| Статистика |
Онлайн всего: 2 Гостей: 2 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
39)Часть четвёртая
Летопись царства Чжу
- Значит, завтра? - спросила Тао.
- Завтра.
- И Мо Туань едет с одним только Чжи Шэном?
- Этого достаточно. Все устроит Тощий Шунь.
В расселине, окруженной палисадом и заменявшей хлев, было полутемно. Тао убирала навоз, согнувшись, и лица ее Виктору не было видно.
- А что он за человек, этот Тощий Шунь?
- Что за человек? - переспросил Виктор, недоумевая, почему Тао это спрашивает.
Вчера вечером он за столом сказал товарищам, что Ашихэ ждет ребенка. Ее освободили от самой тяжелой работы, и уборку хлева поручили Тао. И вот сейчас, как только он заглянул сюда по дороге в тайгу, Тао стала его расспрашивать о завтрашней поездке в Ниньхутоу за покупками. Сейчас они впервые после разговора в гроте оказались наедине - а она толкует о Шуне! Неужели ей больше нечего сказать?
- Шунь - честный торговец. У него небольшая лавка разных товаров - все они умещаются на двух полках,- тысяча забот и пять дочек. Люй Цинь знает его много лет, а я возил ему на продажу шкуры, мясо, рога. Все, что добывал охотой.
- Значит, ему можно доверять?
- Безусловно. К тому же мы теперь для него самые выгодные клиенты, делаем закупки на большие суммы. Он нами дорожит.
- Очень хорошо. Дело в том, что я...
Тао воткнула вилы в навоз, выпрямилась. В ее движениях чувствовалась усталость и какая-то рассеянность, безразличие ко всему.
- У нас коммуна, не так ли? Багорный, кажется, объяснял вам, какие в коммуне правила. Кое-что дается и на личные нужды.
- От каждого по способностям, каждому по потребностям. Так он говорит.
- Значит, если я попрошу денег на свои личные потребности... на одно важное для меня дело, очень-очень важное...
- Конечно, тебе их дадут. Ведь это же твои деньги.
- А если бы они были не мои?
- Все равно.
- Ну, тогда дай мне тысячу гоби. Завтра поеду с Мо Туанем в Ниньхутоу, чтобы уладить одно дело.
И на другой день Тао уехала. Простилась с Ашихэ, а с Виктором не пришлось: он в это время обсуждал с Мо Туанем, что надо купить. Когда же Виктор появился на краю террасы, Тао была уже внизу. На террасе была одна Ашихэ. И он остался с ней.
Мо Туань выкрикнул визгливым фальцетом «Ио, ио!» по обычаю крестьян Китая, которые подгоняют лошадей не вожжами, а криками, и маньчжурская серая лошадка сразу послушно свернула к реке. За ней тронулся и мул, который вез вторые сани.
Тао, сидевшая спиной к вознице, некоторое время еще смотрела вверх, на край террасы, где были хорошо видны фигуры Виктора и Ашихэ. Она подняла руку, чтобы махнуть им на прощанье, но рука сразу упала, и Тао повернулась в ту сторону, где за рекой начиналась новая, еще не укатанная дорога. Одинокая, как всегда. Тао с ее недоброй, раздутой гордостью, которую жизнь постоянно ранила.
Из-под полозьев двумя тонкими шнурами выбегали следы и ложились в неглубокий сухой снег. День был тихий, ясный и только над ущельем висела синяя дымка тумана. К этому ущелью и направлялись сани, ныряя среди поросли, опушённой белым инеем. Похоже было, что скоро начнутся сильные морозы. В последние дни утренние зори всходили какие-то желто-бурые и по ночам отчаянно лаяли лисицы.
- Мы будем скучать по ней, особенно ты, Вэй-ту.
- Ты так думаешь?
- Ну да. Ведь вы учились вместе и она - полька. Вас многое связывает. Разве тебе не досадно, что ты не простился с Тао?
- Эка важность! Она через неделю вернется.
Но Тао не вернулась. Мо Туань и Чжи Шэн привезли большой котел для кухни, продовольствие, керосин, карбид, гвозди, клей, корм для скота, полотно, шерсть и много других столь же ценных вещей.
- А где же Тао?
- Осталась у Тощего Шуня.
В письме, коротком и толковом, Тао уведомляла о своем решении, просила простить ее, так как она не может поступить иначе. Жизнь в тайге не для нее. Она плохо себя чувствует там, хотя крепко полюбила их всех (слово «всех» было подчеркнуто). И, пожалуй, в Ниньхутоу она им будет полезнее. Они ведь отрезаны от мира, и в городе у них нет своего верного человека. А такой человек необходим, чтобы их снабжать всем и вообще для всяких поручений. Поэтому она стала компаньонкой Тощего Шуня, внеся свою тысячу гоби на расширение торговли... Дальше шли уже только приветы всем и вопросы, что и к какому времени им заготовить.
Коропка и Лиза, видимо, предвидели то, что случилось.
