| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
4. Часть первая/Глава третья
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРЕКРАСНЫЙ РЕЦЕПТ ОТ ТОСКИ
Ластенио последовал за своим другом.
- Здесь другое дело!- воскликнул Деламар, жадно вдыхая свежий, целебный воздух гор, и, пустив своего коня рядом с конем Ластенио, добавил: - Надеюсь, милостивый государь, вы чувствуете себя лучше на вольном воздухе, чем в той зловонной мышеловке?
- Конечно,- отвечал Ластенио, - однако ты пообещал привести доводы в свою защиту - за чем же дело стало?
- Я ждал, что ты вернешься к этой теме.
- Ждал? А почему?
- По той простой причине, что те, кто, подобно тебе, заражен этой моральной проказой, находят облегчение лишь тогда, когда растирают жесткими щетками воспоминаний раны, поразившие их сердца.
- Да ты...
- Все, что тебе угодно,- прервал его Деламар,-но ты судишь обо мне поверхностно, я должен защищаться. У меня неплохая память; я помню, что ты назвал меня жестоким. Так вот, чтобы снять с меня это обвинение, ты должен знать, что будешь всегда ошибаться, если станешь рассматривать мои доводы с обычной точки зрения. Например, в нашем случае, то, что ты счел жестокостью, есть не что иное, как наивысшее проявление христианского милосердия, но ты не отдаешь мне должного, ибо твой помраченный разум находится во власти навязчивой идеи.
- Другими словами, ты считаешь меня сумасшедшим!
- Не настолько, чтобы подозревать, будто ты способен кидаться камнями, это не соответствует ни твоему воспитанию, ни твоему характеру, но у тебя есть предрасположение к совершению всяческих злодейств по отношению к твоей благородной душе, а все потому, что ты постоянно подливаешь масло в огонь глупейшей страсти к той, кто даже из простой любезности не желает смотреть на тебя.
- Ты неисправим,- Орасио,- сказал Ластенио с досадой,- но если тебе действительно неприятны мои страдания, я буду молчать, и горечь моей души не станет более туманить безмятежных часов твоего счастья.
- Хорошо, мой друг, прекрасно, но эта литания- всего лишь сентиментально драматический отрывок крайне дурного вкуса. Причитай себе на здоровье. проклинай свою звезду, раздувай жгучее пламя, пожирающее тебя, продолжай любить, если тебе угодно, изменницу, омрачившую твое существование, делай все, что тебе заблагорассудится, а я, в свою очередь, упорно придерживаясь моего плана, в конце концов помажу твое бедное сердце святым елеем утешения и заставлю его вкусить святой воды безразличия.
Ластенио не мог не рассмеяться забавным речам своего друга, а Деламар продолжал с обычной живостью:
- Смейся, сколько хочешь, смех - это хороший симптом, он расширяет сердце и изгоняет печаль из души. Вперед, мы наступаем, назад пути нет; не хмурь брови, пусть губы твои улыбнутся, и клянусь самим собой, что вылечу тебя или в наказание за свою беспомощность разобью себе сердце о первую жеманницу которой вздумается посентиментальничать в моем, присутствии.
- Орасио....
- Нет, ни слова более на эту тему! - воскликнул капитан, пришпоривая коня. - Будем смотреть только вперед и поспешим вслед за моей ротой, которая обогнала нас на полтора часа.
Чтобы не отстать от Деламара, Ластенио пришлось пустить коня рысью. Склон, по которому спускались наши путники, был крутым и каменистым; кони скользили по глине или спотыкались на осыпях, затруднявших дорогу, и, оступаясь и пятясь, более съезжали, нежели сбегали по узкой расщелине, похожей скорее на сухое русло ручья, чем на проезжую дорогу.
Таким вот образом друзья и проехали, пожалуй, две лиги, когда Ластенио, менее выносливый и менее опытный всадник, чем Деламар, придержал своего коня и воскликнул:
- Теперь мне ясно, сеньор капитан, что ваш форсированный марш имеет главной целью покончить со мной!
- Ты полагаешь?
- Я уверен в этом. Уже сто раз я чуть было не сорвался в пропасть, а ты и глазом не моргнул.
- Это доказывает только, что я верю в твое мастерство.
- Так не верь в него больше,- заявил Ластенио. -Закончим спуск шагом, или тебе придется, как ни прискорбно, подбирать мои бедные кости там внизу, на дне потока.
