моргал круглыми глазками.
- Так вот, Тао, вдохновленный твоей обличительной проповедью о том, что мы в жизни тащим за собой груз лицемерия и всяких там пережитков, я сегодня сделал предложение Лизе. К счастью, она тоже меня любит, и, значит, прошу отныне считать нас мужем и женой. Оформим наш брак при первой возможности.
Правда, ни для кого и прежде не было тайной, что эти двое тянутся друг к другу. Но сообщение, что историк Лех Коропка и учительница музыки Аннелиза Гренинг вступают в брак самым первобытным образом, у костра и подле туши убитого кабана, беря в свидетели друзей, собаку и звезды над тайгой, было чересчур уж необычайно и эффект произвело большой.
В наступившем молчании чувствовалось, что все глубоко растроганы.
Тао повисла у Лизы на шее.
- Наконец-то за ум взялись!
Обнял и Виктор новобрачных - своего учителя и бывшую покровительницу, у которой он прожил все школьные годы. Прошла добрая минута раньше, чем ему удалось пробормотать обычные поздравления и пожелания счастья.
- Ну вот, Витек, теперь ты согласен, что нужно выпить коньяку?
- Непременно! Я не выношу его запаха, но сейчас готов выпить всю бутылку за здоровье молодых!
Выпил залпом и снова обнял их:
- Дорогие вы мои, как же я рад за вас!
А Тао обхватила их руками с другой стороны и закружила, приговаривая:
- Сто лет! Сто лет! Совет да любовь!
- Пусти, бешеная! - Лиза вырвалась.- Там что-то подгорает.
Из кастрюли клубами бил черный дым. Первые слои печенки на дне превратились в уголь, и пришлось их выбросить - к восторгу Волчка. Остальные участники пира получили по куску менее подгоревших верхних слоев. Лиза принялась поспешно жарить следующую порцию, пряча в дыму, как под вуалью, свое раскрасневшееся и сконфуженное лицо. Кто знает - может, ей припомнились звуки органа, фата, свадьба ее девичьих юных грез... А Коропка все еще стоял с бутылкой в руках и убеждал кого-то отсутствующего - ибо присутствующие все были одного с ним мнения,- что Тао безусловно права. К чему притворяться и зачем откладывать? Ведь они в пуще, в глубочайшей предыстории. Здесь никого нет, кроме них, и все таково, как есть, без всяких покровов, in puris naturalibus.
- И вообще, друзья мои, я не жалею о том, что с нами случилось. И что бы ни было нам суждено, я не стану роптать. Я словно возродился, наконец-то стал самим собою. Право, это какое-то чудесное воскресение из мертвых!
Он увез из Харбина двух женщин, стал их опекуном и защитником, он дрался с Тихоном и в лесном море обрел любовь, стал тем мужчиной, каким всегда мечтал быть. И понесет он свою обретенную мужественность через лесные дебри, будет беречь ее, как огонь берегут в пещере. Лех, Лех, что же это с тобой случилось?
Выпитый на пустой желудок коньяк, и внезапное счастливо событие, и первые за столько дней светлые, безоблачные минуты - всего этого было слишком много для измученных отвыкших от радости сердец. Возбужденные, разговорчивые, все, как и Коропка, испытывали необыкновенный подъем духа.
- Не знаю что с тобой но во всяком случае это перемена к лучшему, правда? - сказал Виктор, когда уселись вокруг кастрюли и принялись за мясо и рис.- И оно будет в твоей жизни. Лешек, только бы нам благополучно вернуться.
- Да, да,- с живостью подхватил Коропка и снова пустил чашку по кругу.- За скорое и счастливое возвращение - или уход, все равно, только бы благополучный. Будьте здоровы!
- Вещи погрузим на арбу. А лошадь и мул понадобятся нам позднее - возить лес для стройки. И вообще в хозяйстве.
- А корова? У нас было бы молоко и масло.
- Нет, корова такой дороги не выдержит. Разве что коза...
- Что ж, козье молоко очень полезно.
- И козы сами себе корм находят.
- А ведь это мысль! Отличный свадебный подарок. Тао, может, поднесешь Лизе парочку коз?
- Ты же наш казначей, Витек, тебе и решать. Конечно, это хорошо. Но как мы доберемся с таким хозяйством?