- Она права, не с ее характером идти на это,- заметила Лиза так колко, что Виктору захотелось спросить у нее напрямик, что значит «на это». Как будто он, Виктор, искал легкой интрижки, жил с Тао или вел себя, как Тихон! Конечно, он женился бы на Тао и, быть может, был бы даже счастлив с нею, если бы раньше не встретил Ашихэ. Но теперь, когда Ашихэ его жена, когда она здесь, рядом...
- Что же, свой человек в городе нам нужен,- сказал Багорный.- Испробуем Тао.
Виктор вторично перечел письмо, ища какой-нибудь приписки, хоть словечка, обращенного к нему. Ничего! Ей больше нечего сказать ему. Отныне он для нее один из немногих близких людей, которым она хочет помогать издалека. Так это надо понимать. Ну и прекрасно! Ведь еще немного, и он возненавидел бы ее за тот разлад, что она внесла в его душу, за все терзания и ложное положение, за то, что он утаивал от Ашихэ... Хорошо, что этому теперь конец.
Все-таки ему жаль было и Тао и себя, жаль того прекрасного, что он и она могли дать друг другу, ничего не отнимая у Ашихэ,- ведь так им прежде казалось. Но это невозможно. Им троим надо было бы родиться и вырасти в тайге, чтобы любить, как примитивные дети природы, как животные. Или быть людьми исключительными, людьми большого сердца и высокой культуры, в которых душа говорит внятнее, чем плоть...
- А когда же это произошло? На каком фронте? - спрашивал между тем Багорный.
- Не знаю, но в Ниньхутоу все только о том и говорят. По слухам, русские разбили немцев и теперь идут на японцев.
Больше ничего нельзя было добиться от Мо Туаня. Поговорили еще о победе русских и решили, что это небылица. Столько уже было таких слухов, и ни один не оправдался.
Вскоре Мо Туань и Хэн ушли сменить других охотников, которые следили за «Домни», ночуя в шалаше, построенном в глубине тайги. А домой вернулись двое из тех троих охотников, наиболее утомленные: Эр-лянь и Сан-пяо. Ляо остался под фортом, сказав, что не уйдет оттуда, пока не освободит отца или не увидит его труп.
Охотники принесли оттуда самые свежие новости. На «Домни» с наступлением морозов прекратили бетонирование блиндажей, не велись и земляные работы во рву и на аэродроме, так как земля промерзла и стала как камень. Всего там закончили два блиндажа и окопы, построили казармы, склад, кухню и барак для арестантов.
- А казармы стоят как раз в том месте, где был твой дом,- сказал Сан-пяо Виктору вполголоса, так как это касалось только его одного.
- Вокруг двойные проволочные заграждения,- продолжал рассказывать Эр-лянь.- И провианта, орудий, строительных материалов там хоть пруд пруди. Оружия тоже уйма: станковые пулеметы, минометы, огнеметы... Весной, слышно, придет много войска, а пока там с полсотни японцев да десятка два разведчиков - маньчжуров и ламозов. Кроме них, в форте живет еще У.
- После того как ты сжег его двор, этот гад боится жить в шу-хай,- вставил Сан-пяо.
- А что с Пэном?
Охотники отвечали, что с Пэном дело плохо. Он, как известно, убежал от отца с девушкой, которая отрабатывала У долг родителей, ходила за скотиной и делала всю самую тяжелую работу. Обоих поймали. Поймали их в Хайлине и привезли обратно. Пэна отдали отцу, чтобы У сам наказал сына, а девушку включили в партию арестантов, работающих на строительстве. Их там тридцать семь человек, в том числе четыре женщины.
- А не видели вы там моей жены? - замирая от волнения, спросил Швыркин.- Рослая такая женщина в сапогах, в синем пальто и белой вязаной шапочке.
Виктор перевел его вопрос китайцам. Они ответили, что видели ее ранее там, где копают ров. А теперь ее перевели в кухарки. Но дальше вырубки на краю леса ходят только мужчины. И старого Хуан Чжоу среди них нет. Разведчики Долгового заметили следы вблизи форта. Теперь они догадываются, видно, что охотники задумали отбить своего чжангуйду. И вообще после поражения немцев в России японцы стали очень бдительны...
И в заключение охотники выложили самую главную новость: весть о великой, сказочной победе русских.
Теперь это были уже не какие-то шепотком передаваемые слухи, а достоверные сведения. Принесли их охотники, побывавшие в городе и деревушках во время праздника Нового года. И в газетах об этом писали - правда, скупо и уклончиво, но писали. И двое охотников вернулись из Яблони, а там знают все. Поляки на лесной концессии тайно слушают хабаровское радио. От них весть разошлась по всей Яблони и дальше, по лесам и горам. Под Сталинградом немцы разбиты наголову. Родственник Гитлера, маршал, самый видный гитлеровец, попал в плен. Тысячи тысяч убиты, остальные взяты в плен.
Новость эта распространилась по тайге, как пожар, и в душах людей росла надежда, Русские преследуют недобитые остатки гитлеровской армии, а их главные силы уже переброшены к маньчжурской границе. Они обрушатся на японцев из-за Хинганского хребта. А Восьмая армия Мао двинется из Освобожденных районов туда же - и конец оккупации! Китай будет свободен!
