На распутье

  Облачко уже не белое, а розовое. Оно рассеивается розовыми перьями по небу, когда солнце встает из-за гор.
  Холодно, сыро. Зоревыми огнями сверкает роса на листьях. То же багряно-золотое сияние разлито в воздухе. Звенят комары. Где-то токуют фазаны, кричат наперебой.
  Виктор лежит у погасшего костра, как лег с вечера: голова на рюкзаке, ружье под рукой. В голове у него туман.
- Что это? - говорит он, пытаясь встряхнуться.- Словно угорел я... Наверно, проклятый багульник...
  Алсуфьев стоит к нему спиной, закрыв лицо руками, словно молится или плачет. Услышав голос Виктора, оборачивается. Он за эту ночь как будто другим человеком стал. В чем именно перемена, сказать трудно. Но вместо ожидаемого Виктором: «Ну вот, я же говорил!..» - он только указывает на чайник:
- Надо поторопиться.
  Виктор идет к речке. Яга лежит, не поднимается. Это странно. С тех пор как она осталась с ним в тайге, она ни на шаг не отходила от него, словно, лишившись своей хозяйки и конуры, боялась потерять и его, Виктора. А вот сейчас - лежит неподвижно, И если бы не следила за ним глазами, можно было бы подумать, что ее усыпили.
  Ледяная вода немного взбодрила Виктора, но головная боль не прошла.
  Когда он вернулся с полным чайником, огонь уже трещал и Алсуфьев, стоя на коленях у костра, подбрасывал в него сучья.
  Они занялись каждый своим делом, потом доели остатки запасов, ощущая все время какой-то неприятный вкус во рту, напились чаю - все почти молчком, без лишних слов, говоря только то, чего нельзя было выразить жестами. За ночь что-то встало между ними.
- Ну, пора идти.
  «Куда?» - чуть не спросил Виктор, но вовремя спохватился. К фанзе, конечно. Какие тут могут быть сомнения? Разумеется, они должны вернуться к Ю. Ведь он сам так решил вчера.
  Они пошли по течению речки. Алсуфьев шагал впереди- упорно хотел вести Виктора за собой. Когда они очутились перед болотцем, он и не подумал свернуть, как вчера, на дорогу к перевалу.
- Не туда, Павел Львович!
- Именно туда, к развилке, потом направо, а там уже тропа нас приведет на вершину.
  Виктор остановился как вкопанный.
- Кажется, мы оба нынче ночью видели один и тот же сон. Не снилось ли вам, Павел Львович, что...
  Алсуфьев вздрогнул и даже руками замахал.
- Тсс! Об этом вслух не говорят. Нельзя! Идем.
  Одно мгновение Виктор был в нерешимости, но любопытство взяло верх. Он сказал себе, что, в конце концов, ничем не рискует. Если они действительно увидят Рогатую, до фанзы можно будет добраться и через ущелье.
  Сразу прошла расслабленность, которую он ощущал после дурмана этой ночи. Целое ведро холодной воды не могло бы придать ему больше бодрости.
  Он усиленно размышлял. И было над чем. Одно из двух: либо все это только сон (но возможно ли, чтобы двум людям приснилось одно и то же?), либо происходило на самом деле. Но где же это было, черт возьми? Ведь он всю ночь просидел у костра! Уж не вышел ли он из своего тела в «астральной
оболочке», как в ночной рубашке, и не отправился ли куда-то под землю? Ведь вот как ясно помнится ему тот грот или буддийский храм! И там были ламы, живые люди. Но что это за богиня на пьедестале? Жрица, женщина во плоти или дух? А уж появление этого выходца с того света, Багорного... Ум отказывается понять... Как поверить в мир сверхьестественного? Вздор все это, какой-то бред... С другой стороны, если рассуждать логично, потусторонний мир, несомненно, существует: ведь есть же бог, и ангелы, и сатана - церковь этого не отрицает, напротив... Так почему не могут существовать и духи?
  Мысли обгоняли одна другую, метались в судорожных корчах над краем бездны. Пугающей бездны, где разум бессилен, где обрываются все пути человечества. К чему тогда химия, физика, математика, тысячелетия изучения точных и проверенных законов природы, если в какой-то «астральной оболочке» можно в один миг...
