| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
Стр. 31. Отвечая старой песне...
ОТВЕЧАЯ СТАРОЙ ПЕСНЕ...
Это была старая, грустная песня, простая и задушевная, хватающая за сердце. Родилась она высоко в горах, облетела все балкарские ущелья и перекинулась дальше - через перевалы - в родственные теснины, карачаевские. Подобно птице, истомленной долгим ненастьем, билась и трепетала в ней молодая душа:
Нет солнца - и горы мрачнеют,
Есть солнце - светлеют опять.
Но людям, чье сердце, как камень,
Любви и тоски не понять...
Она любила, и юность ее расцветала, озаренная прекрасным чувством. Так расцветают в благодатную пору высокогорные луга, так светятся, алеют ясным утром далекие снежные вершины. Неотъемлемое право весны человеческой! Но вот наперекор ему выступает жестокий обычай, темный закон темной и бедной жизни. Девушку выдали замуж за другого - за дряхлого старика-богача.
Лились мои слезы напрасно.
До этого ль было родным?
Как скот продают на базарах,
Продали меня за калым.
И жалуется, тоскует песня, исходя невыплаканными слезами. И звуки ее похожи на вздохи больной груди:
Была я рабыней покорной,
Была безответной, немой...
Глаза пленницы застланы туманом вечной скорби. Одинаково темно - и в полночь, и в светлый день. Надежда на счастье остывает, как пепел в угасающем очаге, замирает, как журчанье иссякшего потока:
Я жизнь провела безотрадно
Рабынею в доме чужом...
Кажется, что за этим протяжным стоном неизбежно наступит тягостная тишина - тишина немого камня на безыменной могиле. И вдруг, пересиливая напев покорности, напев безропотного отчаяния, прорывается как бы другой голос - голос страсти, протеста, возмущенной совести. Отцы, матери! Не играйте судьбою своих детей, не томите в неволе тех, кто создан для счастья и воли! Юные горянки! Будьте настойчивы и непокорны, когда решается ваша участь, когда приходит весна вашей жизни!
Пусть девушки наши не знают,
Что значит такая беда.
Пусть девушки наши не будут
Так горестно жить никогда!
В этом голосе чудится мятежный дух борьбы, тот святой гнев пламенного сердца, который не мирится с путами старого, которому ненавистны тьма и гнет. Вот он-то, полускрытый призыв к свободе, и придал грустной песне ту покоряющую силу, ту цепкую жизнеспособность, что всегда поражает нас в горной сосне, разрыхляющей своими корнями даже мертвый гранит неприступных утесов. Летит над нею могучий орлиный клекот, летят разорванные в клочья облака, в шуме бури стелются и стонут на камнях низкорослые кустарники, а она стоит и стоит, зеленая, одаривая горы плодоносными семенами красоты...
Необычная песня имела и необычного творца. Сложил ее горец-кузнец, житель заоблачного аула Шики, прилепившегося против гранитно-ледяной Безенгийской твердыни, человек с глазами ребенка и разумом мудреца, неусыпная совесть мирного народа скотоводов и охотников - правдолюбец Кязим Мечиев.
К пылающему горну его кузницы, воздвигнутой из продымленных, вековечных глыб, люди приносили не только иступившиеся мотыги, поврежденные ружья-самопалы, выщербленные серпы и косы, - они шли на веселый звон железа со своими радостями и печалями, со своими надеждами и невзгодами. Одних он приветствовал учтивым словом, другим давал добрый совет, третьих сурово обличал и гневно стыдил. Не было в горах такого события, большого или малого, благородного или унизительного, которое не нашло бы отклика в смятенном сердце Кязима. Оставив привычный молот, брал он обожженными пальцами не менее любимый свой инструмент - верное перо, чтобы до рассвета бодрствовать над раскрытой тетрадью в самодельном кожаном переплете. Сложенная из грубых булыжников каморка, где уединялся поэт с обликом степенного пастуха, была тесна, холодна, сумрачна, и все же он видел отсюда дальше других, чувствовал горячее многих, и дума его, оглядывая настоящее, упрямо стремилась в будущее.