- Не беспокойся, я все уже обдумал до мельчайших подробностей, времени у меня на это было достаточно. Надо будет попросту сунуть взятку в местечке тому чжангуйды, с которым Рысек обделывает дела. Он удостоверит, что вы едете на купленный земельный участок в районе Лафы. Сядете себе на арбу и поедете со всем скарбом, а коз привяжете сзади. Если бы вас задержал патруль - не страшно: у вас будет бумажка, что вы поселенцы, семья бедняков-эмигрантов. В арбе будет одна рухлядь, кое-какой инвентарь и продукты,- оружие понесем мы с Тао. Мы с ней будем идти по ночам, а может, и днем, впереди вас или где-нибудь рядом, в зависимости от местности. Но встречаться будем, только когда стемнеет. Через неделю доберемся на место. А окрестности там такие, скажу вам, что можно подумать: «Господь бог увидел когда-то этот райский уголок и сберег его для нас!»
- Нет, Витек. Господь бог грустно усмехнулся и подумал: «Не удалось мне с Адамом и Евой, так надо дело поправить. Попробую снова - с Лизой и Коропкой». Эх, вижу, что ты, Витек, ничего не вынес из моих лекций и что историю ты изучал без всякой для себя пользы. Не заметил гетерогенности целей и вредности монополий? И ты думаешь я согласился бы неосторожно стать Адамом и один отвечать за весь род людской? Разводить этаких Коропок? Вздор, друзья мои. Господь бог с отвращением отказался от этои мысли. Смотрит - идут Виктор и Тао, славная такая пара...
- Но мы с Витеком не сходимся характерами ! Витек уверяет. что я ему напоминаю кабаргу, что во мне есть какие-то невыносимые черты давно вымершей фауны.
- Ах он свинья этакая! Я ему сейчас задам! Доманевский!
- Слушаю, господин учитель.
- Как ты смел, наглец, обидеть Тао Ценгло? Назвать ее невыносимой?
- Господин учитель, она всегда первая задирает...
- Все равно ведь она девочка, а ты ее приравниваешь к животным! Да еще к вымершей древней фауне третичного периода.
- Четвертичного, честное слово! Клянусь свободой, мамонты и кабарги водились в четвертичном периоде.
- Доманевский, не виляй! От последнего ледникового периода прошло больше пятидесяти тысяч лет, а это возраст для девицы из хорошего дома совершенно неподходящий и крайне обидный, ясно? Сию минуту извинись и поцелуйтесь!
У Тао губы обветрены, а целует она так крепко, словно укусить хочет: вот тебе за ледниковый период! И хоть засмеялась потом, Виктор чувствует, что не в шутку она его целовала, не под новый тост Коропки. А Коропка не унимается. Снова наливает. Привык, видно, выпивать у Ценгло. Но пить все-таки не умеет- три рюмки и готов. «Друзья, выпьем за вечную истину, за гетерогенность устремлений, которая свела нас здесь. Да, да! Стремясь к намеченной цели, мы неизменно оказываемся перед явлениями, прямо противоположными нашей цели...»
Алкоголь всегда склоняет Коропку к широким общечеловеческим абстракциям, а в конце концов пробуждает в нем подавленные, неизжитые эротические настроения...
Тао что-то говорит со снисходительной гримаской, а Виктор не слушает - он видит только ее губы, запекшиеся и радостно вызывающие после того поцелуя, похожего на укус. У обоих поцелуй этот остался в крови, жжет и пьянит... А Коропка уже бубнит о том, что было бы, если бы царская призывная комиссия не забраковала его в свое время из-за малого роста. Он служил бы, вероятно, в легионах Довбор-Мусницкого или под командой Ивашкевича оборонял Львов...
Хватит! Все под хмельком, много было излияний и беспечного веселья. Коньяка и мяса наглотались вволю. Спать! Спать!
- Первой будет караулить Тао. Где же Тао?
Виктор застает ее в своем шалаше. Она приводит в порядок постель Коропки, а вместо подушки кладет в головах узелок со своими вещами.
- Пришлось перебраться сюда. Пусть уж будут вместе, раз они теперь муж и жена.
Виктор молча обнимает ее и злым, мстительным поцелуем впивается в раскрытые губы, трепещущие и торжествующие. Она отвечает тем же - целует жадно и так естественно, словно они давно любят друг друга и она - его вторая Ашихэ.
- Ступай, ты сегодня первая в карауле,- говорит, трезвея, Виктор.- На рассвете сменю тебя.
- А если не пойду?
- Тао, у меня голова кругом идет, разве не видишь? Я сейчас не владею собой...
- А мне именно того и хочется, чтобы ты собой не владел... Ну ладно, ладно уж, пойду. Не хочу, чтобы это было в пьяном угаре и при Коропках. Но больше я тебе никогда покоряться не буду, Витек. Никогда!
