| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Все книги онлайн
Стр. 74
8
Мухаммед-Рза срочно потребовал во дворец своего главного визиря, сардара, судью, меймандара, начальника внутренней охраны и главного палача.
- У меня во дворце завелись уши, которые все слышат и доносят армянам,- сказал хан.- То, что у Змеиной горы обезглавили двадцать пять кзлбашей, возвращавшихся из Шаапуника, и то, что наше решение об окружении повстанческих очагов с целью отрезать их от сел армянам стало известно раньше, чем наступило шестнадцатое марта, подтверждает мои подозрения. Есть и много других фактов. Даю вам пять дней. Тебе, начальник внутренней охраны, тебе, главный палач, и тебе, судья. Если за это время вы не обнаружите ползучей змеи в моем дворце, я жестоко разделаюсь с вами... Для чего в доме кошки, если мыши вольготно хороводятся? Тогда хозяину остается запихнуть их в мешок и сбросить со скалы. Верно говорю? - он испытующе уставился на собравшихся.
- Горько слышать, что среди нас завелся предатель,- от имени всех заговорил главный визирь.- Это - предательство вдвойне - и хану и исламу. В таком предателе, не иначе, течет христианская кровь. Невозможно представить себе мусульманина.
- Предчувствие не обманывает нашего мудрого хана,- сказал меймандар.
Каждый хотел отвести от себя подозрение, и потому все норовили, как могли, клеймить еще не пойманного шпиона, Но хан не дал им такой возможности.
- Решено - пять дней, и предатель должен предстать передо мной! - сказал он и дал понять, что все свободны.
Выходили, как из дома, где был покойник...
Ровно через пять дней начальник внутренней охраны, главный палач и судья бросили к ногам хана человека, избитого в кровь.
- Вот эта змея, всесильный хан! - доложил начальник внутренней охраны и гордо положил руку на рукоять меча.
- Кто он? - Хан не признал в изуродованном пытками человеке своего придворного.
- Секретарь, всесильный хан.
- Неужто? - Глаза хана округлились. Он был поражен. И оттого, что не узнал его, и оттого, что предателем оказался тихий и покорный секретарь.
- Как вы это узнали?..
Начальник внутренней охраны самодовольно улыбнулся, но ничего не сказал.
- Вон значит, что? Это ты, змея, передаешь армянам наши тайны? - закричал хан.
Секретарь едва заметно отрицательно качнул головой.
Начальник внутренней охраны перехватил взгляд хана и снова довольно улыбнулся.
- Увести его и содержать так, чтобы не издох,- приказал хан.
Секретаря увели.
Хан обратился к главному палачу:
- Как думаешь поступить с ним?
- Предатель будет казнен на дворцовой площади. Я самолично брошу его на плаху, снесу ему топором голову и потом вздернем на центральной площади, по отдельности голову и туловище, на страх всем, чтоб впредь никому не вздумалось предавать.
Хан не одобрил палача. И вообще промолчал. Он думал. А палач и судья боялись дохнуть, чтобы не рассердить его.
- Ты, однако, совсем отупел! - Хан презрительно посмотрел на главного палача.
И тот только что не сказал: «Да, мой господин, я туп». Но на лице у него была такая глупая ухмылка, что она сама по себе подтверждала сказанное ханом.
- Во-первых, ни к чему нам здесь зловоние и мухи, а во-вторых, так убивают воров. Что скажешь, судья? Как, по-твоему, следует расправиться с предателем?
- Я скажу так, всесильный хан! - не раздумывая, выпалил судья.- Сначала надо выжечь ему на людях один глаз, а через несколько дней - второй. Потом, спустя еще день-другой, отрезать уши, которыми он слушал наши тайны, и вырвать язык, коим он эти тайны передавал врагу. Затем четвертовать его. Такая казнь подходит предателю. И к тому же она отобьет охоту у всех непокорных задумывать что-либо против хана.
- Что ж, подобная расправа не нова, но справедлива.
Судья воодушевился.