  Что-то мелькнуло впереди. Виктор схватился за свою двустволку. Захлопали крылья на другом краю полянки, которой они шли. Несколько фазанов вдруг ярким букетом расцвели в воздухе. Он выстрелил в одного - не очень удачно, так как фазан нырнул в заросли. Пустил Ягу на поиски. Она пошла лениво, все еще как сонная. Поковырялась в крапиве, потом в кустах орешника - и в конце концов Виктор сам отыскал подстреленную птицу.
- Ну и откормился он на муравьиных яйцах! - сказал Алсуфьев, щупая жирную добычу.- А ты чего хмуришься, Витя?
- Да вот не понимаю, что с Ягой. Прошла около птицы и не почуяла ее. Такая опытная собака! Просто не верится. Нюх у нее пропал, что ли?
  Вопрос этот, оброненный в задумчивости, опять напомнил о загадке минувшей ночи, о которой Алсуфьев боялся говорить. И он торопливо ответил:
- Знаешь, с собаками это бывает. Не огорчайся, пройдет. Сбей-ка лучше еще одного фазанчика этому под пару!
  Фазаны, на которых он указал, попросту сами напрашивались на выстрел. Спугнутые минуту назад, глупые птицы снова расселись на деревьях неподалеку.
  Виктор краем леса подобрался к ним и неожиданно вышел из-за гребня горы. Стайка взлетела, но один остался на земле.
  Виктор выпотрошил фазана, потом, вырвав из его крыла маховое перо, связал им обеих птиц, продев его через клювы, и повесил свою добычу на плечо. Перья фазанов отливали металлическим блеском, темной зеленью, пурпуром и бронзой.
  Виктор нес теперь груз в три килограмма, груз был ощутимым, возвращал к действительности. Ночной кошмар, правда, не выходил у него из памяти, но уже меньше угнетал теперь, после стрельбы. Потрошить убитую дичь нужно внимательно, чтобы не повредить ее желчный пузырь. И незаметно приходишь в нормальное состояние.
  Теперь он мог рассуждать трезво, обдумать все спокойнее. И уже без всякого страха увидел, что от правого рукава реки действительно идет тропка наверх - точь-в-точь так, как сказал толстый лама.
- Павел Львович, а вы в это верите?
- Не спрашивай, Витя, не спрашивай. Об этом не говорят.
- Но о сокровищах-то можно? Вы верите, что они существуют?
- Да, ведь я в то время был при Бароне, на моих глазах прошла вся экспедиция. А когда красные нас разбили, мы шли степями до Хайлара по следам харацинов. И тот самый эскадрон, который их истребил, позднее взял нас в плен. Его эскадрон.
  Он не назвал Багорного - видно, это имя тоже стало для него каким-то «табу».
- В таком случае он должен был найти все золото,- осторожно ввернул Виктор, невольно говоря в тон Алсуфьеву и заражаясь его настроением.
- Вовсе нет. Харацины были перебиты все до единого- никто не сдался. От кого же он мог узнать, что они перед тем взяли золото и где-то его укрыли? Нет, он это узнал только от меня.
- И за это он оставил вас в живых?
- Нет, не за это. Просто он меня не считал опасным врагом, который способен на какие-то действия... Презирал меня.
  Алсуфьев говорил о Багорном без ненависти, даже без неприязни. Багорный был уже для него только призраком, духом, страдающим в потустороннем мире.
- Да. Если бы не это, он не пощадил бы меня, несмотря на то, что я его шурин.
- Как шурин?!
- А так. Он был репетитором моей сестры, потом стал её мужем. Она тоже верила в революцию, шла за ним повсюду, до самого Китая.
- И что же с ней сталось?
- Я слышал, что погибла. Подробностей не знаю. Пожалуй, лучше пойдем вон туда. Немного сократим себе путь.
  Солнце пекло, идти становилось все труднее, но Алсуфьев, не останавливаясь, шагал и шагал в гору. Должно быть, мысленным взором видел уже там, впереди, за горами, за ущельем сокровища Дикого Барона и славу свою в Европе.