- Сегодня я буду делать все, что ты пожелаешь,- ответил капитан, придерживая покрытого пеной коня,- ибо я хочу, чтобы ты был мне обязан не только здоровьем души, но и здоровьем тела.
- Хорошо, если бы так...
- О, не сомневайся; при заболеваниях духа желание поправиться - это уже признак улучшения.
- А...
- А ты этого хочешь, и с полным основанием. Черт побери! Не вздумай брать назад слово, наполняющее меня надеждой. Переменим тему: до того, как стать печальным вздыхателем, ты был художником; я помню твои первые триумфы на выставке живописи в тысяча восемьсот девятнадцатом году и не забыл, что ты сумел выделиться среди тех тысячи двухсот картин, которым аплодировал Париж и между которыми блистали «Плот „Медузы"» Жерико и «Резня мамелюков» Орасио Верне,- тогда твоя «Смерть Цезаря» получила почетный диплом.
- Для чего вызывать эти воспоминания, еще более жестокие, чем мои прочие горести!- воскликнул Ластенио, отирая глаза. - Для чего воскрешать прошлое, которого не вернешь?
- Для чего? - переспросил Деламар, делая вид, что не замечает волнения друга. - Но я хочу знать, не убила ли эта роковая страсть, омрачающая твое существование, возвышенную любовь, которую ты питал к искусству.
- Ты думаешь, что такое возможно?
- Ты уже почти доказал это.
- Каким образом?
- Самым простым. Прошло шесть месяцев, как ты покинул Европу, шесть месяцев ты умираешь от скуки, но ни разу твоя досужливая кисть не попыталась отдать должного великолепной природе, среди которой ты родился и которая заслуживает того, чтобы быть замеченной твоим талантом.
- Ну что ж, отсюда ты можешь вывести, каково состояние моей души.
- Не думай, оно от меня не укрылось, но согласись со мной, что подобное слабоволие преступно.
- Орасио, мой дорогой Орасио! - воскликнул Ластенио в отчаянии, пытаясь преодолеть подавленность и дать выход своим чувствам. - Увлеченный, как обычно, пылкостью своего характера, ты с чрезмерным усердием набросился на то из моих несчастий, которое менее всего тяготит меня, ибо я уже сумел приучить себя к его тяжести; и, напротив, ты не заметил того, что, принимая во внимание мои наклонности, мою манеру чувствовать, мои потерпевшие крах надежды на радостное будущее в дивном мире, где мы вместе провели самые светлые часы нашей жизни, составляет для меня настоящую муку, которую невозможно терпеть так долго.
- Ужасные осложнения, и все они на руку твоей слабости.
- Но как ее победить! - продолжал Ластенио в глубочайшем унынии. - Я скажу тебе то, чего не говорил никогда, что, возможно, навлечет на меня ливень твоих сарказмов и выставит в смешном свете... Жизнь, которую я веду вот уже полгода, для меня невыносима, я не могу привыкнуть к этой стране, меня удручает монотонность этого существования без непосредственной цели, не окрашенного ничем, что привлекало бы душу, возносило бы дух и ободряло сердце. Не думай, что я неблагодарен по отношению к родине, нет, я восхищаюсь ею, превозношу и уважаю ее, но я чувствую себя экзотическим растением в этой изнуряющей атмосфере, которою ты дышишь так свободно, с таким наслаждением.
- У нас ностальгия! - воскликнул Деламар, посылая коня через ручей. - Это меня не удивляет. Я тоже страдал этой болезнью, но сумел ее победить.
- Мне это никогда не удастся.
- Потому что ты не пробуешь.
- Я сразу признал себя побежденным.
- Как легко ты сдаешься! На военной службе ты никогда бы не сделал карьеры. Тем не менее,- добавил капитан со вздохом,- совсем не просто забыть радости той жизни, которой мы когда-то наслаждались вместе, и вполне заслуживает искреннего De profundis, перемежаемого вздохами, каждое из сладких воспоминаний, долетающих оттуда до нас. Но что за черт, ты заразишь меня своей печалью; к прошлому надо поворачиваться спиной, и дело с концом.
- Легко сказать.