- Я должен сказать еще нечто,- продолжал он,- о чем мой мудрый хан, очень занятый другими важными делами, не имел времени подумать. Дело в том, что в чем-то интересы христиан и мусульман иногда смыкаются. В таких случаях мусульмане становятся для нас опаснее гяуров. Народ всегда надо держать в страхе, чтобы его мозг был занят только одним: как уберечь свою жизнь. Запуганным народом легче управлять. Поэтому такие казни надо совершать в городах и селах. И почаще. Причем не всегда это должен быть великий грешник. Страх бывает сильнее, если у человека мелькает мысль, что и невиновный может оказаться на плахе. Я думаю так, всесильный хан, твоя воля решить, сколь я прав.
Хан молча внимательно выслушал судью и затем сказал о своем:
- Ну, вот что: отправляйтесь-ка и распорядитесь: пусть глашатай оповестит, в чем грехи предателя и когда назначена казнь...
Судья решил, что слова его пришлись не по душе хану. И еще ему показалось, что молчание хана было знаком презрения к нему. Судья покинул дворец с тяжелым настроением. Но в тот же день главный визирь вызвал судью и объявил, что хан назначает его своим первым назиром.
...Зловещий голос глашатая сначала очень четко прозвучал близ дворца. Потом, удаляясь, он словно бы заглох.
Голос этот, казалось, пригвоздил слугу Парвизии к каменным плитам лестницы, когда он нес жаровню с углями в спальню хана. Жар огня, который до этого обжигал только лицо, обдал вдруг все тело. Однако пот, выступивший на его гладком лбу, был холодным как лед.
Парвизи словно пьяный вошел в спальню, поставил жаровню на ковер, поближе к тахте, и стал, опустив голову. В глазах огонь, и лицо в огне.
Хан широко зевнул, потянулся.
Войдя в помещение для слуг, Парвизи попросил товарища заменить его, а сам, сказавшись больным, лег и укрылся с головой. В ушах все еще звучал крик глашатая, а в глазах рисовалась картина: окаменевшая людская толпа, палачи в красном, хан со своими назир-визирями. И секретарь. Дымится выжженный глаз, а тот, другой, который выжгут потом, через три дня, уставлен, на него, на Парвизи...
Бедняга заткнул пальцами уши и закрыл веки. Но ни голоса глашатая не смог заглушить, ни страшная картина не исчезла из глаз. Парвизи забылся. Ему показалось, что он вскочил и выбежал из комнаты. Углубился в сад. Все дальше и дальше. День был не солнечный, но снег таял. И было слышно, как он тает... Все было слышно - и чириканье птиц, и карканье ворон, и далекий вой шакалов, и еще какие-то шумы. Парвизи слышал все это, но ничто не заглушало леденящий голос глашатая, который раскалывался в ушах, как стекло, и острые его осколки резали самое сердце. И ничего-то он не видел, ни зимних полей, ни гор. Перед ним стоял секретарь, и палач уже готовился к новой пытке... И хан... Довольно воззрился в дымящийся глаз секретаря. И главный визирь, сомкнув ступни своих кривых ног, стоит рядом, пряча улыбку в желтой бороде и в уголках губ ту самую улыбку, которая появляется у него только в присутствии хана. Тут же торчит столь же громадный ростом, сколь и толстый, меймандар, красномордый, чернобородый, с круглыми немигающими глазами, разодетый так, словно на праздник пришел. И начальник внутренней охраны тут, со своим непомерно выпяченным животом, нос как крюк, за поясом кривой ятаган. А усы особенные - на выбритом лице узкой полоской окольцовывают подбородок, почти соединяясь. Главный палач и без усов и без бороды. Ремесло не позволяет ему эдакой роскоши: при ударе топором по шее приговоренного борода, будь она у него, может испачкаться. Сейчас у палача на бритой, круглой, как арбуз, голове только вращающиеся, как челнок, глаза.
Здесь же и шейх ислама, длинношеий, с узкими плечами и маленькой головой в большой чалме. Бороденка у него редкая, но до самого живота, эдакой плетью висит. А на животе сложены руки, и в них четки черными зернами. Шейх так увлечен предстоящей казнью, что костлявые его пальцы не играют четками.