- Наверно, слухи эти все же преувеличены,- сказал Багорный.- Но что на Волге немцы разбиты, это, очевидно, факт. Перелом наступил, теперь мы их прогоним к черту!
Для маленькой коммуны победа на Волге тоже стала событием переломным, хотя они не сразу это поняли.
До этих пор они охотились и устраивались на новом месте, следили, не приближается ли откуда-нибудь враг, носили Багорного к горячим ключам, содержавшим, видно, какие-то минеральные соли, быть может и радиоактивные, так как Багорный поправлялся на глазах. И так день за днем проходил в трудах, в заботах о тепле, безопасности, о мясе, шкурах и мехах. Тянулись дни пещерной жизни, отмечаемые шариками древнего календаря. Шарик передвигали по привычке, заставляя себя вести счет времени - отвлеченный, ибо в пещере время остановилось и все казалось безнадежным. Но вот дрогнули стрелки на циферблате событий. И люди увидели, что стрелки движутся. Где-то далеко свершаются великие перемены, кипят бои, решающие судьбу мира, бои победные. Война идет к концу... Где же их место во всем этом, где их завтра? Надо что-то делать. Но что?
Разногласия, обнаружившиеся в еще памятном политическом споре, теперь стали углубляться. проявлялись в настроениях людей, в позиции, которую они заняли.
Багорный, Ашихэ и китайцы приняли весть о победе русских на Волге с большой, ничем не омраченной радостью. Весть эта окрылила их.
Поляки, конечно, радовались тому, что Гитлеру наконец влетело. Они видели в этом возмездие за Варшаву, за все казни, облавы и концентрационные лагеря. И эта победа была добрым предзнаменованием для Польши. Все разговоры и мысли поляков сводились к одному, скорее бы японцы убрались отсюда и можно было уехать в Польшу.
А Швыркин переживал мучительное душевное раздвоение. Как русский, он был горд великой победой Красной Армии, радость и гордость распирали его, и он твердил, что это «второе Бородино». Но как «асэл» (так сокращали в лагере слова «антисоветский элемент») он думал об этом со страхом. А что, если русские и в самом деле нападут на Маньчжурию? За армией придут сюда сотрудники Берии и начнется: «Откуда вы, гражданин Швыркин?» Расстреляют в два счета. Если китайские коммунисты придут к власти, они начнут выдавать беглых. Багорный первый об этом позаботится. Надо уходить, пока не поздно. Но как уйти без Нюры? Нюра - в заключении на «Домни». И это самое худшее из всего, что могло случиться...
Когда Коропка, хозяйничавший в конюшне после отъезда Тао, выбирал в кладовой ремни для новой узды, Швыркин достал с полки жестянку, которую заметил здесь еще при выгрузке вещей, привезенных из Ничьхутоу. В жестянке было три литра спирта для лекарств, которые готовил Люй Цинь, главным образом для настоев женьшеня. Швыркин один не посмел бы войти в кладовую, хотя у него здорово сосало под ложечкой - ведь столько месяцев он не мог дать воли своей страсти к спиртному.
- Не могу я больше,- сказал он Коропке, наклоняя жестянку.- Не то я, братец, скоро свихнусь, как Павел...
Выпив, он протянул жестянку Леху.
- Пей, такое дерьмо все равно не годится для лекарств. У нас в Виннице - вот это был спирт!
Оба хлебнули раз-другой, потом еще разок... Словом, произошла безобразная история. «Учителя надрызгались»,- говорили потом в коммуне.
Увидев их, Багорный обронил только одно слово, полное невыразимого презрения:
- Пе-да-гоги!
- Го-ги! - повторил Швыркин. Его мучила икота. Он стоял, раскорячив ноги, и пошатывался, карабин сползал у него с плеча.- Ты у меня вот где сидишь!..
Он поднес руку к самому носу, но этот энергичный жест, дополнявший его заявление, тотчас уступил место бессильной меланхолии.
- Пойдем, Лёшка, не понимают они нас... Однако харчи нам полагаются!
- Берем сухой провиант,- объявил Коропка,- и Ave, Caesar, morituri te salutant.
- Ты куда? - крикнула Лиза.
- Туда, туда... где Нюра. Вернемся с Нюрой или не вернемся совсем.
- Сумасшедший! Голубчики, не пускайте! Вы его не знаете, он на все способен!
Коропка шевелил усами, упиваясь этим взрывом женской любви и страха за него. Чем он не Роланд, безумец Роланд?
- Аннелиза, мы с ним друзья. А дружба священна.
Багорный крикнул:
- Довольно! - и так стукнул кулаком по столу, что чашка подскочила и, упав на пол, разлетелась в куски.
- Отобрать у них оружие и полушубки! Пусть идут на кан отсыпаться.