  «Сокровища...» - думал Виктор, криво усмехаясь. Сколько раз Харбин охватывала золотая лихорадка, когда распространялся слух, будто нашелся человек, который был с бароном Унгерн-Штернбергом в Урге до конца и точно знает, где укрыто золото, Говорили, что за небольшое вознаграждение человек этот укажет место, ибо самому ему сокровища не нужны: он не то
тяжело болен, не то отрекся ог всего земного и хочет уйти в монастырь. Сколько затевалось экспедиций, сколько было трагедий! В степях Барги тщетно искал сокровища и капитан Румянцев с товарищами, и бедняга Лычко, с которым так подло поступила жена, и несколько студентов духовной семинарии... Даже такого благоразумного человека, как купец Сяо, втянули
в какое-то акционерное общество, которое вот-вот должно было начать эксплуатацию баронова наследства.
  И всякий раз выдвигались неопровержимые доводы, рассказывались подробности о том, при каких обстоятельствах завоеватель Внутренней Монголии, когда красные его прижали, решился бежать, какой дорогой отправил он свое золото в Хайлар и почему поручил его именно харацинам. Этот полупомешанный садист, вообразивший себя рыцарем-крестоносцем, был, как говорят, себе на уме. Он с полным основанием не доверял царским офицерам, предпочитая им азиатов. Поэтому он выбрал харацинов, шестнадцать кавалеристов Дикой дивизии, которой он издавна командовал.
  Люди в лихорадочном возбуждении подсчитывали: двадцать четыре ящика по три с половиной пуда в каждом, не считая сундука - да, не считая, конечно, дорожного сундука барона весом в семь пудов. Притом заметьте - золото девяностой пробы, а пуд такого золота в американской валюте стоит девять
тысяч пятьсот долларов! Следовательно, все вместе составляет восемьсот тысяч, да плюс драгоценности, которые хранятся в сундуке барона,- а там, наверно, вещи огромной стоимости, недаром же сундук обит оцинкованным железом... Словом, как ни считай,- верный миллион. Миллион не злотых или франков -нет, миллион американских долларов!
  Было чем захлебываться, от чего пьянеть!.. Разложив на столе карту, водили пальцем по степям Барги, от Урги до Хайлара, ища ту дорогу, по которой в 1921 году прошел отряд харацинов, конвоируя монгольские двуколки. Он ускоренным маршем шел к востоку, к железной дороге, но где-то здесь, километрах в двухстах от Хайлара, наткнулся на эскадрон красных.
  У кавалеристов Дикой дивизии лошади были отличные и отдохнувшие, имелись в отряде и запасные лошади, и в тот раз ему удалось уйти. Но красные не отставали. Началась погоня по степям, стычки, в которых убито было человек десять харацинов, а тяжелораненых они сами добивали, чтобы те не попали в плен.
  Через два дня харацины поняли, что с золотом им не уйти от погони. И ночью зарыли все сокровища, а сами ушли дальше врассыпную, разогнали свои арбы по всей степи. Позднее съехались снова в уверенности, что теперь они в безопасности. Но через несколько часов, когда взошло солнце, на них налетел
красный эскадрон. И только два человека добрались до Хайлара, да и тех, видимо, потом убили свои же. Во всяком случае, никто золота не захватил, иначе об этом стало бы известно.
  И лежит, вероятно, золото Дикого Барона по сей день где-то в песчаной степи. А что толку? Странно, что Алсуфьев этого не понимает. Допустим даже, что ему явится дух Багорного и укажет место. Не взвалит же он на спину полторы тонны золота и не понесет его украдкой на ближайшую железнодорожную станцию, чтобы взять билет до какого-нибудь порта! А если бы и организовал экспедицию - на какие, впрочем, средства? - то китайцы узнали бы и наложили бы руку на это золото. Они говорят, что оно принадлежит им, и это верно. Ведь барон забрал его у них, он преспокойно ограбил китайский государственный банк в Урге...
- Жаль, что мы не вырезали себе палок,- сказал Алсуфьев.- Сейчас начнется подъем, и палки пригодились бы.
