| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
Стр. 7
III
Метнувшись по комнате, Даниловна передвинула на столе пустую тарелку, схватила ложки и опять кинула их в лужицу от пшенного супа.
- Не шелохнись, дочка... Бог милостив, бог милостив!..
В сенях, задержав дыхание, осторожно положила руку на дверной засов, как только что клала она, впуская Иваниху. Обтертый ладонями многих родных людей, дубовый брусок был железно тяжел и упорист, будто кряжистая сила дедов, напитавшая его своим соленым потом, выгладившая его своими литыми мозолями, неизменно жила в нем, сурово стояла на страже.
- Это ты, кумушка, вернулась? Али сито наше плохо сеет? - спросила она дружелюбным, привычно соседским голосом.
За дверью хрипло крякнули.
- Кхе-кхе, не кумушка, а кум... Открывай, Даниловна, чего таишься!
И рука ее дрогнула. За дверью, за этими обветшалыми досками, за этой ненадежной преградой, стоял он - Кирюшка Халдей. Пришел по следу Иванихи... Пришел за Дашей... Ноги у нее подкосились. Дышать стало трудно. Что же делать-то теперь? Задохнуться, упасть к порогу? Или кричать и кричать зарезанным криком, перебудить всех соседей, весь белый свет... И опять встрепенулась ее душа, опять поднялись неистощимые материнские силы. Она заохала, запричитала с умиленной немощью убогой старушонки:
- Кирила Кинстантиныч... Я давно все вынесла... Все сдала, господин начальник... Только две курочки и осталось на дворе... Ох-ох, какое у нас нынче хозяйство! Только две курочки и кудахчут!
- А, ты отворяй - мы побалакаем... Может, послабленье тебе выйдет от коменданта...
«Отворять... Послабленье... Как же отворять-то? Как можно впускать его?» - И рука ее не двигалась. Не двигался настороженно-тяжелый засов.
Кирюшка позвякал дверным кольцом.
- Плохо, плохо ты гостей принимаешь, Данилиха. Даже обогреться не пустит...
- Печка-то еще холодная, Кирила Кинстантиныч... Ох, неполадки у нас нынче в дому!
«Как же холодная, если Иваниха видела сейчас теплый кулеш!» Она говорила, хорошо зная, что Кирюшка не верит ни одному ее слову, что он обязательно войдет в избу и, наверное, будет еще хуже, если она лишние минуты продержит его на холоде, - только разозлит понапрасну. И все же она медлила, придумывая всевозможные отговорки, горько сожалея, что у нее не припасено ни одной, хотя бы малюсенькой, посудины с духовитым самогонным хлебовом.
- Будешь обратно направляться, Кирила Кинстантиныч, беспременно заходи к нам, господин начальник... Будто я не рада такому гостю... Да я последнюю курочку ощиплю... Я всех соседей обегаю, а уж найду, чем погреться! - И, чтобы совсем угодить ему, вспомнила про «формулярную форму». - Я сделаю все, как положено... по формулярной форме!
- Ладно, отворишь - дотолкуемся. Чего там! - Кирюшка грубо стукнул носком сапога по двери.
Еще немного - и он своротит дверь. «Слышишь ли ты, дочка, эти удары, этот дурной голос?» Пересиливая свою душу, она медленно потянула засов. Дубовый брусок шел тяжело, будто не хотел вылезать из железной скобы, а когда выпал, она почувствовала, что под сердцем у нее оборвалась какая-то живая жилка.
- Заходи, заходи, Кирила Кинстантиныч! - сказала она, отворяя дверь в комнату, с великим усилием перешагивая через порог.
Кирюшка был широк, краснолиц, важен. На бекешу мышастого немецкого сукна нацеплен рыжий лисий воротник, сразу же перебивший своим сложным, пугающе-враждебным запахом все другие запахи тихого крестьянского жилья. Казалось, все вобрал в себя этот чужой, противный и затаенно-опасный запах: и тошнотную вонь залежалого меха, и нечистые испарения потной, давно не мытой шеи, и ту смесь табачного и самогонного перегара, которая постоянно сопутствовала Халдею. Точно не лисья шкура, а сама замутненная жизнь отщепенца издавала этот изнуряющий, отвратительный дух.
Кирюшка сел, откинул полы бекеши и начал закуривать, пощелкивая замысловатой немецкой зажигалкой.
- Значит, хозяйство у тебя совсем маломощное? - спросил, надувая сизые щеки, выпыхивая вихлястые колечки дыма.