Через несколько часов двух друзей разбудили к обеду. Швыркин пришел хмурый, Коропка - сгорая от стыда. Никто на них не смотрел, никто не сказал им ни слова. Всеобщее осуждение переходило в глухую враждебность. Мало того, что эти двое напились,- они еще оказались ворами! До этого дня кладовую никогда не запирали, но никому и в голову не приходило этим воспользоваться.
Не дожидаясь суда над собой, Швыркин сказал:
- Прошу меня простить. Что поделаешь, не выдержал.
- Что он говорит? - спросила Ашихэ.
Багорный сухо пояснил:
- Говорит, что не выдержал. Самокритика! Отбарабанил эту свою «самокритику» и думает, что теперь можно опять безобразничать... Налей-ка мне еще, Лиза!
Лиза налила ему супу в подставленную миску. За столом снова наступило молчание.
- Очень сожалею, что так вышло. Но и сейчас, трезвый, я говорю вам, что больше здесь не выдержу. Не выдержу! Пойду к форту, один или с Лешкой, все равно...
- Нет, Ваня, я пойду с тобой.
- Тем лучше. Попытаемся, авось удастся. Потому что я без Нюры...
За окном грянул выстрел. Все вскочили, схватились за оружие. А из окопа наверху, где у них был наблюдательный пункт и где в этот час дежурил Сан-пяо, прогремели еще два выстрела.
Все выбежали из дома, и никто не заметил, что Багорный тоже вскочил и стоит посреди комнаты без костылей.
Только через минуту Лиза и Люй Цинь подбежали, чтобы его поддержать. Но он мягко отстранил их:
- Не надо. Я их уже чувствую...
Говоря это, он смотрел на свои ступни. Потом попросил подать ему карабин. Ему принесли штуцер Тао.
Опираясь на него, Багорный появился в светлом прямоугольнике раскрытой двери. Но, выйдя наружу, опустился на землю и пополз к краю террасы. Там он лег, держа ружье наготове.
Люй Цинь даже причмокнул от удивления: вот это настоящий шоулин! А Лиза бросила кухонный нож. Смешно идти с ножом на японцев! Да и к чему, если Багорный на страже?
Наступила тишина. В ранних сумерках отблески заката горели на темной коже летной куртки. Распластавшийся на земле Багорный казался еще больше, лежал, как огромная саламандра, стерегущая долину.
Из окопа наверху шел к ним Сан-пяо.
- Что случилось? В кого ты стрелял?
Оказалось, что в тигра. Коропка неплотно закрыл дверь конюшни, лошадь и мул вышли и бродили за речкой, ища траву под растаявшим снегом. Прогулка эта продолжалась довольно долго. Когда Сан-пяо опять посмотрел в том направлении, он уже не увидел ни лошади, ни мула. Стал искать Лентяя, так как мул пасся поближе. Потом Дракона. И заметил вдруг, что еще безлистные ветви багульника как-то странно шевелятся, словно их трясет кто-то. Увидел зад какого-то зверя. Не сразу сообразил Сан-пяо, что это зад тигра - у него не было хвоста. Выстрелил - и тут Бесхвостый Ван ушел с остатками лошади в лес.
Сан-пяо выпалил в него еще дважды, но тигр был уже далеко, да и кусты его заслоняли. Впрочем, неизвестно - может, и попал.
Уже совсем смерклось. Вернулся Виктор с собаками. За ним шли и остальные - Эр-лянь, Чжи Шэн, Швыркин, Коропка. Тигра они не догнали. Нашли только место, куда скрылся Бесхвостый с убитым Драконом, слышали даже рычанье, но лезть в такую чащу и в темноте драться с тигром было нелепо. Даже собаки этого не захотели.
Возбуждение и темнота помешали людям заметить, что Багорный, разговаривая с ними, стоит без костылей.
- Ну, значит, можно идти домой. Мула уже заперли, Эр-лянь остается караулить. Пошли!
Багорный сказал это так просто, как будто ходил не хуже других, и зашагал к дому.
Там Лиза уже зажгла лампу. Из открытых дверей луч света упал на него - и все увидели, что он, слегка опираясь на штуцер, идет осторожно, как босой по камням. Перешел через всю комнату и плюхнулся на скамью у стены.
Люй Цинь поднес к его губам маленькую кожаную фляжку, которую всегда носил за пазухой. Багорный сделал глоток-другой и задышал хрипло, а руками так судорожно уцепился за край стола, что пальцы его дрожали от напряжения. Ладони у него словно кипятком ожгло, на шее выступила похожая на ожог багровая полоса. Казалось, Багорного окунули в свекольный сок. Лицо побагровело, на лбу выступил пот, на висках пиявками надулись жилы.
- В голове гудит?
- Гудит.
- Поясницу ломит?
- Здорово ломит.
- Это в тебе два начала мирятся. Будешь здоров. Теперь тебе покой нужен.
Чжи Шэн и Сан-пяо взяли его под руки и почти внесли в клетушку, служившую ему спальней.
Все были потрясены. Хотя Люй Цинь уверял, что он этого ожидал, ибо целебные источники должны были вернуть Багорному здоровье, а под конец и корень жизни, женьшень, сделал свое, людям это выздоровление казалось чудом. Даже Швырки поддался общему настроению.