- Для сильного человека нет ничего невозможного. Когда смерть отца и скудное состояние понудили меня вернуться на родину после десятилетнего отсутствия, я был таким же грустным и подавленным, как ты сейчас; мне казалось, что жизнь для меня кончена, что я вдруг перенесся в какой-то низший мир, без света, без звуков, без очарования и что счастье покинуло меня навсегда. Не помню, плакал ли я тогда, но, наверное, плакал горючими слезами. Безделье угнетало меня, меня обволакивали странные мысли, мои руки не раз судорожно сжимали и сладострастно ласкали холодную рукоятку пистолета; последние слова Катона, с которыми он сжал меч, чтобы поразить себя насмерть, искушением звучали в моих ушах. Пропасть, созданная моей слабостью, уже разверзлась передо мной, но остатки здравого смысла, затерянные где-то в самой глубине моего несчастного сердца, спасли меня от падения. И когда вернулся мой разум, а с ним и сила духа, я закрыл глаза, чтобы: не делать сравнений, обрек прошлое на самое бесповоротное забвение н с наилучшими намерениями решил следовать философской пословице, которую ты не удостаиваешь вниманием; «В каком народе живешь, того и обычая держись»,- так твердил в глубине души моей ласковый голос, которого я с детства привык слушаться и который долетел издалека, очень издалека, чтобы поддержать меня. К счастью, этот мудрый совет не противоречил моим склонностям. Здесь все воевали. Я решил следовать их примеру, и перед моими глазами открылись новые горизонты. Обстоятельства сложились благоприятно для того, чтобы преуспеть в моей новой карьере. Я вступил в армию патриотов накануне Карабобо; Боливар дал мне видный пост при своем штабе; я принял участие в знаменитом сражении, и эполет лейтенанта, дерзко сорванный с вражеских штыков, со славой закрепил мое положение офицера-чужеземца в этой армии героев, считавшей сотнями свои блеетящие победы. К сожалению; я опоздал: гордая Колумбия была независимой , как благородная креолка, окруженная толпой статных поклонников. Тем не менее война еще пылала на юге; я последовал за ней, точно за вакханкой, чьих милостей мы добиваемся; моя шпага покрыла себя славой при Пичинче и Бомбона; некстати нашедшая меня пуля подарила мне новые эполеты, но взамен подрезала крылья. Когда я вернулся к жизни, все уже было кончено: испанские войска сдались быстрее, чем я ожидал, и этот глупец Ласерна увез вместе со своей поклажей мой генеральский чин. Сегодня, как ты видишь сам, делать больше нечего, и за неимением лучшего мне приходится убивать время, охотясь на дичь и на бандитов.
Деламар перевел дух, потрепал по гриве беспокойного скакуна, которого, без сомнения, заразил огнем своих многословных рассуждений, и, не обращая внимания на то, какое впечатление произвели они на спутника, собирался было переменить разговор, как тут до него донеслись его же слова, многозначительно повторенные Ластенио.
- К счастью, этот мудрый совет не противоречил моим склонностям...
- О, эти слова ничуть не извиняют твою слабость, быстро возразил капитан, и, ласково похлопав своего друга по спине, добавил, не дав ему ответить: - Ты не чувствуешь призвания к оружию? Сражайся на свой лад; все дело в том, чтобы сражаться. Вооружись кистью на манер толедской шпаги и завязывай сражения на полотне - оттого, что они будут нарисованы, их достоинство не убудет; без страха наноси раны трудностям в твоем искусстве, вздымай к небесам его яркое знамя, бери в плен блеск солнца, серебристое сияние луны и освещай
ими лагеря твоей фантазии; собирай прекрасные трофеи, которые наша природа предлагает художнику, решительно атакуй чистоту: она упорна, будь же бесстрашен, преследуй ее, поражай ее, не уклоняйся ни от единого из ее намеков, режь горло всем жалобам, и слава возложит на твое чело лавровый венок победы. К счастью, тебе есть тут где размахнуться, где применить свое оружие. Изображай нашу природу, пламенную и красочную; прославляй наших героев, воспевай наши битвы, копируй наши обычаи, наконец, увенчай себя славой, сохранив для потомков мой образ, и ты увидишь, как жизнь, которую ты презираешь, из сносной превратится в приятную.
- Ты меня совсем заговорил,- перебил капитана Ластенио.