- Ох, какое наше хозяйство, Кирила Кинстантиныч! Только две курочки по двору и ходят! - обрадовавшись такому далекому от ее беды вопросу, бодро запричитала Даниловна, незаметно переступая в сторону занавески, загораживая своей спиною, своим сердцем эту зыбкую, полинялую защиту, этот беззащитный вход туда, где сошлись все ее радости, тревоги и надежды, где билось, сжималось в смертельном страхе родное сердце.
- Ну-к что-ж, по циркулярному предписанию... по формуляру военного коменданта... твои куры останутся при тебе, - сказал Кирюшка и поднялся с заскрипевшего стула. Благодушествуя, распахнул просторную бекешу, - завиднелись синие штаны-галифе, обшитые по ляжкам вытертой кожей, и прицепленный к поясу тупоголовый револьвер. Будто невзначай провел ладонью по печке.
- Ничего, подходяще натоплена! - И, ухмыляясь, покачал головой. - А говорила, что холодная, нетопленая. Обманываешь ты меня, Данилиха, надуваешь!
- Это еще со вчерашнего, - ответила она упавшим голосом.
- Со вчерашнего, со вчерашнего... Все-то хитришь ты, Данилиха!
Теперь он перевел взгляд на стол, на две алюминиевые ложки, брошенные как попало в растекшиеся лужицы супа.
- Рано, рано завтракаете! Должно быть, до рассвета поднимаетесь?
Он взял в каждую руку по ложке и постучал ими друг о друга. Наклонив голову, осклабясь, с любопытством прислушивался к глуховатым, негромким звукам, точно баловался по-ребячьи.
- Кума Иваниха зашла... Вместе с кумою похлебали горяченького...
- Вон какая она ловкая, наша Иваниха, всюду поспевает... Придется побалакать с нею как следует!
Посапывая, Кирюшка неспеша расстегнул желтую кобуру, с той же медлительностью вынул очень аккуратный, плоский пистолет и, взвешивая на ладони, глядел на него равнодушно-осовелым взглядом.
- Видно, придется побалакать с этой кумою. Видно, придется! - И вдруг тяжко метнулся, рявкнул, разодрал занавеску:
- Дашка, сволочь! Руки вверх! Хальт!
Упавшая на середину комнаты Даниловна увидела, как распахнулась дверь, как зашаркали ноги в коротких - раструбами - сапогах, как неумолимо уставились на нее черные глаза автоматов, увидела и свою дочь, вставшую над обрывками полинявшего ситца.
Даша стояла одетая и обутая, точно такая же, какой она была раньше, когда спешила на военные занятия или на уборку колхозной кукурузы. Теплая косынка, потертая стеганка, порыжелые сапоги. Одно голенище было распорото - в прореху виднелась запятнанная полотняная повязка...
- Доченька! - выдохнула Даниловна, неловко поднимаясь с полу, обхватывая Дашины колени. - Да куда же вы берете такую хворую... Да посмотрите, как распухла ее ноженька... Топором, топором повредила намедни... Колола дрова и повредила по нечаянности... В ноги упаду к вам, богом умолять буду, только не трогайте девочку, не забирайте! - Она опять повалилась на затоптанный пол, к грубым, подкованным сапогам, и распустившиеся волосы ее, седые и реденькие, стелились своими прядками по загрязненной дорожке.
- Мама, поднимись! - крикнула Даша, точно ужаленная, и, порывисто нагнувшись, подхватила ее под руки, не отпуская, поставила рядом с собой, перед круглыми глазами автоматов.
И тогда увидела Даниловна, что Кирюшка все раскидывает и перетряхивает, как рассвирепевший бык-бугай раскидывает кучки сена. Вот он громыхнул крышкою семейного сундука, обитого полосами крашеной жести, и прямо под ноги - в слякотные следы - вывалилась пестрая груда годами накопленного ситцевого добра. Вот упала и беспомощно распласталась шелковая Дашина кофточка, единственная по своей красоте и юной прелести, с золотыми колосьями и синими васильками, перевившимися на рукавах и возле шейки, кофточка, обласканная праздничным солнцем и сиянием майской луны, напитавшаяся невинным теплом молодого тела. И вдруг на эту красу, на этот нежный шелест цветов, на эту юность родную - ляпнулся безобразный сапог. Наступил на живую душу.
- Ворюга! Разбойник! - крикнула она не своим голосом. - Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты!
Ее ударили по голове, по лицу, ее грубо отрывали от дочери, а она все выкрикивала и выкрикивала с неослабевающей силой:
- Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты!
|
|
| Категория: Михаил Киреев (Избранное) | Добавлено: 05.06.2015
|
| Просмотров: 732
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