- Сами знаете, я его не выношу. Но и он человек, бог с ним!
- А знает ли Ашихэ? - спохватился вдруг Виктор, озираясь кругом.
- Ашихэ? Да куда же она делась? - удивилась Лиза.
Действительно, Ашихэ обедала с ними два-три часа тому назад, когда раздались выстрелы. Но потом...
- Хамы! - вдруг крикнул сверху Алсуфьев. Он все время преспокойно восседал на печке, болтая ногами.- Хамы, на колени. Стаивали на коленях и короли, и от этого корона у них с головы не падала.
Все замолчали, пытаясь угадать, в каком сегодня состоянии этот сумасшедший, спокойном или буйном, и в тишине неожиданно донеслись сюда удивительные звуки - чей-то тоненький голосок, едва слышная жалоба.
За стеной плакал ребенок.
Виктор и Лиза чуть не столкнулись в дверях. Виктор пропустил ее вперед.
- Иди, ты лучше знаешь, что делать,- и остался один на пороге темной спальни.
Через верхнее окно свет из кухни падал на кан, где лежала Ашихэ. Лиза наклонилась к ней. Виктор слышал их прерывистый полушепот и стук собственного сердца.
В смятении чувств, в страхе за Ашихэ - что это, роды или выкидыш? - он вдруг ощутил в судорожно сжатой руке свой согнутый большой палец. Совсем как когда-то в детстве! Он словно снова был маленький мальчик и, стоя за дверью, ожидал, когда ему покажут убранную елку или когда отец позовет его к себе в «контору». На рождестве дверь распахивалась сразу, легко, смазанная отцом к празднику. И, жмуря глаза от блеска свечей и золотых нитей на зеленой елке, мальчик переступал порог, прижимая к груди загнутый «на счастье» большой палец. Входил - и встречал праздничное сияние сочельника, запах хвои, улыбки, сулившие какой-то чудесный сюрприз. А в дни расплаты дверь открывалась со скрипом и неохотно пропускала его в комнату, которая называлась конторой. Там отец, отсчитав лесорубам даянами, сколько кому причиталось, ожидал теперь его, Виктора (мать называла это экзекуцией и не хотела при этом присутствовать). «Ну-с, что ты там снова натворил, Бибштек? Говори!..»
- Воды надо! - кричала Лиза, выбегая на кухню.- Плита погасла, как же я теперь, ей-богу...
Все еще неуверенный, сочельник его ждет или «расплата», Виктор переступил порог.
С кана поднялась рука Ашихэ, она подзывала его.
- Не беспокойся, Вэй-ту. Все уже хорошо. И - как ты хотел: девочка...
То был день, полный событий, большой день в их календаре. В этот день, двенадцатого марта, тигр унес Дракона, и Багорный стал ходить, и родилась Мартуся.
Ашихэ непременно хотела дать девочке имя матери Виктора, хотя выговаривала она это польское имя с трудом, а уж ее земляки и подавно. Люй Цинь попробовал, но вместо «Мартуся» у него получилось Ма-ту-сяо.
И вдруг он засмеялся.
- Ох, да ведь это все равно что Сяо-эр!
И так ее стали звать все: Сяо-эр, то есть Малышка.
Люй Цинь сплел для нее корзинку, которую Виктор подвесил в углу на такой высоте, чтобы Ашихэ легко могла заглядывать в нее и проверять, дышит ли ее ребенок. Заглядывала в колыбельку не она одна: новорожденная казалась такой слабенькой, что, когда ее не было слышно, все беспокоились.
Однако постепенно они убедились, что ребенок вовсе не так уж слаб и беспомощен. Он крепенький, энергично сосет, мочит пеленки, кричит, требуя своего. Багорный из подшивки своей куртки вырезал кусок меха, мягкого как пух, и этим мехом выстлали корзину, заменявшую колыбель. Швыркин соорудил соску, а Лиза сшила целое детское приданое.
Каждый давал, что мог. Эр-лянь, например, принес самодельную трещотку и очень удивлялся тому, что эта красивая раковина, наполненная камушками, совсем не забавляет Малышку, Эр-лянь, единственный из всех, с раннего детства жил в тайге с отцом и никогда не видел новорожденных. Другие по крайней мере помнили, как выглядят грудные младенцы.
- Ты что же думаешь, ребенок - это куропатка, которая как только вылупится из яйца, еще обсохнуть не успеет, а уже начинает бегать? - поучал Эр-ляня Сан-няо.- Человек растет медленнее, чем медведь и тигр, медленнее всех живых тварей. У меня вон братишка до году не ходил.
- А моя сестра уже в десять месяцев стала ходить.
- Потому что девочка. Девочки начинают раньше.
- А знаете, в той деревне, где мой отец гончарил, один ребенок родился и сразу сел и сказал «уф!» Я тогда еще мал был, но помню это.
Почти каждый вечер обитатели дома приходили смотреть, как купают Малышку, и здесь завязывался общий разговор. Смотрели, как ребёнка пеленают в шелковые тряпки (остатки парашюта), а он болтает ножками, и это будило во всех смутные теплые воспоминания.