Шумят деревья. Над шалашом носится ветер, предвещая перемену погоды. Идет подслеповатая октябрьская ночь. В треугольнике открытого входа мигают редкие и тусклые звезды. Где-то высоко по склону бродит олень. Он далеко, и не понять, почему ревет так поздно. Наверно, силен уж очень - не перебесился во время гона и все еще ищет любви. А может, неудачник, не добыл себе до сих пор подруги. Или одна есть, а ему подавай еще другую....
Виктор ловит ухом этот зов запоздавшего оленя с каким-то презрительным удовлетворением и мысленно издевается над собой: «А чем я лучше этого самца? Люблю Ашихэ, а меня влечет к Тао».
Это уже не смутные догадки и не тайные чувственные желания, на которых он нередко ловил себя. Он спешил их подавить, уверенный, что Тао для него только добрый товарищ. Теперь было ясно, что это и раньше таилось в нем. Потому Тао всегда так раздражала его, отсюда их вечные стычки и ссоры. Очень простая подоплека! И сейчас он лежал как в огне, вдыхая запах Тао, шедший от узелка с ее платьем, и все в нем бродило. Он страстно желал Тао. Что это, любовь? - спрашивал он себя. Или так только, голод, как у оленя? А олень все кричит, проклятый!.. И что такое, собственно, любовь?
<Не знаю я, Вэй-ту, что говорит мужчина, когда берет женщину. Может быть, всегда одни и те же слова?..»
Может быть. Откуда ему знать? Он обладал одной только Ашихэ. Встретил ее в тайге, где не было никакой другой. Они пережили вместе голод, борьбу, скитались, были на волосок от смерти - как же им не любить друг друга? И он до сих пор думал, что Ашихэ его единственная любовь. А если нет?.. Если это только случайность? Вот теперь он встретил Тао. Она тоже хорошая, красивая, она молодчина. Она тоже с ним вместе голодала, страдала, скиталась, была на волосок от смерти. Это не могло не сблизить их. Не их это вина, не их воля. Наступит ночь, когда они с Тао окажутся на одной постели, и все начнется снова. Те же слова, ласки, споры, открытия и блаженство?
Во всем этом - путаница чувств, непроходимая, как тайга, и жалкий самообман, и нечистое дьявольское любопытство: а вдруг с этой все будет иначе?
Так Виктор пролежал, не сомкнув глаз, до рассвета, потом встал, чтобы сменить у костра сонную, падавшую от изнеможения Тао, и сам стал караулить. Наступали самые опасные часы, когда лес просыпается и может появиться не только зверь, но и человек.
Вокруг было тихо и все бело от изморози. Струя дыма стояла в воздухе штопором, почти неподвижно. Но когда рассвело, из-за гор подул легкий ветерок и теплые, пушистые облака спустились ниже, окутали небо и тайгу. Из ущелий, расселин, из всех лесных закоулков поднялся туман, и день, с утра морозный, стал промозглым и сырым.
Поспав часа два после еды, они сидели в шалаше - каждый на своей постели - и лениво переговаривались. Виктор, задумавшись, смотрел на завитки коры над головой, Тао штопала разорванную вчера шубейку.
- Через несколько дней, говоришь?
- Да. Три, самое большее четыре.
- А если Рысек ничего не сделает?
- Тогда вернемся с пустыми руками. Будет нам и голодно и холодно, но как-нибудь проживем.
- А я все еще не могу себе представить...
- Чего не можешь себе представить?
- Что мы отправимся куда-то далеко, будем строить себе дом. Совсем другая жизнь и ты... А ведь я не успела близко узнать тебя...
- Вот тебе и на! Да. ведь мы столько лет знакомы!
- Ну, ты знаешь, о чем я говорю... Может, что не так - тогда ты скажи мне это прямо. Всякому случается спьяну поцеловать девушку...
- Нет. Я и сейчас только о том и думаю.
- Так почему же не целуешь? Очень уж ты скрытен, осторожен, Витек. Можно подумать, что ты детство провел в приюте и потом жил среди самых подлых людей. Эта скрытность была у тебя в характере еще тогда, когда я в тебя влюбилась.
- Неужели влюбилась?
- Ну, ну, не притворяйся. Все это знали, а ты будто бы не заметил?
- Кое-что я замечал, но не думал тогда о таких вещах. В этом отношении я, видишь ли, был сильно недоразвит. Меня тогда женщины ничуть не занимали, а тем более девчонка полу-ребенок, ведь тебе было всего тринадцать лет! Ну я и думал:- «Э, гимназические шуры-муры, стишки в альбоме и все такое. Пройдет вместе с каникулами».