Удивительные строки, полные глубинной правды и высокой поэзии, расцветали здесь, в каменной тишине, на скудных листках, по-соседству с темными безднами и светлыми вершинами... Горе бедняков не имеет ни начала, ни конца. Разве сосчитаешь камни в речной долине или холодные дробинки, летящие из холодных туч? Беды падают на смиренный очаг скромной семьи, «как снег ночной в черные трубы саклей, как листья лесные на замерзающую землю». Вот старая мать пригорюнилась у сакли - поджидает сына-охотника. Тяжкие предчувствия теснят ее иссохшую грудь: там, в звериных расщелинах; может прогрохотать коварно дремлющая лавина, может нежданно сверкнуть кинжал злопамятного кровника, может оскалить клыки, брызгая бешеной пеной, проклятый кабан. «О, пощади его, родного, безжалостная судьба! Осени тропинку храброго, орлиная тень удачи!..» Где-то коченеют пастухи, застигнутые свирепым ураганом... Плачут сироты, протягивая ручонки к померкшим углям... Чванливый бий тащит на аркане нужды беззащитных работников... «Серый камень со скалы сорвался», и никогда ему не возвратиться назад, никогда не подняться из пропасти... Лучше быть серым камнем на родимой скале, чем отверженным скитальцем в чужих землях... Багряные маки на белом снегу, багряные костры над изломами ледников,- это раненый тур умирает вместе с зимним вечером...
Много зла, много крови, много печали...
Но все же есть в мире такая правда, такая красота, такая любовь, которые дают сердцу сладкую отраду, рукам - необоримую силу, а думам - бодрящую надежду, которые слитно живут в одном слове, в благостном слове - труд! Счастлив тот, кто взмахом молота расплющивает жаркое железо, кто обтесывает угловатые камни, возводя крепкие жилища, кто засевает пашню хлебными зернами, доит коров, треножит коней. Он, трудолюбивый кузнец-песенник, слагает хвалу рукам, которые ни разу не были запятнаны людскою кровью. Только красная окалина да белая известь въедались в их загрубелую кожу. Слава честным широким ладоням, изборожденным следами работ!
Прав кто-то неизвестный и вдохновенный, сказавший о Кязиме: искры его кузницы летели к звездам, а песни его сердца - к живым сердцам.
Ни одна песня, рожденная горячим сердцем Кязима, не заплуталась в гиблых туманах, не упала в пропасть, как подбитая перепелка, - каждая находила верный путь. И самой быстрокрылой из них была «Жалоба горянки», грустно-мучительная жалоба, вобравшая в себя робкие мольбы и приглушенный плач множества безвестных сестер. Так белогривая горная речка вбирает в себя набегающие со склонов бесчисленные потоки и ручейки - холодные слезы камней.
Зачалась она, эта долговечная песня, трогательно просто. В кузницу Кязима пришла однажды незнакомая седовласая женщина, покрытая, как печалью, темным платком.
Не по годам одряхлевшая, она принесла из дальнего аула старенький серп и тягостный рассказ о своей горькой жизни в чужом доме с постылым богачом, купившим за десяток баранов девичью красоту.
Гудело пламя в золотом горне. Взлетали и гасли под крышей огненные пчелы. Задумчиво слушал скорбную речь чернобородый мастер, и только губы его чуть заметно шевелились.
Женщина вернулась в свой аул с новеньким серпом и особым, драгоценным подарком - с песней, тоже новой, до этого нигде не звучавшей, но такой близкой, такой понятной сердцу, как будто вылилась она из собственной груди многострадальной горянки:
Была я рабыней покорной,
Была безответной, немой...
Да, эта ручьистая песня рассказывала о ней, о ее загубленной жизни. Грустно-певучие слова становились друг за другом, как плакальщицы на похоронах, и не требовалось никаких усилий, чтобы постичь их сокровенный смысл, их рыдающую музыку:
Я жизнь провела безотрадно
Рабынею в доме чужом...