- Тебе кажется, что в нашем краю нет поэзии? - продолжал Деламар со свойственным ему красноречием.- Чепуха! Если ты считаешь поэтичными лишь туманные традиции иных времен и иных народов, тогда представь себе,- ведь воображению все доступно! - что ты менестрель, путешествующий вместе со средневековым паладином, который с шестьюдесятью копьеносцами едет в Арденны охотиться на кабана; что конь, на котором он восседает, происходит по прямой линии от плодовитой кобылы Мухаммеда; что мы направляемся в старинный замок, населенный мрачными воспоминаниями и фантастическими легендами, в замок, где обитает зачарованная принцесса, ради которой ломались копья на блестящих турнирах, что ее отец - стервятник тех добрых старых времен, гордый, как герцог Бургундский, и наглый, как побочный сын короля; представь себе все это и более того, если тебе угодно, и ты увидишь, что труба сахарного заводика в поместье моего дяди, куда я тебя везу, покажется тебе более величественной и прекрасной, чем старая башня Венсенского дворца, а скромная комната, где мы проведем ночь, станет просторной и роскошной, словно покои Виндзорского замка. О, поистине черная неблагодарность с твоей стороны не оценить по достоинству мой щедрый дар, предназначенный для твоей души-мизантропки: прежде всего - это уйма советов, которые я тебе уже надавал; затем исторические следы, нашей героической борьбы на той земле, куда ты направляешься, а в заключение - все прелести хорошенькой кузины, которую господь приберег для меня в этом уголке. Хоть я ее и не знаю, но ее красота и изящество широко известны и затмевают славу прелестниц из Каракаса, перед которыми ты сумел устоять. Ее отец, мой добрый дядя, коего я почти не помню, прекрасный человек, более живущий традициями прошлого, но настоящий кабальеро; ты ему понравишься, и я наверняка сумею убедить его принять то, что собираюсь предложить в твою честь.
- Что же, если позволительно узнать? - с любопытством спросил Ластенио.
- Конечно, жениха для его дочери.
- И этот жених?..
- Ты.
- Я!
- А кто же еще? Твоей душе нужен свет, а ее зовут Аврора.
- Счастье мне заказано,- меланхолически возразил Ластенио.
- Поставим точку на вечных иеремиадах, сеньор мой, мы живем в век, когда плакать - бестактно, жаловаться - невежливо, а быть бедным - non plus ultra человеческой мерзости. Так старайся же принадлежать своей эпохе, не отставай, потому что когда ты захочешь нас догнать, ты - уже состаришься и не сумеешь быстро бегать. Сентиментализм вышел из употребления, прежняя поэзия теряет почву под ногами, в моду вошел реализм. Восемнадцатый век гильотинирован за старость, наш век - это резвый, предприимчивый мальчуган, он бежит вприпрыжку, смеется надо всем на свете, творит чудеса в науке, искусстве и политике, кричит до хрипоты «свобода» и закидывает камнями своих учителей. В нашу эпоху антики не держатся долго; вчерашние тираны казались вечными, а сегодняшние живут лишь столько, сколько времени потребуется для пробуждения народа; ну, а завтрашние... ах, их просто не будет; сейчас народы заняты- охотой на хищников, а в будущем человеческое стадо станет пастись спокойно, не рискуя попасть в кабалу к тем, кто упивается людской кровью и слезами.
Деламар остановился и, указав другу на солдат, укрывшихся в тени рощи хавильо, и дальше - на первые дома у дороги, тут же добавил:
- Вот мои гренадеры, а этот город, куда мы вскоре войдем,-Ла-Виктория, яркая страница в незабываемой книге нашей славы.
И, вновь пришпорив коня, статный офицер обнажил шпагу, отдал приказ строиться и во главе шестидесяти бывалых солдат под звуки флейт и барабанов вступил в город.
Пояснения:
De profundis-Из бездны (лат.); первые слова католической заупокойной молитвы.
Катон Младший (95 - 46 до н. э.) - римский государственный деятель; перед тем как покончить с собой, сказал: «Теперь я сам себе хозяин».
То есть накануне битвы в долине Карабобо, которая произошла 21 июня 1821 г.
Боливар- Симон (1783 - 1830), прозванный Освободителем,- руководитель войны за независимость всей Латинской Америки.
Колумбия - имеется в виду Федеративная республика Колумбия (1819), в состав которой вошли бывшие испанские колонии - Венесуэла, Новая Гранада и Экиндор. Решающее сражение - битва при Карабобо.
Пичинча - вулкан в Эквадоре; возле него в мае 1822 г. республиканцы нанесли поражение испанцам. Бомбона - селение в Колумбии, у которого Боливар одержал победу в том же году.
Ласерна Хосе - испанский генерал, командовавший испанскими войсками в битве при Аякучо 9 декабря 1824 г.; разгром испанцев и капитуляция Ласерны привели к освобождению Перу и окончанию войны за независимость на всей территории Испанской Америки.
non plus ultra Дальше некуда; здесь - предел (лат.).
|
|
| Категория: Сарате | Добавлено: 25.02.2010
|
| Просмотров: 1506
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