- А вот и не прошло. Как только ты появился у нас в Харбине, все ожило с новой силой. Но что ты для меня, я поняла по-настоящему лишь в первую ночь у костра... Когда ты увел нас от староверов. Ты уснул - помнишь? - а я сидела против тебя и вдруг поняла... нет, не поняла, а услышала в себе, как божий
глас, что никогда и никого уже не буду так любить. Смотрела на твое лицо и говорила себе: вот он, мой суженый, моя минюнь, моя великая и недобрая любовь.
- Но почему недобрая?
- Она до сих пор не дала мне ничего, кроме стыда и унижения. В школе меня дразнили тобой, а потом... Я должна тебе рассказать одну вещь...
Тао воткнула иглу в заплату и отложила шубку в сторону. Эта ночь, видимо, сказалась и на ней. Она была бледна, под глазами синие круги, и было в этих глазах новое для Виктора выражение какой-то суровой пытливости. Тао словно смотрела внутрь себя.
- Когда Леля мне сказала, что тебя видели с Мусей на катке и вы вели себя как влюбленные, я чуть с ума не сошла от ревности и отвращения. В тот день я просила тебя остаться со мной. А ты ушел, сославшись на какие то срочные дела, готовился к бегству. Помнишь? И вот мне доносят, что мой герой, мой Витек, с которым я решилась делить бродячую жизнь солдата, в тот самый час, когда я жду его, не отхожу от окна, пошел на свидание с любовницей моего отца. Не могу тебе описать, что со мной было! На другой день я устроила тебе сцену, назвала свиньей. И ты не вернулся больше. Я плакала - а ведь я никогда не плачу, Витек... Ну, и после всего этого... Постой, не хочу чтобы другие услышали...
Где-то вблизи топтались Лиза и Лех.
- Подвинься!
Виктор освободил ей место рядом с собой. Она легла ничком и подперла голову руками. Виктор видел над собой ее острый подбородок, а ниже билась на белой шее голубая жилка.
- Вечером я была одна дома,- вполголоса начала Тао.- И пришел папин ассистент. Такой, знаешь, чистюлька, весьма гигиеничный докторишка. С некоторых пор он пытался за мной ухаживать и делал это так же старательно, как выстукивал своих пациентов. И в этот вечер я ему сказала, что, если он хочет, я лягу с ним в постель, но только сейчас же и без всяких объяснений. Он, кажется, заподозрил, что я сошла с ума, но был слишком взволнован: сам понимаешь, женись он на мне - и к нему перешли бы дом, лечебница и практика шефа...
- Ох, и злой же у тебя язык!
- Зато без фальши. А в тот вечер я просто хотела раз навсегда оторваться от тебя - клин клином вышибай! А еще хотела наконец испытать то, от чего люди безумствуют, отчего отец дуреет и связывается с такими женщинами, как Муся...
- Ну и...
- Ну и ничего. Право, когда меня в первый раз завивали, я волновалась гораздо больше... Мы с этим доктором встретились еще два раза, он очень настаивал, чтобы мы поскорее обручились, но тут стало известно, что тебя арестовали и пытали. Потом взяли отца и Мусю, и все кончилось. Тебе очень неприятно?
- Не надо обо мне... Не думал я, что ты способна так страдать, Тао, и сделать то, что сделала.
- Я чувствовала, что должна рассказать тебе... И вот что: я могла пойти на это с первым встречным, как идешь к зубному врачу. Пришла мне такая фантазия - ну и что же, кому какое дело? Но это было возможно только с кем-то совсем чужим. Даже с Рысеком я бы не могла: жаль было бы нашей игры в Нико, такой милой и немножко интимной... И если бы ты не появился в Борисовке, я так же без колебаний сошлась бы с Тихоном, потому что у нас положение было безвыходное. Но с тобой? С тобой, Витек, я не могла бы сойтись ни ради интересного приключения, ни по необходимости. Я люблю тебя. А ты?
Виктор приподнялся и сел на постели.
- Это ответ?
- Нет, просто твоя грудь была слишком близко и мне это мешало. Видишь, я плачу откровенностью за откровенность. А нам надо поговорить спокойно и до конца. Ведь мы в тайге, Тао.
- А при чем тут тайга?
- Здесь мы совершенно свободны и можем делать все, что хотим. Ничто нас не стесняет и ни к чему не принуждает: ни людской глаз, ни обстановка, ни условности и предрассудки. И значит, здесь мы не можем оправдывать себя тем, что должны лгать или таиться. Так зачем же нам марать душу, пакостничать?
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 05.01.2010
|
| Просмотров: 2491
| Рейтинг: 5.0/2 |
|
