| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
Стр. 22
VI
И опять наступила ночь со своими таинственными шорохами, с дремотным шушуканьем трав и глуховатым лепетом отдаленных ручьев, с тягучими или отрывистыми, навевающими страх голосами полуночных птиц и зверей.
Хажмурат не смог бы сказать, какая это была по счету ночь после того, как он уехал из дома, - вторая? третья? А может быть, прошел уже год? Прошла целая вечность?
И снова покачивался он в седле, привычно пробираясь от косяка к косяку, от одного табунщика к другому. И снова зашевелились в его душе рассеянные дневною грозой опасения, предчувствия, томительная тоска. Почему до сих пор не, прискакал гонец? Почему они не хотят известить его о здоровье Фатимат? Или пожалел прижимистый председатель своего Али-Кадыма, пожалел для него, у которого горят иссеченные градом руки, горит и переворачивается сердце?!
От обиды и раздражения Хажмурат ударил плетью споткнувшегося вороного и тут же вспомнил: посыльный прискачет только в том случае, если Фатимат станет хуже. Так зачем же роптать на председателя? Зачем обижаться на родных? Разве не глупец он, совсем ошалевший от шума и грохота урагана? Не едет двоюродный брат Асланбек - значит все хорошо, и не нужно понапрасну тревожиться.
Он несколько раз возвращался к тому месту, где неподвижно стоял серый Бессмертник, подобный каменному изваянию, но еще живой, со зрячими глазами, с теплым дыханием, со своей чуть подрагивающей снежно-седой холкой.
Он подъезжал и всякий раз убеждался, что Бессмертник не отойдет отсюда ни на шаг, что призрак серого коня нигде больше не появится в ночном сумраке.
И время текло дремотно-тихо. Хажмурат упорно боролся со сном, а вороной конь, свыкшийся с новым хозяином, старательно выбирал дорогу, избегая промоин, не видных в траве камней, трясинистых лунок, прорытых подземными ключами.
Но вдруг, когда он завершал долгий объезд, приближаясь к свету дотлевающего костра, ему показалось, что Бессмертник жестоко подшутил над ним: серый конь стоял возле коша, привязанный за повод уздечки к рогатой коновязи, и черная выемка седла четко выделялась над его хребтом.
Да не Бессмертник же это, будь ты проклята, обманчивая ночь!
- Асланбек... брат... Асланбек! - крикнул он и потерял голос, задохнулся. Он подскакал к огню быстрее, чем долетел туда его громкий, хриплый выдох. Соскочив на землю, разметывая полами бурки искристый пепел, остановился перед Асланбеком:
- Брат... ты с горем приехал?
Родной человек, гонец печали, сидел на низкой скамеечке, опустив голову. И старый Амирхан привычно-молчаливо протянул к померкнувшим углям свои скрюченные пальцы, по извилистым канавкам его щек бежали слезы.
- Брат... ты с горем приехал? - повторил Хажмурат, наступая.
Асланбек поднялся, выпрямился и, не меняя сурово-опечаленного выражения лица, положил ему руки на плечи:
- Снимай бурку!
Хажмурат оцепенело смотрел в темные глаза двоюродного брата, - они были непроницаемы.
- Снимай, снимай! - властно сказал посыльный и сам отщелкнул узорчатую застежку. Мохнатая бурка бесшумно распласталась на земле.
Хажмурат стоял теперь в синей, испачканной глиною, с прожженными рукавами стеганке-спецовке.
- Ты скажи мне, брат...
- Эту - тоже долой! - не дал договорить Асланбек.
Стеганка полетела в траву.
Хажмурат остался в одной гимнастерке, потертой, защитного цвета, настоящей фронтовой гимнастерке, которую принес ему с войны отец. На левой стороне алел комсомольский значок, на правой - темнела вдавленная метка от гвардейского значка. Молодой табунщик был похож на солдата, вышедшего из тяжелого боя.
- С чем ты приехал, брат? Говори же скорее! Асланбек прищурился, отступил назад, присмотрелся, потом снова шагнул вперед и размашисто ткнул пальцем в грудь родственника:
- Прокалывай, Хажмурат, две дырки!