Ребенок был им нужен, как весть о победе. Мысли этих людей уже летели за пределы их пещеры, они почувствовали, что время движется, жизнь идет, и в них заговорили заглушенные до тех пор чаяния и силы, потребность в более широкой деятельности. И это сделали Сталинградская битва, ребенок и весна-
все вместе.
Первым почувствовал весну дрозд Гу-эр. И в один тихий солнечный, но еще холодный полдень, когда все стояли перед домом, дрозд вдруг перелетел с правого плеча Люй Циня на левое. Он был чем-то обеспокоен, хвостик у него так и подскакивал. Чиликнул, ловя желтым клювом воздух. Люди тоже подняли головы: чувствовалось, что ветер переменился. Дул уже не зимний с северо-запада, а другой, из-за гор, с Японского моря. И Гу-эр запел.
Из зарослей багульника послышалось ответное «чивик-чивик, фью». Это дрозд-пересмешник подражал черному дрозду, как уличный певец - эстрадному. Гу-эр ужасно рассердился, засвистал вовсю и, взяв несколькими тонами выше, заставил пересмешника замолчать.
После этого Гу-эра частенько стали выносить в сумерки на край террасы, чтобы с вечера можно было послушать состязание певцов. А на заре Гу-эр служил людям будильником. Он просыпался вместе с жаворонками, и из комнаты Люй Циня разносились на весь дом звонкие трели, похожие на звуки флейты.Швыркин уверял, что это дрозд русский и поет он «Филипп, чай пить!..»
Швыркин уже отказался от своего намерения идти вдвоем с Коропкой к форту. Его убедили, что Нюру он освободить не сможет и только выдаст себя, а значит, и всех их и, вероятнее всего, попадет в руки японцев. Сперва ему следует научиться ходить в тайге, как рысь,- вот как Виктор ходит. Пока пусть займется огородом, а рано или поздно, если верить Багорному, все они пойдут брать форт и тогда отобьют узников.
И вот Иван огораживал плетнем небольшой клин на южном склоне, выбранный ими под огород. Работал он, конечно, вместе с Коропкой. Подальше трудились на выкорчеванном участке в котловине Виктор, Эр-лянь и Сан-пяо, подготовляя целину для будущего посева. Чжи Шэн, взяв горсть серебряных гоби, отправился в деревню, где у него была родня, покупать лошадь. Кроме того, Багорный поручил ему переговорить с охотниками. Багорный уже свободно ходил по дому, а по каменной террасе - с палкой. И Люй Цинь заверял его, что в городе ноги будут служить ему, как до болезни. В тайге им труднее. «Ноги у тебя будуг здоровые, но постарше моих,- говорил Люй Цинь.- И, значит, не для тайги».
Чжи Шэн привел лошадь. Ее испытали, и она оказалась пригодной, но сильно заморенной. Поспешно вспахали поле, так как воздух гудел уже от первого налета птиц. Из птичьего рая у Зондских островов потянулись обратно в тундру журавли, гуси, лебеди, утки, кулики. От вечерней до утренней зари в небе шумели крылья, и в бескрайней мгле раздавались, как сигналы, голоса этих странников, хриплые крики, гогот, кряканье, резкий металлический присвист...
- Нас скоро будет много, целый отряд,- говорил Багорный.- Значит, надо запастись мясом, благо есть возможность его заморозить и сохранить до лета.
И четверо с ружьями пошли километров за двадцать к югу, где рождалась весна.
На Нижней пойме собрались птицы, перелетные и гнездившиеся там. В поисках пищи разлетались они по окрестным болотам, мшарам и заводям с причудливо изрезанными берегами. Чжи Шэн и Сан-пяо продирались сквозь непроходимую гущу тростников в лодке Люй Циня, а Эр-лянь и Виктор бродили в одиночку, каждый со своей собакой, на закате и на рассвете подстерегали птиц на путях их перелетов. Потом все сходились к общему шалашу, снося туда убитую дичь: лебедей - глухих и кликунов, казарок, гусей - белых, серых, краснозобиков и черных, которых русские охотники называли «ерусалимками», уток всех видов - крякуш, нырков, горных каголок и тех японских селезней, которые соперничают друг с другом великолепными воротниками разного цвета. Всю эту добычу навьючивали на лошадь и мула, и Чжи Шэн вез ее домой, а там ее переносили подземными ходами на лед в расщелине Белой горы.
Было начало апреля. Земля уже отогрелась, но воздух был резковато холодный. Маньчжурская весна медлила, и только на Нижней пойме она уже чувствовалась - должно быть, отсюда и начинала свой путь по сопкам и тайге. Здесь люди как бы попадали под благодетельный циклон, в сердце стихии, рожденной где-то в этих камышах от сияния воды и солнца и красками своими изгоняющей серость из мира, зовущей к новой жизни.