Нечаянно обретенная песня прочно свила себе гнездо в молчаливой душе и, окрепнув, набравшись теплой силы, полетела дальше, к другому обездоленному сердцу... Ее слышали в низенькой придорожной сакле, где одинокая мать, не зажигая огня, убивалась по своей красавице дочери, которую умчали в горы недобрые всадники... Слышали весною на реке, куда сходились пожилые балкарки мыть свалявшуюся овечью шерсть... Слышали в шуме говорливого базара из уст кочующего старца - обладателя пронзительной зурны и неисчислимого клада песен... Слышали под черными тучами, на пустынной тропе, уводящей к смертельным провалам и каменно-лесным дебрям...
Неустанная «Жалоба горянки», песня добрая и негодующая, ласковая и обжигающая, точно охваченная жаром праведной кузницы Кязима, - вышла в обширный нагорный мир.
Она заставляла грустить и задумываться.
Она тревожила и воспламеняла.
Она отвечала на смутные вопросы и сама просила ответа у грядущих дней: когда же придет пора долгожданной правды, пора человеческого счастья?
Скрипучими арбами тянулись годы и десятилетия. Ниже спускались и подтаивали великаны-ледники. Обрушивались в желтопенную воду замшелые скалы. Чернокурчавая борода слагателя стихов стала снежно-серебряной. А вещая песня его все не находила ответа. Казалось, что замрет она во мраке гор, подобно обессилевшему эху, так и не дождавшись спасительного отклика.
Но ответ пришел.
Он пришел осенней ночью, в огненной перекличке костров, запылавших по темным вершинам.
Он пришел в раскатах грозы, от которой содрогнулись горы и волчьи сердца богатых.
Он пришел в зареве знамен, засиявших животворными именами:
Ленин - Октябрь - Россия!
Старой песне ответила новая жизнь. Ответили сами горянки, звонкоголосые, ясноглазые подруги:
- Мы поднялись из дымного ущелья, и тоска отхлынула от нас клочьями последнего тумана. Светла теперь наша радость, веселы наши песни, просторен наш солнечный дом!
А совсем недавно послышался еще один ответ, по-молодому взволнованный, горячий, вылившийся из самых глубин благодарной души. В разговор с Кязимом Мечиевым и его заветной песней вступила балкарская дочь, наделенная песенным даром,- тонкостанная, чернобровая Танзиля Зумакулова.
Не выщербленный серп, проржавевший от горечи безутешных слез, а первую книгу своих стихов, ласковую книгу, расцветшую всеми цветами юного счастья, принесла она в родные горы, в памятные места, откуда поднялась некогда грустная «Жалоба».
Прежде чем достичь молчаливых камней, впитавших в себя звон чудесного молота, она прошла по дорогам своего детства, по извилистым тропам отцов. И не было такой долины, такого склона, такой реки, которые не порадовали бы ее взора.
Влево от Баксанского ущелья, как ветка от большого дерева, протянулось ущелье Гирхожан со своим прядающим, точно молодой козленок, потоком, со своими уютными падями и разлужьями, со своими вросшими в обрывы, как гнезда шмелей, скученными саклями... Нет, теперь не было этих плоских земляных крыш, этих низеньких булыжных стен, этих кротовьих окошек, настороженно смотревших друг на друга... Были здесь - синее небо, зеленые взгорья, высокие тополи, щедрые яблони, цветы и дети, - была многоглазая улица с отличными домами и суетою машин, улица, впадающая в бурливый проспект необыкновенного города. Там фабричные корпуса стоят бок о бок с вершинами, покрытыми вечным снегом. Там парят под облаками не только орлы, но и люди, пустившие вагоны по струнам, натянутым над безднами. Там на черном бархате ночей, рядом с привычными созвездьями, блещут гирлянды звезд, зажженных разумом человека. Там громы небес уступают по силе громам шахтерских отпалов, раздирающих первозданные граниты. Там гул и свет отважного труда заполняют нутро горы с прославленным именем - Тырныауз...