  Они остановились передохнуть на отлогом месте, поросшем травой. Отсюда уже недалеко было до верхних гребней - не больше двухсот метров. Но дорога шла дальше по очень крутому склону, совершенно голому - только местами виднелись островки мха и жалкого кустарника.
  Теперь Виктор и Алсуфьев уже не шли, а карабкались по уступам, подтягивались на руках, подсаживая один другого. Часто приходилось поднимать собак.
  Распластавшись, как лягушки, нащупывая опору для ног, они грудью брали подъем пядь за пядью. Но вот наконец наступила минута, когда каждый из них почувствовал, что гора отодвинулась от его груди, оказалась где-то ниже и можно выпрямиться.
  Еще немного вверх - и первый этап позади! Они стояли теперь приблизительно на той же высоте, что и седловина, но на много километров западнее.
  Внизу вилась серебряная лента Муданьцзяна, дальше она скрывалась в ущелье, рассекавшем горный массив сверху донизу. Путникам казалось, будто они стоят над тихой бухтой, и Муданьцзян - это мол, за которым бушуют волны зеленого океана, катятся к горизонту, а там в голубом тумане две волны сшиблись, слились и только гривами отклонились одна от другой - такой казалась издалека двуглавая сопка впереди.
- Ну, вот тебе и Рогатая,- промолвил Алсуфьев таким тоном, словно это он ее создал и дарит Виктору.
  Побледнев и тяжело дыша, он в волнении, близком к зкстазу пожирал глазами раскинувшуюся перед ним даль. Виктор читал его мысли. До сих пор предсказания минувшей ночи все исполнялись - значит, исполнится и остальное! Он не будет больше терпеть нужду, которая ему противна, как вши. Останется позади жизнь без цели, без книг и нужных ему приборов, жизнь с нечистой совестью и больным самолюбием, с мучительным сознанием, что он недотепа, скоморох и преступник,- ведь в полку он был всеобшим посмешищем, ведь он убил любимую, а себя убить не смог. Он воровал чужую
добычу, жил за счет доброго китайца. Потом пробовал отыграться на Викторе, командовать им, внушить к себе уважение, но и это не удалось. Ну а теперь подпоручик Цып-Цып и все его прошлое останется по ту сторону гор. А дальше пойдет Павел Львович Алсуфьев, временно отсутствовавший. Пойдет за богатством, на которое ему дает право его происхождение и культурность. За всемирной славой, уже предсказанной ему.
- Ну, что же, идем! Идущий сильнее... и так далее.
- Но куда же, Павел Львович?
- Вперед, аmicо, только вперед. Разумеется, к Муданьцзяну. Там наши пути разойдутся. Ты перейдешь на другой берег. Рогатая теперь видна, так что ты легко ориентируешься и попадешь к Люй Циню. А я буду ущельем добираться... сам знаешь куда.
  Виктор не стал возражать. Ему уже надоела бесконечная болтовня Алсуфьева, быстрая смена его настроений, странности и всякие неожиданности. Он жаждал остаться наедине со своим горем. А если уж нельзя быть одному, то чтобы только ощущалось присутствие другого человека и был бы это человек благожелательный, способный понимать его без слов. А выносить общество человека, который каждую минуту иной, в котором все бурлит и мятется... Ну нет, избави боже! Да и к чему? Если за той двуглавой сопкой над последней заводью действительно живет Люй Цинь, он без Алсуфьева его найдет. А если нет- не поможет и Алсуфьев. И придется тогда возвращаться той же дорогой к Фанзе над порогами.
  Он пошел первый, отыскивая спуск поудобнее. По эту сторону гор склоны вообще были более отлоги - все, кроме стен ущелья, которое они обходили. Случайно заглянув в него, Виктор вдруг лег на землю. Алсуфьев хотел спросить, что случилось, но Виктор знаком приказал ему молчать и подполз к нему.
  Внизу были тигры!