За мелким заливом, косматым от ряски, тростников, осоки, простиралась чистая гладь Цзинбоху, совсем как на Отрубленном Роге. Недоставало только луга, звенящего цикадами, и Ашихэ! Здесь было то же широкое дыхание озерных и камышовых просторов, и дни, как тогда, начинались и кончались шумом птичьих крыльев - утренними и вечерними перелетами. И в пьянящем, полном весеннего брожения воздухе было что-то, напоминавшее Виктору счастье первых дней и ночей наедине с Ашихэ.
Здесь он мог распрямиться с безмерно радостным облегчением после сложных переживаний последних недель, забыть о них в охотничьих трудах и приключениях, в растущем азарте состязания - кто больше набьет дичи.
Виктору было важно доказать не то, что он ни в чем не уступает опытным охотникам, а то, что он, самый младший из троих, всегда оказывается прав. Всякий раз, как он предлагал какой-то план или способ охоты или выбирал для нее место, товарищи выслушивали его молча, но делали так, как считал нужным Эр-лянь. И Виктор стал охотиться в одиночку, он пускал в ход все свои знания и чутье охотника, чтобы принести самые лучшие трофеи,- глядите, мол, кто был прав?
Однако на охотников это не действовало. И Виктор недоумевал. Что за черт! Ведь полгода назад слушались же они его? Тогда поважнее дела затевали, а все считались с его мнением, ждали его распоряжений. Конечно, по мере того как к Багорному возвращались силы, он, Виктор, утрачивал влияние. Это было не очень-то приятно, но справедливо и понятно. У Багорного большой жизненный опыт, организаторский талант, он настоящий руководитель. Но уступать Эр-ляню, темному, безграмотному таежнику?
Нет, в поведении трех охотников Виктор чуял нечто более серьезное, чем мелочное самолюбие и бессмысленный дух противоречия. Это было недоверие! Он заметил, что, в какую бы сторону он ни пошел, всегда Эр-лянь охотится тут же поблизости. Возвращаясь через болота, он находил его следы. Значит, Эр-лянь, вместо того чтобы, как было условлено, стрелять гусей в заливе Четырех островов, шел туда же, куда он,- следил за ним?
Однажды утром Виктор услышал эхо выстрела за рукавом Муданьцзяна, где кончался их участок охоты,- граница была установлена давно, и ее строго соблюдали все охотники различных лесных сянов. Виктор поспешил на этот выстрел и встретил за рекой Фэна, прозванного Синицей. Это был веселый молодой парень, примерно его возраста. Фэн часто заходил в фанзу Люй Циня, и они с Виктором были старые знакомые. Между тем встретил он сейчас Виктора хоть и учтиво, но холодно, и что еще удивительнее, не осведомился даже, как Виктор поживает, где был эти два года. Виктору пришлось самому начать об этом разговор.
- А почему тебя освободили? - спросил Фэн.
- Как освободили? Говорю же тебе, что я бежал!
Фэн буркнул себе под нос, что убежать от японцев не так то легко, и сосредоточил все внимание на щепотке табаку, которую доставал из голубой коробочки, чтобы раскурить трубку. Десятка два таких пустых коробочек с английской надписью на крышке Мо Туань привез из Ниньхугоу. У Эр-ляня их было две, и, по-видимому, одну из них он дал Фэну. Случайно наткнулся на него или ходил к нему в гости? Во всяком случае, Виктору было ясно, что это Эр-лянь что-то сказал о нем Фэну. Предостерег! Удар был нанесен подло, из-за угла! Так воспринял это Виктор и ожесточился. Значит, за ним следят, о нем шушукаются, о нем создается возмутительная, гнусная басня.
Все было сейчас опоганено: его доброе имя, и совместная жизнь с лесной общиной, и весна.
- Что это ты говорил об искренности, Александр Саввич? - спросил он у Багорного по возвращении домой, дождавшись удобного момента.- Помнишь, еще благодарил за нее, говорил, что она помогла тебе лучше понять нас... Что же это- хитрый маневр или недоразумение?
- Скажи яснее, о чем ты? Видишь, у меня такая работа, которая требует большой точности...
Разговор происходил в окопе, который в последнее время стал не только наблюдательным пунктом, но и мастерской Багорного. Он здесь конструировал модель мины.
- Мы высказались до конца, не так ли? И в нашем споре ни один не переубедил другого. Просто выложили, что думаем. Честно. И ты меня тогда благодарил за откровенность. А потом начал нас изолировать от других, чернить и угнетать?
- Спокойнее, Витя! Какие у тебя ко мне претензии?
- Но ведь это же обидно, это возмутительно!
- Что именно?
- Отсутствие доверия. Когда мы начинали, я работал больше всех, и все были довольны, сами хотели, чтобы я всем распоряжался.
- Ах, вот что тебе обидно!
- Ошибаешься. Я за властью не гонюсь и знаю, что ты руководить можешь лучше, чем я. Но это недоверие! Ты уже с нами не советуешься, предпочитаешь китайцев. Ты что-то затеял, я же вижу. Вот готовишь бомбу или мину. К тебе приходят японцы, ты собираешь охотников нашего сяна и сяна Второго Чуна. Вот сейчас, например, пришел Мо Туань и с ним пятеро незнакомых людей. Должно быть, у вас будет совещание, а нас ты на него не зовешь.
