| Статистика |
Онлайн всего: 4 Гостей: 4 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
Стр. 21
V
Тишина тоже пришла неожиданно.
Белые птицы, махая косыми, свистящими крыльями, мгновенно исчезли. Нет, они мирно легли под ноги усталых коней, на светлые склоны гор,- они сделали зеленую долину пегой.
Хажмурат увидел только две падающие крупинки, две ничтожно малые частицы отшумевшего урагана. Одна из них, щелкнув об луку седла, потонула в синей лужице; другая, чуть коснувшись мокрой гривы вороного, скрылась под лоснящимся листом чабанского чая. Удивительное дело, огромная грозовая туча, обратилась в крохотную горошину, стала меньше слезинки. Она спряталась как провинившаяся шалунья. На нее можно наехать конем. Ее легко придавить ногою. Дохнет ребенок - и ничего не останется. Сущие пустяки!
Последняя крупинка града занимала его не больше секунды. С тревожной хозяйской зоркостью он глядел на коней, охватывая взглядом все столпившиеся косяки, все машущие косматыми гривами головы.
Лошади отфыркивались и встряхивались, разбрызгивая радужный дождь. Белесый парок струился над табуном.
В ноздри Хажмурату ударил крепкий, напоенный сладостью дух молока: проворно дергаясь крупами, повиливая хвостиками, жеребята усердно припали к соскам маток. Длинные, пахучие капли падали на помятые цветы, на поломанные травинки - и они тоже оживали подобно маленьким сосункам. Покачивались разноцветные резные чашечки и зонтики, поблескивали, шевелясь, влажные листья.
Пронизанные солнцем кудрявые облака клубились над горами - будто обсохшие гривы и челки неведомых прекрасных коней.
Озабоченные всадники - младшие табунщики - перекликались бодро-хриплыми голосами.
Хажмурат въехал в самую середину косяков, в тот милый сердцу водоворот теплых тел, где похрапывали и повизгивали жеребята-годовички, и, еще не пересчитывая, понял - все уцелели, страшный ураган не наделал беды. Вот они, взлохмаченные непогодой, исполосованные ледяными бичами, испуганные и диковатые, но все живые и непокалеченные, похожие друг на друга!
Он соскакивает с вороного и привычно протягивает руку:
- Раз, два, три, четыре... Постой же, постой, почему у тебя глаз слезится? А ты, крутобокий рысак, куда спешишь? Раз, два, три... пять, шесть... - Ему было радостно касаться своей распухшей, в кровавых ссадинах рукой этих влажных, горячих крупов, этих взъерошенных бурею холок, этих прядающих от него молодых шагди, помеченных градобойным тавром. - Восемь... десять... двенадцать... пятнадцать... - Он считал, поворачиваясь в разные стороны, кружась вместе с неугомонными жеребятами, дыша испарениями перетоптанного грозой и копытами веселого взгорья, и веселая сила вновь начинала играть в каждой жилке его.
- Валлаги, считай - не считай, все наши! - громко прокричал натужно-сиплым голосом подъехавший вплотную Азрум. Под ним перебирал ногами поджарый конь с белой звездочкой на лбу.
Хажмурату сразу сделалось тоскливо. Белая звездочка, заостренная книзу, словно уколола его в сердце: «А где же твой иноходец? Эх ты, пеший джигит!»
- Азрум, - сказал он, не смея взглянуть в глаза младшему табунщику, - если ты хочешь взять вороного...
- Садись, садись! - прокричал охрипший Азрум, наклоняясь, как тогда... Даже концы его башлыка трепыхнулись похоже - будто подхваченные порывом урагана.
Они поехали почти стремя в стремя, сначала - шагом, потом - все ускоряющейся рысью. И замолкший Хажмурат ничего не спрашивал у своего товарища. Он только пристально глядел вперед, вбирая взглядом каждый крупный камень, выступающий в долине, каждый темный, приземистый куст, плохо различимый издали... Гнедой наверняка уже перестал биться, глаза его подернуты мертвой пленкой, ноги вытянуты. Скоро начнут кружить большие черные птицы - спутники всех несчастий... Он глядел и в небо, но большие птицы парили поодиночке и слишком высоко, так не летают над падалью... Нетерпеливо взмахнув плетью, обогнал Азрума, миновал неподвижное стадо каменных обломков, и, вырвавшись за крутой уступ горы, увидел, как на ладони, трех коней.и несколько спешившихся всадников. Что делали эти люди, тесно сгрудившись, он не мог понять, но ему было ясно одно; они съехались на том самом месте... Они разглядывают бездыханного гнедого...
Он снова взмахивает плетью:
- Эгей! Постойте... Не трогайте!
И нагайка замирает в его руке. Черт возьми-то, один из трех коней, стоявших на собственных ногах, был его гнедой! Густая челка напущена на белую звездочку. Уши - как две камышинки. Он будет приметным среди тысяч и тысяч других скакунов. Породистый, высокий, живой, стоит на собственных ногах... Но что же у него с ногами? Почему передняя правая туго обмотана полотном? И зачем эти дощечки в обнаженных руках коренастого, нахмуренного мужчины? Так и есть, на пастбища приехал колхозный ветфельдшер Аскерби. Он осматривает пострадавших лошадей и составляет акты, когда нужно обрушить труп в глубокую пропасть. (На цветах и травах, обрызганных красной росой, остается только тепло дымящаяся кожа.)