Где же вы, угрюмые дедовские ограды, никого не ограждавшие от горя, нужды и страха? Где ты, копоть остуженных, бессильных очагов, черная копоть такой же черной жизни? Где она, подобная детскому гробику, тесная дощатая зыбка, в которой мать качала свою дочку, грустно напевая протяжную «Жалобу»?
Нов и неузнаваем был Гирхожан - родимая колыбель балкарской поэтессы.
Радостны и прекрасны были ее многочисленные подруги: работницы, доярки, учительницы, студентки, врачи, артистки, лаборантки, инженеры, геологи, депутаты - достойные дочери достойных семей.
Нет, не случайно назвала она книгу своих стихов таким весенне-ярким, нарядным именем - «Цветы на скале». Искренняя и скромная, как девушка-горянка, книга эта вобрала в себя аромат по-новому зацветших гор, напиталась дыханием новой человеческой красоты.
И какой еще документ мог бы послужить лучшей доверенностью на право вести высокий разговор?
С благоговением, почтительностью любящей дочери пришла Танзиля к порогу незабвенной хижины.
Я в твой аул пришла, Кязим, но не застала здесь тебя.
На скалы бурые смотрю - они потупились, скорбя.
Вот старый дом - ты в нем писал ночами, при луне.
Я словно слышу голос твой...
Выходишь ты ко мне.
Поэт-аксакал встает в думах молодой поэтессы во всем своем обаятельном облике. Веселый, приветливый, он идет, заметно прихрамывая, опираясь на крепкий чинаровый посох. Борода его - серебряно-курчава. Скулы отливают тем удивительно глубоким, яблочным румянцем-загаром, что свойствен только жителям высокогорных мест. Взгляд внимательных карих глаз излучает доброту и ласку... И опять звенит в кузнице жаркое железо. Опять взлетают к потолку искры, подобные рою сверкающих пчел... Гостья-поэтесса взволнованно говорит маститому мастеру, что он был нужен горцам, как светлые зори, полыхающие над снежными вершинами, как верная тропа, ведущая к чистому источнику, как посвист вольнокрылых птиц, парящих в солнечном блеске.
- Двумя огнями служил ты, справедливый, бедным людям: огнем своего неугасимого горна и огнем своего неустанного сердца. Слава тебе, ковавшему серпы и слово правды!
Она говорит ему о самом важном и сокровенном, о том, ради чего написана ее книга. Говорит от лица живых подруг и от имени тех, кто молчал всю жизнь и молча ушел в землю, кого будила и не могла разбудить печальница-песня:
Я в дом к тебе пришла, Кязим, - ты пел когда-то обо мне,
О черной доле женской пел, о смутной старине.
Мечтал горянку ты поднять из мрачного ущелья ввысь.
Проснись, Кязим, взгляни, Кязим:
Твои мечтания сбылись!*
* Перевод Дм. Голубкова.
Она стоит перед смуглыми камнями древней кузницы, легкая и прямая, похожая на них, давно ушедших девушек и женщин ее племени, ее рода, и совсем непохожая, совсем иная. Ветер алмазных вершин шевелит пряди ее волос, свежий ветер нетерпеливо перелистывает книгу ее стихов - помогает вести разговор, которого ожидал он долгие-долгие годы.
«Проснись, Кязим, взгляни, Кязим!»
Слушайте, старые камни, слушай, давняя песня!
Вот безыскусственный рассказ, прелестная поэма об одной любви, расцветшей в балкарском ущелье, как расцветает на солнцепеке радостно-пунцовый горный мак.
Проходя над опасной крутизною, черноглазая девушка встретила парня с улыбчивыми синими глазами, с московской речью. Он пел что-то о родных русских березах и усердно стучался молотком в гранитную грудь скалы. Знакомство произошло просто и непринужденно. «Салам!» - «Здравствуйте!» Жесткая юношеская рука крепко пожала нежную, девичью, и небо для обоих сразу стало светлее, а душистые цветы - еще ароматнее. Чем он занят здесь? Почему стучится в глухие двери горы? Не пугайся и не смейся над ним, ласковая Асият: он ищет бесценные клады, глубоко запрятанные волшебницей-природой, клады, которые называют в наше время горнорудными богатствами. Железо, медь, вольфрам, молибден, свинец - какие звонкие, отблескивающие слова!.. Может быть, она угостит его, уставшего, пенистым балкарским айраном? Или принесет яблок вон из того кудрявого сада?