- Не зову, потому что это совещание партийное.
- Понимаю, у вас ячейка. Но сейчас дело идет и о нашей участи. Так можно ли решать что-то без нас? Павел свихнулся, что поделаешь. Но ведь есть еще Лиза, Лех, Иван и я.
- А вы поступите так, как сочтете нужным.
- Но разве мы уклоняемся от борьбы? Уж не думаешь ли ты, что я останусь здесь, когда вы пойдете к форту, построенному на развалинах моего родного дома?
- Да, да, но для этого дела мне нужны люди дисциплинированные и абсолютно надежные.
- Ты нас оскорбляешь, Александр Саввич! Мы тебе не давали никогда повода считать нас ненадежными и недисциплинированными. К японцам относимся так же, как ты и твои партийные товарищи. Разница между нами и тобой только та, что мы иначе мыслим и твой мир нам кажется иным, чем тебе.
- Этого достаточно. Логика имеет свои нерушимые законы. За враждебной мыслью следуют враждебные действия. Это только вопрос времени.
- И поэтому ты приказал за нами следить?
Багорный встал.
- Отложим этот разговор на другой раз, меня ждут.
И стал укладывать на столе инструменты и металлические части какого-то прибора.
- Минутку! Я хочу знать, почему именно после нашего спора Эр-лянь и другие, ни слова из него не понимавшие, вдруг стали так подозрительно ко мне относиться? Откуда эти слухи, будто я вовсе не бежал от японцев, а японцы меня, неизвестно почему, сами отпустили?
- Поверь, Витя, я никому не приказывал за тобой следить. Пойми, в конце концов каждому приходится нести последствия своей позиции в жизни. Ты сам создаешь атмосферу недоверия к тебе. Чуждаешься товарищей, думаешь прежде всего о своей семье, о жене и ребенке.
- А кому же о них думать, как не мне?
- Это, положим, верно. Но здесь все живут интересами Китая. И ты не обижайся, что на тебя смотрят косо, не доверяют. Если в канун борьбы, в дни всеобщей мобилизации кто-то занят только своими планами отъезда в Польшу, мечтает о тихой жизни в лесной сторожке и собирает на дорогу мускус для продажи...
- Ах, вот уже до чего дошло! - Виктор вскипел: ведь он только одной Ашихэ поверял эти свои планы.- Значит, вы уже и Ашихэ учинили допрос? Слишком далеко зашел, Александр Саввич! Становишься между мной и моей женой! Чертовски опасная позиция! Я ведь в любую минуту могу рассказать всем о Среброголовом - и весь твой авторитет полетит к черту!
Багорный, уже собиравшийся уйти, остановился у выхода.
- А что же такое ты можешь рассказать о Среброголовом?
- Все!
Виктор, конечно, преувеличивал - ведь ему были известны только смутные отрывки этой истории. Он понимал, что неразумно сейчас открывать карты. Но слова вырывались сами собой под напором слепого гнева, страстного желания задеть Багорного за живое, поколебать эту ненавистную рассудительность и уверенность в себе.
- Сам ты все выболтал в жару. Вы убили невинного! Вождя, который в этих краях был знаменем восставших, которого все до сих пор ждут.
Багорный, пригнувшись, выбрался из окопа и, стоя на камне, глухо бросил оставшемуся внизу Виктору:
- Я не хочу забывать того, что ты для меня сделал. Но если вздумаешь мутить и сбивать с толку людей, я...
- Что? Велишь выстрелить мне в спину?
- Дурак! Поговорим, когда ты успокоишься.
Он ушел. А Виктор с сердцем швырнул в угол моток проволоки, который вертел в руках. Он был взбешен, отчаянно зол на себя. Вел себя как мальчишка, и Багорный опять взял верх.
Когда Виктор пришел на террасу, стоявший перед домом Иван спросил у него:
- Ну, что?
- Ничего.
- А те совещаются. И твоя тоже там.
- Знаю.
Он вовсе об этом не знал, но соврал для приличия:
- Она говорила, что совещание будет долгое.
Иван придвинулся ближе.
- Ничего не поделаешь, придется идти на попятный.
- Что ты хочешь сказать?
- Их большинство и будет еще больше,- зашептал Иван.- Они нас одолеют. Надо бить отбой. Скажем, что все наши возражения объяснялись несознательностью, а после беседы с товарищем Багорным мы поняли наши ошибки и честно хотим их исправить...
- Постой! Это ты каяться собрался? Развести самокритику - цзыво пипин, как это здесь называется.
- Пусть будет пипин, лишь бы все обошлось.
- Ну и кайся сам.
- Ну, ну, нечего пыжиться! И чего это вы, поляки, такие чванные?
- Иди ты к черту!
От раздражения Виктору даже выругаться как следует не хотелось.
|
|
| Категория: Лесное море | Добавлено: 08.01.2010
|
| Просмотров: 2425
| Рейтинг: 5.0/1 |
|