- Постойте... не трогайте его! - задыхаясь, кричит Хажмурат, на скаку выскальзывая из седла, и, ни с кем не здороваясь, склоняется перед гнедым, осторожно проводит ладонью по забинтованной, чуткой, как струна, ноге:
- Ну что... что у тебя?
- Кость уцелела, - залеглым басом говорит Аскерби, грубо ощупывая повязку. - Но, кажется, треснула. Придется наложить шины.
Гнедой дрожит всем телом, как от сильнейшего озноба, и эта мелкая, рассыпчатая дрожь передается сердцу табунщика. Он заходит сбоку, успокаивая коня плавными поглаживаньями, хозяйским прикосновением руки. Шелковисто-гладкая прежде, шерсть коня теперь шершава, перебита песком и глиной. Надо бы немедленно взять скребницу...
- А ты погляди на левую заднюю, - опять гудит голос ветфельдшера.
И Хажмурат смотрит. Нет, лучше бы не видеть того, что он увидел. На задней левой свисал влажно-красный лоскут, и сонливо-медлительная темная струя будто нехотя сползала на притоптанную землю.
- Чулок спустил, а кость и тут уцелела. Прямо удивительно!
«Уцелела, уцелела», - как зачарованный, повторял про себя Хажмурат, не в силах оторвать взгляда от страшного лоскута.
Съехавшиеся к месту происшествия табунщики тоже удивлялись: на всем скаку попасть ногами в узкую трещину и отделаться такими пустяками, - валлаги, не всякому коню удается! Да и наездник, видно, из счастливых: даже не набил себе порядочной шишки на лбу! Шутливо поталкиваясь и переговариваясь, они дружно помогали ветеринару обрабатывать кровавые раны гнедого.
И Хажмурат помогал, успокоенно радуясь. Но радость его была подобна мелким черным ягодам, которыми поблескивают осенью колючие ветки кустарников, растущих понизу, вдоль шумливого потока: раскусишь - кажется сладко, а немного погодя во рту остается только вяжущая горечь.
Горечь его души была тревожно-смутной и непонятной до той минуты, пока он не услышал оброненное кем-то словцо - «Бессмертник...» Как же мог он забыть о Бессмертнике, о своем долге, о своем нерушимом обязательстве, о своей верной клятве? Как он посмотрит в глаза гвардейскому капитану, если серый коняга лежит сейчас, окоченело вытянувшись, и безобразные птицы кружат над ним?
Он расспрашивал о сером приятелей-табунщиков, а они, молодые и беспечные, развеселившиеся после опасного урагана, неопределенно помахивали рукой.
Сопровождаемый серьезным Азрумом, он поехал дальше, по следам отгрохотавшего градобоя, по направлению к кошам.
Усталые глаза его слезились, веки горели, и все же он отлично видел все, что делается впереди - на изломах долины, по уступам гор, - видел скопления присмиревших ледяных шариков и отпечатки некованых конских копыт, видел вспархивающих из-под камней кургузых куропаток и рассученные нити сбегающих по кручам серебряных ручейков; видел предметы ничтожно малые и крупные, окаменело неподвижные и живые, но не видел ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало Бессмертника.
- Посмотри-ка на них! - вскрикнул вдруг молчаливый Азрум.
Он и сам теперь заметил рядом с выступающим утесом что-то похожее на темный шалаш, на островерхую крышу временной стоянки пастухов. Но это странное сооружение шевелилось, и видны были ноги человека, хвост, круп и ноги лошади - лошади серой масти.
Тоскливая горечь, смутно отравлявшая радостное чувство табунщика, мгновенно исчезла. Бессмертник нашелся, он был живой и, наверное, невредимый!
Старый конь и старый человек стояли, укрытые одной буркой, прислонившись друг к другу, в затененной дремотной тишине, и неловко было потревожить эту предзакатную дружбу, этот сумеречный уют под крышею из валяной шерсти, с запахами конского и человечьего пота, с долговечным духом дедовского полевого очага.
- Салам, дада, - тихо сказал Хажмурат, спешившись.
И Амирхан ответил на приветствие, ответил почти неслышно, будто оглушенный недавней грозой, теми градинами, что еще голубели с затаенной враждебностью у его ног. А когда Хажмурат почтительно предложил ему опустить бурку, дать отдых затекшим рукам и плечам, он не согласился: нельзя нарушать покой измученного коняги. Бессмертник вздумает лечь на землю, земля притянет старые кости, и он больше не поднимется. Тогда налетят невесть откуда зловещие черные птицы, - они во сне видят, в какой долине им будет пожива. Нет, Бессмертник должен стоять и стоять!
- Хорошо, пускай стоит, - промолвил Хажмурат, ощущая прилив новой, радостной силы. Поднялся на ноги покалеченный гнедой, упрямо держится на ногах дряхлый Бессмертник, а вон и весь табун весело ржет, буйно отфыркивается, быстро движется за ним по зеленым травам, в сиреневом, курящемся облаке пара.
Поскачем вперед, милая Фатимат! Крепче прижимайся к моей груди!
Мы вместе росли, друг друга любя,
Моя Адиюх,
Я помню тебя, как помню себя,
Моя Адиюх!
Теплые испарения трав - ласковое дыхание милой. Скользящий радужный свет на склонах - ее улыбка...
|
|
| Категория: Михаил Киреев (Избранное) | Добавлено: 06.06.2015
|
| Просмотров: 898
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