Кого только нет в толпе беззаботные калантары, тарханы. И народ, который согнали сюда силой. Народ в беспокойстве, но вопросов о том, за что так мученически убивают человека, никто не задает. Просто все в ужасе от сознания, что человеку можно выжечь глаза, четвертовать...
Весь напружиненный, Парвизи шел к месту казни. Ему только чти исполнился двадцать один год. Кровь в нем кипела, и он не испытывал нужды в оружии. И без меча может с легкостью снести голову хану. Хану, который осквернил его юность, унизил его гордую молодость... А потом Парвизи с тем же удовольствием снесет головы и всем прислужникам хана.
Напрягши ноги и сжав руки в кулаки, шел Парвизи. Он все ускорял шаг, но расстояние не уменьшалось, и потому придворные, хоть они и видели, как стремительно он идет, не обращали на него никакого внимания.
Солнце почти совсем зашло. Стало холодно, облака плыли низко, словно касаясь земли. Но вот вдруг, будто прямо из-за облаков, возник человек и встал перед Парвизи. И Парвизи узнал его. Это был известный всему Нахичевану ткач. Он ткал для хана лучшую в мире парчу. Именно через него Парвизи передавал армянским повстанцам на Змеиной горе все, что доводилось ему узнать о тайных сговорах при дворе хана.
- Что нового, мастер Овсеп? - с печалью в голосе спросил Парвизи, очень обрадованный этой неожиданной встречей.
- Что тут происходит? - вопросом на вопрос с тревогой спросил ткач.
- Все для меня кончено, мастер Овсеп... Последние события вызвали у хана подозрение, и он приказал в течение пяти дней разыскать шпиона. И вот нашли... Секретарь был такой добрый, умный человек. Он умел так говорить... Хан даже иногда прислушивался к нему. А он выражал свое отношение к тем, кто любит рубить мечом, довольно определенно. Вот почему, когда истекли пять дней, ханские люди отдали его в жертву.
- И он не пытался оправдываться?
- Не мог. Его столько били, так истязали, что он уже не мог говорить. Ему легче было умереть, чем оправдываться. Да и эти назир-визири не дали бы ему оправдаться; истекали назначенные ханом пять дней, и им во что бы то ни стало надо было найти виноватого.
- Я, как услыхал голос глашатая, - сказал ткач,- сразу почуял беду. Весь день сновал вокруг дворца, все искал тебя. А для отвода глаз приносил все новую и новую парчу для жен хана. Потом мне сказали, что ты нездоров. Счастье что встретились. Тебе надо немедленно покинуть дворец, Парвизи. Я у себя в мастерской так тебя спрячу, что никто не дознается, а потом, когда станет потише, переправлю на родину. Боюсь, что этой казнью все не кончится.
- Я не могу. Получается, что вместо меня убьют невиновного человека!..- Парвизи вдруг очнулся.- Это чудовищная несправедливость, мастер Овсеп! Я должен...
- Ты сошел с ума, Парвизи. Он почти мертв. Сейчас его уже ничем не спасешь. Да и не молод он - свое отжил. А у тебя все еще впереди!.. Пойдем. Я дам тебе переодеться, останешься у меня, научу, как из нитей ткать весну и, живя в холодной зиме, ощущать весеннюю прелесть... Не делай глупости, Парвизи.
- Глупости?.. Ну, а как быть с человечностью, мастер? Нет, это немыслимо, жить, сознавая, что вместо тебя пал жертвой невинный. Все равно моя жизнь разбита и я сломлен настолько, что никогда уже не смогу ощутить ни весны, ни счастья...
Туман вдруг рассеялся, и они увидели, что стоят у калитки в дворцовой стене. Парвизи, в тревоге, чтобы ткач не настоял на своем, поспешил подать ему руку и сказал:
- Я не жалею о том, что совершил!
И он быстро вошел в калитку...
|
|
| Категория: Судьба армянская | Добавлено: 29.05.2015
|
| Просмотров: 1007
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