И, странное дело, вся загадочная суровость двоюродного брата мгновенно исчезла. Из глаз, из-под черных усов, с белых зубов, с круглых, румяных щек его хлынула, засверкала знакомая улыбка, улыбка шутника, острослова, отчаянного плясуна и песенника, нет, какая-то совсем иная - неудержимо веселая и торжествующая! Асланбек захохотал и, широко взмахнув ручищами, обхватил Хажмурата за плечи, гулко нашлепывая по лопаткам:
- Герой, герой... Поздравляю, брат... Герой! У Хажмурата перехватило дыхание. Он пытался спрашивать о здоровье Фатимат, просил не шутить над ним так безжалостно, но Асланбек не отвечал и не отпускал, отбивая спину своими тяжелыми кулачищами, а когда, запыхавшись, разомкнул объятья, то молча полез в карман и молча протянул листок, вырванный из ученической тетради для младших классов.
Дрожащей рукой взял Хажмурат бумажку, присел к огню и, моргая от едкого дыма, разглядел в сетке косых линий слова, которые всегда казались ему недоступно великими, предназначенными для людей тоже великих, необыкновенных:. «...Герой Социалистического Труда... Орден Ленина... Золотая медаль «Серп и молот»... Москва... Кремль...» «Но кто же Герой? О ком говорит этот простенький школьный листок?» Среди высоких слов, вместе с ними, в дружной тесноте букв, выведенных ломким детским почерком, виделось и его имя - имя простого кабардинского парня с руками, иссеченными градом... Москва, Кремль, орден Ленина - и он, Хажмурат Казаноков, со своими косяками, со своей бессонницей и тревогой... Да правда ли все это? Не шутит ли неистощимый на выдумки Асланбек?
- Правда, правда, - шепчет двоюродный брат, тоже склонившийся к зыбкому свету углей, - газета еще не пришла... А Указ передавали по радио... Его записывали в сельсовете, и в школе, и по домам... Вот на этой бумажке должно быть разборчивей...
Асланбек кладет на колени еще один листок с синими буквами, выбитыми машинкой:
- Это - сельсоветский!
Потом сразу два, рукописные:
- Это ребятишки настрочили!
Но Хажмурат не отрывает взгляда от прежнего, в косую линейку. Он видит в тонких лиловых клеточках цифру - 80, цифру, которая не давала ему покоя ни днем, ни ночью, которая отпечаталась в его сердце на многие годы. Вот они - эти восемь десятков, пружинисто-легкие, с заливистыми голосами, с молодыми гривками... Они только что проскакали под ужасным градом, и снежный буран не загнал их в пропасть - уцелели все восемьдесят...
«...От восьмидесяти конематок вырастил восемьдесят жеребят...» - протянулись слова, написанные детским почерком. Да, это он вырастил... он и его товарищи... Но почему же - орден? Почему - Герой Социалистического Труда?
- Ты сюда, сюда смотри. - Палец Асланбека упирается в уголок листа.
Хажмурат видит коротенькую приписку, сделанную цветным карандашом: «Поздравляю, целую. Мне так радостно и легко...» О Фатимат, Фатимат! Легко ли тебе на самом деле?
- Ты скажи мне, брат...
- Тут все сказано. Она совсем повеселела, прямо удивительно!
И древний Амирхан покачивает обнаженной головой:
- Хорошо, хорошо!
Он положил на угли охапку сушняка. Огонь, дымя и потрескивая, разгорался жарче. К небу, к высоким золотым звездам полетели живые звезды земли.
Асланбек тоже подбросил хрустящих веток:
- Пускай горит вовсю! Наш костер далеко теперь виден!
Клубился сизый, голубоватый дым, роем поднимались вверх золотые искры, падали слезы из утомленных глаз старика, пофыркивали отдохнувшие кони, все шире разливался на востоке алый свет утра, подрагивал в руке тетрадный листок со знаменитыми словами, - и в этих душистых извивах дыма, в этих порхающих звездочках-искрах, в этих чистых слезах прадеда-коневода, в этих могучих словах, выведенных робким ученическим почерком, в этой красоте разгорающейся горной зари Хажмурат видел, слышал, чувствовал всем сердцем только одно: к нему пришло счастье... большое,- трудное, мужественное счастье...
Мы долго по тропам скакали меж скал,
Моя Адиюх,
Я теплою буркой тебя укрывал,
Моя Адиюх...
|
|
| Категория: Михаил Киреев (Избранное) | Добавлено: 06.06.2015
|
| Просмотров: 767
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