  Путники смотрели на них сверху, как смотрят с четвертого этажа во двор. Известковая стена, на краю которой они лежали, образуя угол, замыкала собой с двух сторон небольшую ровную площадку, упиравшуюся в оползень, груду обломков и песка. Между этой осыпью и стеной был открытый скат в долину, и здесь, отрезав выход, караулила старая тигрица, а дети ее дрались с барсуком.
  Борьба, видимо, шла уже немало времени. Земля кругом была взрыта, залита кровью. Барсук стоял на трех лапах, а четвертая - передняя - висела, как сломанный стебель. Но он еще защищался и даже нападал.
  Из двух тигрят один был поменьше - вероятно, это была самочка. Ей уже изрядно досталось от барсука, повыше лопатки у нее шкура была разодрана, и, не имея охоты связываться с ожесточенным противником, она только увертывалась от него. Зато другой тигренок, самец, весь напрягался и дрожал от ярости - видно, в нем уже проснулся зверь.
  Едва барсук повернулся к нему, как он великолепным скачком ринулся на него, но наткнулся на когти. Барсук, как делают все барсуки в минуту опасности, повалился на спину и махал лапами в воздухе, царапая брюхо и грудь тигренка. Тигренок скорчился от боли и, цапнув барсука за острую морду так, что тот завизжал, выскочил из-под скалы.
  У барсука уже был вырван один глаз, но он грозно ворчал и уцелевшим глазом следил за движениями врага, наклонив черно-белую голову.
  А исцарапанный и раззадоренный тигренок ходил вокруг него и яростно колотил хвостом по земле.
  Тигрица встала, подошла поближе. Ободренный близостью матери, тигренок набросился на врага, отбив высунутые ему навстречу когти, и впился зубами в хребет барсука. Тот поймал его за хвост, пытаясь стащить с себя, и оба сбились в клубок, так что невозможно было различить, кто на ком и кто одолевает. Из-под них вылетела отгрызенная половина хвоста, но тигренок не сдавался, сжимал челюсти, как клещи. Только когда захрустел перекушенный хребет и барсук больше не двигался, тигренок отскочил и завертелся колесом, с жалобным мяуканьем оглядываясь на огрызок своего хвоста.
- Эх и породистый же, разбойник! - вырвалось у восхищенного Алсуфьева.- Подлинный Ван!
  Виктор укоризненным взглядом заставил его замолчать. Малейший шум мог помешать, а ведь это редкая удача - увидеть такое зрелище.
  Тигрица-мать, придержав лапой вертевшегося тигренка, принялась лизать кровоточащий кончик его хвоста. Зализывала рану терпеливо, бережно, и ворчание ее было то глухим и грозным, то ласковым, утешающим.
  Между тем маленькая тигрица, равнодушная к страданиям искалеченного брата, преспокойно напилась крови убитого барсука, потом стала тормошить его, словно хотела и мясо вытрясти из шкуры.
  Немного погодя мать пришла ей на помощь. Лапой и зубами она растерзала барсука на части. Маленькая тигрица, утащив в сторону кусок, принялась есть. Тигренок тоже кинулся было к добыче, но взвыл и оглянулся на свой хвостик - видно, боль была очень сильна. Он свернулся в клубок и стал лизать рану. Лизал и все поглядывал на мясо барсука, кровавое, дымящееся. Запах его, этот зов крови, был сильнее боли. И тигренок встал, пошел за своей долей. Теперь они уже вдвоем жадно пожирали добычу, и животы у них раздувались, округлялись прямо на глазах.
  А мать доела остатки, улеглась подле детенышей и снова стала вылизывать искалеченный хвост сына. Под ее большим полосатым телом разлеглись на солнце и золотистые тигрята с брюхами, раздутыми, как барабаны.
  Алсуфьев шевельнулся, комок земли из-под его руки полетел вниз. Тигрица подняла голову и одним броском очутилась на ногах. Ярость боролась в ней со страхом и растерянностью- какие-то неведомые призраки смерти нависли над ней, над ее детьми, но до них нельзя было добраться и уничтожить, раздавить их.
  Она забегала вокруг, гоня перед собой детенышей. Они помчались к пещере. У тигренка смешной и трогательный огрызок хвоста торчал трубой.
- Стреляй же! - настойчиво твердил Алсуфьев.