Молодой геолог - на усадьбе у Асият. Вспыхнувшая румянцем девушка знакомит обходительного москвича со своей семьей, с укладом своей жизни, Сначала она ведет его в запустелую стародавнюю саклю. Там - паутинный сумрак, застойный дух горького дыма, который безжалостно выедал и безответные женские глаза, и беззащитные женские души. Там, как невольник из восточных сказаний, прикован к балке ржавою цепью закопченный дедовский котел с трещиной-морщиною во все чело. Там летучие мыши, как призраки былого, косо тычутся по углам, и хорьковая шкурка пыли то лысеет, то снова нарастает в потемках. Лх, скорее, скорее отсюда - в другое жилище, в другой мир, по-новому обжитый, по-настоящему родной!
Наш дом просторен, светел и наряден.
Смотри, мой друг: так мы теперь живем!..
В новом доме, в светлой комнате, открытой солнцу и птичьим голосам, девушка усадила гостя за стол, поставила перед ним ледяной кувшин с живительным айраном, положила в прозрачную вазу краснобоких яблок, только что сорванных с ветки, еще окропленных бусинками утренней росы, и чтобы совсем было радушно-весело, включила серебристый радиоприемник. Пусть к хрустальной музыке гор присоединится прекрасная музыка Москвы!
«Ну скажите, старые скалы, разве слышали вы когда-нибудь на своем долгом веку такую счастливую песню?»
Отец и мать юной горянки не были похожи на тех суровых и темных родителей, что с непреклонностью надмогильного камня придавили судьбу своей несчастной дочери. Чуткие и доброжелательные, они не перечили порыву молодого сердца. Души их были ясны, как их новый дом, как золотое солнце, льющееся в широкие окна.
Похрустывая спелыми яблоками, русоголовый гость увлеченно рассказывал о таинственных недрах Кавказа, раскрытых пытливым умом человека, рассказывал о великой Москве, одарившей народы своей чудотворной наукой, своей братской дружбой.
Слушала, смотрела милая Асият, и в сердце ее поднималась любовь, - любовь к этому статному, разумному парню, к этим счастливым тропам в родимых горах, к этим зовущим голосам великодушной Москвы.
Наконец наступило расставанье, и тоже необычное, обещавшее новую встречу.
Они остановились на уступе скалы, - над потоками, деревьями и цветами. Руки никак не могут покинуть друг друга, и всякие слова кажутся лишними. И все же он говорит, говорит самое мудрое, самое окрыляющее слово: «Приезжай учиться!»
До скорой встречи, будущий геолог!
Запомни, что Москва недалека.
Она возвращается домой, идет на работу, шутит с подругами, а в душе, не угасая, звучит мужественный, ласковый голос:
Геолог Асият, до скорой встречи!
Учиться приезжай - близка Москва.
Вечерами, когда в вышине блещут звездные гроздья, девушка чутко приникает к мерцающей плоскости радиоприемника и опять слышит, как зовет ее Москва, зовет необъятно-широкой музыкой, вдохновенной речью, державным боем кремлевских курантов, горячим дыханием большой любви:
- Приезжай, приезжай, приезжай!
Поедет она или нет? Наверное, поедет. Уже не одна девушка-горянка поселилась в многоэтажном доме науки на Ленинских горах. А может случиться и так, что молоток геолога-москвича снова застучит по-соседству с гостеприимным балкарским аулом.
Все может быть. Но только не будет постыдного торга, не будет бессердечного покупателя-богача, не будет стонов изнуренного неволей сердца...
«Проснись, Кязим, взгляни, Кязим!»
Слушайте, старые горы! Слушайте новую песню!
|
|
| Категория: Михаил Киреев (Избранное) | Добавлено: 06.06.2015
|
| Просмотров: 976
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