  У Виктора по спине побежали мурашки. Тигр! Первый и, быть может, единственный раз в жизни тигр у него прямо под прицелом. Кто знает, представится ли еще когда-либо такой случай!
  Он приготовился. Тигрица присела и в бешенстве рвала землю когтями.
  Сейчас он ее убьет и... Вдруг он заколебался. Так-таки убить и уйти?
- Сперва мать. Ну, целься ей между глаз!
  Но Виктор опустил ружье.
- Не буду стрелять. Нет смысла.
- Ишь, черт, какой сентиментальный! Ну, если так, давай скорее ружье, я сам...
- Я уже вам сказал, что из этого ружья никто, кроме меня, стрелять не будет! Бежим! Она может подобраться к нам с другой стороны. В таком состоянии она на все способна.
  Он увлек Алсуфьева за собой. Они спешили уйти, пока не поздно, прыгали по камням, по уступам со всей быстротой, какая возможна была на этой горной дороге.
  Отойдя достаточно далеко, умерили шаг.
- Упустили такое богатство! Как ты мог из дурацкой сентиментальности...- брюзжал Алсуфьев,
- Оставьте меня в покое.
  Но Алсуфьев не унимался,
- Тринадцать лет в тайге - и впервые тигр был на выстрел от меня. Знаешь, сколько мы потеряли?
- Павел Львович, сами подумайте, на кой черт было ее убивать? Ведь самое ценное в тигре - это мясо.
- Ну да, мясо,- согласился Алсуфьев уже спокойнее.
- А как вы его доставите аптекарям в этакую жару. До Нинчаня отсюда три дня пути, не меньше, до Эму - неделя. А мясо уже завтра протухнет.
- Ну а шкура? За шкуру нам бы, как пить дать, уплатили двести долларов!
- Соли у нас нет - как же мы ее сохранили бы. И во-вторых... кто бы ее нес, уж не вы ли? Я лично не берусь.
  Эти доводы были так убедительны, что не принять их во внимание Алсуфьев мог только в охотничьем азарте при виде тигра. Но он не хотел в этом сознаться и продолжал вспоминать вслух:
- А тигренок-то! Вырастет великолепный Ван. И, наверное, у него на голове знак Вана. Жаль, что будет бесхвостый...
  Разговаривая, оба помнили о том, что их совместное путешествие подходит к концу. Они дали друг другу все, что могли, и продолжения не нужно. Разминувшись с семейством тигров, они спускались все ниже и ниже. Скоро остановятся на берегу Муданьцзяна. «Ну, прощай, мой доблестный Тартарен!»-
«Счастливого пути, Павел Львович!» Пожмут друг другу руки и пойдут каждый своей дорогой.
  Алсуфьев - в погоню за своей мечтой, через овраг, через водопады. С молоденькой женой Ю он отправится на место боя под Шуаньбао, найдет труп Багорного и похоронит его вместе с его мешком. А ночью явится ему хан Нурхаци, предыдущее воплощение Багорного, и укажет, где живет последний харацин из конвоя Дикого Барона. И он пойдет с ним далеко, в Баргинские степи, до самой советской границы, там будет искать золота, как спасения. Много передумает, много перечувствует, не ведая о том, что японцы уже на могиле Багорного достают из его мешка зашифрованные бумаги, что-то затевают и все это решит судьбу его и Виктора
  А Виктор за озером, за сопкой Рогатой отыщет наконец фанзу, пахнущую целебными травами. Древний старец Люй Цинь с косичкой, как мышиный хвостик, поклоном встретит его на пороге: «Как хорошо, сын мой, что ты пожелал войти под мой убогий кров». И сомкнется вокруг Виктора мир, созданный человеком, не знающим страха, не знающим презрения, мир простой, но полный впечатлений, где все мыслит и чувствует - травы, деревья, птицы и звери, где живут в полном согласии любимцы Люй Циня, веселый бурундучок и огромный щетинистый кабан Звездочка.
  А маленький Ван в это время будет пожирать мясо убитых животных и расти. Окрепнут у него мускулы, отрастут когти и клыки.